13 июля 1894
«О, если б сил бездушных злоба...»
О, если б сил бездушных злоба
Смягчиться хоть на миг могла,
И ты, о мать, ко мне из гроба
Хотя б на миг один пришла!
Чтоб мог сказать тебе я слово,
Одно лишь слово, – в нем бы слил
Я всё, что сердце жжет сурово,
Всё, что таить нет больше сил,
Всё, чем я пред тобой виновен,
Чем я б тебя утешить мог, —
Нетороплив, немногословен,
Я б у твоих склонился ног.
Приди, – я в слово то волью
Мою тоску, мои страданья,
И стон горячий раскаянья,
И грусть всегдашнюю мою,
16 июля 1894
«Мечтатель, странный миру...»
Мечтатель, странный миру,
Всегда для всех чужой,
Царящему кумиру
Не служит он хвалой.
Кому-то дымный ладан
Он жжет, угрюм и строг,
Но миром не разгадан
Его суровый бог.
Он тайною завесил
Страстей своих игру, —
Порой у гроба весел
И мрачен на пиру.
Сиянье на вершине,
Садов цветущих ряд
В прославленной долине
Его не веселят.
Поляну он находит,
Лишенную красы,
И там в мечтах проводит
Безмолвные часы.
19 июля 1894
«Дождь неугомонный...»
Дождь неугомонный
Шумно в стекла бьет,
Точно враг бессонный,
Воя, слезы льет.
Ветер, как бродяга,
Стонет под окном,
И шуршит бумага
Под моим пером.
Как всегда случаен
Вот и этот день,
Кое-как промаен
И отброшен в тень.
Но не надо злости
Вкладывать в игру,
Как ложатся кости,
Так их и беру.
19 июля 1894
Звездная даль
Очи темные подъемлет
Дева к небу голубому
И, на звезды глядя, внемлет
Чутко голосу ночному.
Под мерцаньем звезд далеких,
Под блистающей их тайной
Вся равнина в снах глубоких
И в печали не случайной.
Тихо, робко над рекою
Поднимаются туманы
И ползучею толпою
Пробираются в поляны.
У опушки тени гуще,
Леc и влажный и дремотный.
Смотрит страх из темной кущи,
Нелюдимый, безотчетный.
К старику отцу подходит
Дева с грустною мечтою
И про небо речь заводит:
«Беспредельность предо мною.
Где-нибудь в раздольях света,
За безмерным отдаленьем,
Eсть такая же планета,
И с таким же населеньем.
Есть там зори и зарницы,
Реки, горы и долины,
Счастье, чары, чаровницы,
Грозы, слезы и кручины.
Не оттуда ль в сердце плещет
Греза сладостным приветом?
Вот звезда над нами блещет
Переливным дивным светом:
Это – солнце, и с землею,
И на той земле мечтает
Кто-то близкий мне душою.
К нам он взоры подымает,
Нескончаемые дали
Мерит черными очами.
И томления печали
Отвеваются мечтами.
Он иную землю видит,
Где так ярко счастье блещет,
Где могучий не обидит,
Где бессильный не трепещет,
Где завистливой решеткой
Пир богатых не охвачен,
Где клеймом недоли кроткий
Навсегда не обозначен».
Скоро звезды гаснуть станут,
Расточатся чары ночи,
И с тоской пугливой глянут
Размечтавшиеся очи.
26 июня – 22 июля 1894
«Невольный труд...»
Невольный труд,
Зачем тобой я долго занят?
Мечты цветут, —
Но скоро сад их яркий вянет.
И прежде чем успел
Вдохнуть я теплое дыханье,
Их цвет багряный облетел
В печальной муке увяданья.
23 июля 1894
«Каждый день, в час урочный...»
Каждый день, в час урочный,
Я сюда прихожу,
Молчаливый и точный,
И угрюмо гляжу,
Не видны ли в потоке
Ненавистных теней
Эти бледные щеки,
Это пламя очей,
Эти губы сухие,
Эта строгость чела,
Где проносятся злые
Наваждения зла.
И сегодня я встретил
Ту, кого я так ждал,
Ту же гордость заметил,
Ту же томность узнал.
Но за нею стремиться
Я в толпе не посмел —
Мне скорей удалиться
Тайный голос велел.
31 июля 1894
Кремлев
Рассказ в стихах
1
Унылой бедности невольник терпеливый,
Сидел он у окна, склонясь в немой тоске.
Пред ним раскинулся пустынный и ленивый
Уездный городок. На дремлющей реке
Повисли с берега картиной прихотливой,
Вниз крышами, дома. Яснели вдалеке,
В просветы крыш седых, за крайней бедной хатой,
Зеленые поля и лес голубоватый.
2
Когда бы посмотрел он влево из окна,
Упал бы взор его на домик деревянный,
Где школа ютилась, Увы! теперь она
Всегда будила в нем порывы злости странной,
Хотя была ему по-прежнему нужна,
Как поприще его работы неустанной.
