Птенцов своих воробьи старательно кормят и храбро защищают от всяких опасностей.
Иногда воробьи забираются в уютные гнезда ласточек, в деревянные скворечни. Высунув из скворечника голову, захватчик громко, победоносно чирикает: «Жив! Жив!» Ласточкам и скворцам трудно выгнать захватчика-воробья.
В весеннее и летнее время самцы воробьев часто устраивают между собою шумные потасовки. Нередко можно видеть, как, спустившись на землю, на утоптанную людьми тропинку, они продолжают драться, не причиняя, впрочем, друг дружке большого вреда.
Нет такого большого или малого селения, где бы не видели воробьев. Они смело скачут по улицам, по которым проезжают шумные машины, прыгают под ногами прохожих по городским тротуарам. Громкое их чириканье можно слышать в центре больших городов. Поймать воробья – дело нелегкое. Приметливые, умные и осторожные воробьи редко попадаются в лапы кошек. Они ведут себя осторожно и быстро примечают опасность. В отличие от неряшливых городских голубей-сизяков, строящих гнезда на собственном затвердевшем помете, воробьи очень чистоплотны. Весною и летом они любят купаться в маленьких лужицах, обдавая себя брызгами воды. Чистоплотность воробьев, веселый и бодрый их нрав, привязанность к своему подрастающему потомству, смелость, умение самостоятельно добывать себе пищу, польза, которую они приносят, уничтожая вредных насекомых, заслуживают уважения.
Клесты
Над моим окном, под карнизом, свили гнездо веселые проворные трясогузки. Весною я наблюдал, как, перепархивая на своих легких крылышках, хлопотливо носили они в клювах длинные конские волосинки, сухой мох, надерганную из бревенчатых стен мягкую паклю, сухие травинки.
Мне всегда были милы эти проворные и веселые птички. Идешь, бывало, по песчаному берегу реки или по полевой нахоженной тропинке. Впереди, потряхивая длинными хвостиками, все время прыгают, бегают и перелетают веселые трясогузки. Человека они почти не боятся. Идешь и радуешься, глядя на веселых, доверчивых птичек.
Уже не первый год, прилетая весною, наши знакомые трясогузки устраивают над моим окном свое незамысловатое, но очень опрятное гнездо. Каждое лето мы наблюдали, как трясогузки выводили и выкармливали своих маленьких птенцов, как подрастали и оперялись эти беспомощные и голые птенцы, как в свой срок с радостным щебетанием один за другим вылетали они из родного теплого гнезда, скрывались в листве высоких деревьев, окружающих наш маленький лесной домик.
Нынешним летом трясогузки опять вернулись на свое облюбованное место. Бог знает, в каких дальних краях зимовали они, как находили путь к нашему карачаровскому домику, где под крышей крылечка, над моим окном, было их прошлогоднее гнездо?
Из окна мы вновь наблюдали, как с веселым, бодрым чириканьем порхали возле гнездышка милые длиннохвостые птички, как выводились и подрастали птенцы, а родители прилетали их кормить. Какой радостный нетерпеливый писк поднимался в гнезде, когда с мухой или извивавшимся живым червячком в клюве подлетала к гнезду взрослая птичка!
Желтые, широко раскрытые клювы тянулись к матери, и в один из них она опускала принесенную добычу. В гнезде мы насчитали пять головок птенцов, ожидавших корма.
Начало нынешнего лета было холодным и дождливым. Всю первую половину июня дул северный, неласковый ветер, пасмурное небо редко прояснялось. В погожие, ясные дни особенно веселы были в своем гнездышке подраставшие птенцы, и мы часто ими любовались.
В холодное, дождливое утро произошло несчастье. Мы услышали писк, тревожное чириканье. На крыльце кто-то крикнул:
– Птенцы! Смотрите, птенцы!
Выйдя на крыльцо, мы увидели двух несчастных, обмокших птенцов. Сбитые дождем, дрожащие, они сидели в высокой мокрой траве и не имели сил взлететь. Над ними с криком тревоги порхали, останавливаясь и повисая в воздухе, взрослые птички.
Мы поймали обмокших птенцов и, приставив лестницу, посадили в гнездо. Ослабевшие, мокрые птенцы прижались к своим громко пищавшим сестричкам и братцам.
Родители продолжали кормить птенцов, и нам показалось, что все кончилось благополучно. В полдень из гнезда вылетел еще один птенец и сел на ступеньку деревянного крыльца. Поймать его было невозможно: при приближении человека он взлетел и уселся на закачавшуюся ветку сирени.