– Вы ее… того… попридержите… А то я… простите… того… буду вынужден просить вас… того… оставить ее на берегу при первой остановке в Ганге.
Кланяюсь и обещаю и позволяю себе заметить капитану, что мой Марс вовсе не «того» и никакой опасности для пассажиров не представляет.
А Марс, можете себе представить, лежит себе, разбойник, и ухом не ведет и даже делает попытку полизать смазанные какой-то душистой мастикой лаковые штиблеты строгого капитана.
– Так вот-с… извините… того…
Капитан раскланивается и уходит. Два черных глаза, выпученные, как у рака, гипнотизируют Марса с колен фрейлейн.
– И охота вам возить собак! – говорит несколько примирительно старичок, довольный наступившей тишиной.
Охота мне возить! И потом, почему же «собак»? Желал бы я знать, как поступил бы на моем месте этот господин. Быть может, он бросил бы пса на пристани. Но я не мог сделать этого: я люблю этого бойкого шельмеца, преданного мне от хвоста и до носу.
Нина и Лида чинно сидели рядом с фрейлейн и куксились, должно быть оплакивая погибший мяч. Мальчишка с продранным чулком измышлял какую-то каверзу с мопсом.
Он что-то уж очень близко прохаживался около Марса и науськивал легким посвистыванием:
– Фью! Фью!
Но в общем была тишина.
– Ну Вилли! Но я прошу тебя, мой мальчик! Не ходи так близко около собаки!
IV
Пароход шел отличным ходом. На палубе было спокойно, но это была тишина перед бурей. Это было видно по глазам мопса и Марса. Они упорно вглядывались один в другого и точно дразнились вздрагивающими языками. И очевидно, на Марса действовал взгляд пары черных выпученных глаз. Он рычал иногда.
Задребезжал колокольчик. Это ходил по пароходу слуга кают-компании, созывая к обеду. Было уже около пяти, и морской воздух раздразнил аппетит в достаточной степени, чтобы палуба быстро очистилась от пассажиров. Пошел и я. Фрейлейн с мопсом ушла еще раньше. Но вот… Марс поднимается и двигается за мной. Он также желает кушать. Запах жарящихся котлет щекочет раздражающе, а Марсу как раз пора покормиться.
Вести его за табльдот[20]? Нет, ни в коем случае!
– Куш иси! – говорю ему и показываю пальцем под скамейку.
Он смотрит на меня с недоумением и укором. Я прекрасно понимаю все его взгляды. И вижу, что он не желает сдаваться. Беру за шиворот и тащу под скамейку.
– Куш иси, черт тебя дери! Куш!
Он укладывается с недовольным видом и подавленным вздохом. Должно быть, думает: «Надо было догонять! Теперь Мурза как раз расхлебывает в моей чашке».
Делаю шаг и оборачиваюсь. Голова Марса вытянута, и взгляд прикован к моей фигуре. Ждет, не свистну ли. Пусть ждет. Особенно досадно, что мопса-то утащили туда, откуда потягивает котлетками.
Спускаюсь в общий зал. Ого! Как энергично стучат ножи по тарелкам! Вижу делового человека. Он набил пирожком полон рот, и его глазки жмурятся от удовольствия. От тарелок валит душистый пар. Позади фрейлейн мопс управляется с пирожком. «Красные бабочки» уже залили скатерть и, конечно, получили уже новые десять строк дальше.
Уже съеден суп, и на блюдцах приятно дымится какая-то рыба, на которую все смотрят с признательностью. Смотрю и я. Я сижу спиной к борту парохода, к открытым иллюминаторам. Против меня, несколько наискосок, лестница на палубу. Так вот, поднимаю глаза, чтобы посмотреть на рыбу, и вижу… Марса! Он стоит на верхней ступеньке и вбирает в себя ароматы кают-компании. Стоит, как волк на бугре, поглядывающий на деревню, где повизгивают от холода собаки.