Короче говоря, учителем он был.
Сначала он любил свой труд, потом остыл.
3
Первоначальный пыл наивных увлечений,
Увяли юные горячие мечты —
Цветы в чужой земле тоскующих растений.
Увидел он себя в объятьях нищеты,
В цепях ненужных мук, печалей и лишений.
Без яркой грезы дни томительно-пусты.
Желаньем умереть он тайно зачарован,
Но цепью прочною к земле пока прикован —
4
Любовью... У него племянница жила,
Девица в тех летах, когда давно другие
Нашли себе мужей. Что ж! Настенька мила,
Hо не красавица, хоть волосы густые,
И глазки темные, как яркая смола,
И губы алые, как розы полевые,
Могли понравиться, – да главная вина,
Непоправимая, – совсем она бедна...
5
А он... В его груди тоска воспоминаний.
Один и на людях, он грустен, одинок.
Из детства в жизнь вошли невзгоды испытаний
И преждевременный, сжигающий порок.
Когда же с юностью зардел огонь желаний,
Ему не вспыхивал ответный огонек:
Застенчивый чудак несчастливо влюблялся —
Семейственный удел ему не доставался.
6
Бывало, влюбится, томится долго, ждет
От милой девушки ласкающего взгляда,
Но, полная своих мечтаний и забот,
Она с ним холодна, она ему не рада.
Набравшись храбрости, всю страсть он изольет
Пред нею наконец. Какая же награда?
Красавица бежит, словечка одного,
Ни даже да иль нет, не бросив для него.
7
Вновь за тетради он присаживался рьяно,
На школьные дела переносил он пыл,
Но здесь – увы! – еще одна для сердца рана —
Его служебный путь угрюм и труден был.
И горе и тоску топить на дне стакана
И пить угар хмельной он скоро полюбил,
И тратил дни свои в бессмысленном разврате,
В угарных кутежах, не плача об утрате.
8
И так бы Прожил oн... Но, к счастью или нет,
Поток унылых дней, отравленных и смрадных,
Струею резвою внезапно был согрет...
Кремлев имел сестру. Подруга дней отрадных,
Когда и в бедности являлся милым свет,
Теперь она была рабою бед злорадных.
В далеком и чужом краю она жила
И с мужем-пьяницей терпела много зла.
9
Прибрал детей господь, – их мать жалеть не стал;
Что жить им в нищете! они счастливей «там».
Осталась только дочь, – не чахла, не хворала,
А трудно было жить. В работе мать, а «сам»
Что ни достанет, все пропьет. Не раз искала
Его в глухую ночь жена по кабакам.
Он часто бил жену. Порою доставалось
И бедной девочке, как мять ни заступалась.
10
В лачуге нищенской, в предместьи городском
Куда как тяжело суровою зимою!
Завоет вьюга вкруг – и зыблется весь дом,
И горница полна вся стужею сырою.
Вот летний вечерок, – Настасья босиком
Бежит, согнувшися, на речку за водою,
И глазки детские на дорогой наряд
Прохожих барышень завистливо глядят.
11
Так детство Настино печально проходило.
А в восемнадцать лет осталась вдруг она
Одна: перед отцом открылася могила,
За ним и мать ушла, как верная жена.
Взял Настеньку Кремлев. Она сперва грустила,
Была застенчива, пуглива и смирна.
С ресниц ее порой потоки слез катились, —
А щеки девичьи румянцем золотились.
12
Целило время скорбь, – и Настя обжилась,
Почуяла себя довольной и свободной,
Хозяйством дядиным прилежно занялась,
Не чувствуя тоски, ни зависти бесплодной,
И сытой бедности, конечно, не боясь.
Ей, выросшей в избе понурой и холодной,
Привыкшей голодать, и скромный дядин дом
Казался, может быть, чуть-чуть что не дворцом.
13
И вот они живут несходною четою,
Но одинаково наивные; с тех пор
Немало лет прошло докучной чередою,
И жизни будничной томительный узор
Ни разу не разбит ни счастьем, ни бедою,
Как будто бы судьба поставила забор,
Ревниво их от всех напастей охраняя,
Но вольные пути пред ними закрывал.
14
Как эту изгородь досадную сломать?
Как выйти на простор, исполненный движенья,
И воздухом живым стремительно дышать,
Дышать не так, как те ленивые растенья,
Которых злой удел – в ограде прозябать,
Где света нет и где не слышно птичья пенья?
Где прочный тот рычаг, то крепкое бревно,
Которым раздробить ограду суждено?
15
Он сам ли разгадал, узнал ли он из книжек,
Прочел ли он в ее застенчивых глазах,
Что взрослой девушке не медовых коврижек,
А жизни хочется, – но только смутный страх
В тоскующей душе неизгладимо выжег
Сознанье горькое, что в сереньких годах,
Которые чредой над ними пролетали,
Отрады не было, хоть не было печали.