Он смотрит, выискивая меня глазами. Что было делать? Крикнуть? Но не угодно ли крикнуть из-за стола, когда сидят за ним человек сорок? Увлеченные чудесным занятием с рыбой, они примут меня за сумасшедшего. Погрозить пальцем? Но это воздействие может еще быть принято за поощрение. И даже наверняка. В таких случаях Марс обыкновенно прикидывается непонимающим. Сказать слуге с блюдом? Но его положительно загоняли за пивом и нарзаном. Вылезть из-за стола? А вы попробуйте вылезть на пароходе из-за стола. Все сидят в ряд. Стулья привинчены. Я в самом центре, спиной к иллюминаторам. Только два выхода и есть: под стол или просить всех выйти. Пока я так раздумывал, Марс медленно, точно чего-то опасаясь, опускался со ступеньки на ступеньку. Его никто не замечает. Все увлечены рыбой. Решил предоставить все случаю, хотя и могу наскочить на неприятность.
Я знаю, что некоторые господа терпеть не могут присутствия собаки у стола. Без сомнения, здесь были такие. Да вот хотя бы старичок, страдающий колющими болями. Он уже успел наподдать ногой вертевшегося под столом мопса, к величайшему удовольствию мальчишки с продранным чулком, ухитрившегося в каких-то целях стащить под стол хребтовую кость леща с острыми боковыми косточками.
А вот наконец и котлеты с горошком и зеленой фасолью. Весь зал наполнился чудесным ароматом, и что-то осторожно фыркнуло под столом. Очень осторожно. И ткнуло меня в коленку. Смотрю, подымается край скатерти и выставляется кончик черного носа. И опять осторожное и полное величайшего удовлетворения: «Фррр… фррр…»
Я щелкнул по носу, и скатерть опустилась.
Хорошо, что никто ничего не видит. Какое там не видит! Мальчишка сидит неподалеку от меня и поглядывает что-то уж очень любопытно. Даже начинает как будто подмигивать мне, шельмец. Глазами переходит на интимность. Ну конечно, заметил. Вижу, лезет под стол, делая вид, что уронил вилку, а я отлично видел, что он нарочно столкнул ее. На его плутоватой рожице написано захватывающее торжество.
– Вилли, ты не умеешь себя вести!
Одна из «красных бабочек» вдруг забеспокоилась и начала вертеться. Лида тоже. Заглядывают под стол. Начинается история.
– Нина, нельзя вертеться за столом! – изрекла фрейлейн. – Горошек едят вилкой, а не с ножа.
Скорей бы кончался обед! Как будто необходимо еще сладкое…
«Ррррррр…»
«Ррррррррр…»
Опустились вилки, и поднялись головы над котлетками. Я ем за четверых, заговариваю со старичком о погоде:
– Чудесно на море и совсем не качает, не правда ли?
Но старичок застыл с вилкой в руке.
– Он здесь… Он… Он…
Удивительное дело! Точно в комнату вползла кобра или ворвался тигр.
«Рррррррр… гам-гам!..»
«Ррррррррррр… гым!.. гым!..»
Они схватились. Они жестоко схватились!
– Тузик! Мой Тузик!
Да, Тузик! Прощайтесь, стройная фрейлейн, с вашим Тузиком. Я уверен, что теперь от бедного Тузика останутся одни перья.
– Уберите собак! – строго и решительно приказал господин с мрачным видом. – Здесь не псарня!
– Послушайте, как вас… Человек!
– Возьмите их! Это невыносимо! Они перекусают ноги!
– Возмутительное безобразие! Двадцать лет езжу по морю… и никогда…
Старичок стал пунцовым, как мак.
Он мог еще двадцать лет ездить по морю, и я уверен, что не встретит ничего подобного. Мой Марс – единственная в своем роде шельма и больше по морю не поедет.
– Ну и собачка! – язвительно протянул деловой человек, и в его тоне я прочитал давешнее «за хвост да в воду».
Обед сорвался на самом интересном месте. Повыскакивали из-за стола. Я высвистывал Марса и ловил «нежные взгляды» публики. Где тут!
Оба грызлись начистоту, стукались головами о железные ножки круглых стульев. И Марс, уверяю вас, был джентльменом. Он раза два пытался ретироваться с честью, но проклятый мопс нападал с остервенением, желая оставить за собой последний удар, и Марс, конечно, не мог принять позора. Их уже гнали, вылавливали и выпихивали швабрами вызванные двое матросов – рыжий гигант и маленький черненький матросик.
Наконец швабры сделали свое дело и рассортировали бойцов. Мопса утащила фрейлейн на перевязку. Марса поволок я за шиворот. По дороге наскочил на капитана, направляющегося вниз обедать.
– Вот видите… гм… опять история… того… Очень жаль… но я буду просить того… в Ганге его… того…
На нижней палубе, у трюма, матросы скалят зубы. Рыжий гигант рассказывает что-то смешное. Должно быть, описывает, как фрейлейн оттаскивала Тузика за хвостик.
Конечно, обед продолжался. Я не пошел доедать котлетку и пожертвовал сладкими пирожками и кофе.
Марс просит пить, это я вижу по высунутому розовому языку и тяжким вздохам. На палубе, хотя и под тентом, жарко. Веду на нос и даю пить. Здесь слава наша упрочена.
– Насмерть черненькую-то загрыз. Вот на тонких ножках-то бегала… курносенькая-то… – говорит мужичок.
– В море, чай, выкинули?
– Выкинули… А только вот с полчаса тут пробегала, веселая такая.
Все давали дорогу и с подозрением поглядывали на Марса. Матросы смотрели на него, как на чуму, строго следя за легкомысленными его ухватками, а он, не вынося присутствия швабры (воспоминание о почтеннейших приемах борьбы Ивана Сидоровича), огрызался, нисколько не раскаиваясь за происшедшее.
– Мальчонке-то, сказывали, ножку прогрыз…
Слава сопровождала нас, пока мы проходили на корму. Бедный Марс! Его обвиняли во всех преступлениях.
Не радовало покойное море и игра дельфинов. Очень приятно, когда на вас поглядывают с опаской или даже с неприязнью! Фрейлейн поминутно отзывает девчушек, а мамаша с лорнетом кличет испуганно Вилли. К этому надо добавить, что собаки, растревоженные Марсом, нет-нет и повоют.
– От самой Либавы ехали – не выли, а ваш всех взгомозил, – жаловался старичок.
Рассказываю ему, как было дело, и по глазам вижу, что не верит. Девчушки снова бегают по палубе в компании с мальчуганом. Марс только поводит носом, выжидая удобного случая втереться. Мопс куда-то сплавлен. Многие пассажиры предаются послеобеденному сну в своих каютах. Не последовать ли и мне их примеру?
Спускаюсь к каютам и волоку за шиворот упрямящегося Марса. Спуск вниз не входит в его расчеты. Играют в казаки-разбойники, и парнишка с продранным чулком уже захватил в плен одну из «красных бабочек». Та принимает все за чистую монету и кричит, так как парнишка грозится выкинуть ее в море. Марс рвется, фрейлейн кричит, другая девчушка прыгает на одном месте и вопит.
– Иди же, черт тебя возьми! – поощряю я Марса.
Спускаюсь на нижнюю палубу. Рыжий матрос покачивает головой. Должно быть, думает, что и эта кутерьма вызвана нами.
– Задалась собачка…
Спускаемся в отделение кают, делаем шага три, и вдруг – пожалуйте! Согнувшись в три погибели, сторонкой, взбирается наверх что-то серенькое с перевязанной ножкой. Мопс, очевидно, из каюты услыхал крики девчушек и двинулся. Произошел обмен взглядов, но разминулись счастливо.
Открываю портьеру каюты. Наверху дремлет господин, что с угрюмым видом читал газету. Внизу похрапывает толстяк, свесив руку. Марс проскальзывает за мной и забивается под койку; но я вылавливаю его и задеваю за руку спящего господина.
– Послушайте, тут люди спят.
Волоку Марса и извиняюсь за беспокойство.
– Тут люди спят! – повторяет толстяк, делая ударение на «люди».
Господин с мрачным видом свешивает голову и смотрит предупреждающе.
– Вы же видите, что я его удаляю! – говорю я уже раздраженно.
До чего же мне все это надоело! Я оказался на положении собачьей няньки. Ни шагу свободного. Укладываю Марса у дверей в коридорчике. Объясняю знаками последствия неповиновения. Замахиваюсь с лицом разбойника, готового раздробить эту бугроватую и умнейшую таки башку, говорю и по-французски, и по-русски. Марс понимает и мирно укладывается «рыбкой», как всегда, когда покоряется. Я иду отдохнуть.
V
Хорошо дремать в каюте, головой к открытому иллюминатору. Нежно переливаются отражения волн в толстом круглом стекле. Убаюкивает равномерный плеск в борт парохода, и потягивает в лицо свежим морским ветерком.
Я дремлю. Море поет мне тихую сказку. Кто-то сладко всхрапывает надо мной, должно быть толстяк. Угрюмый господин тоже спит, и так сладко, что пара мух прогуливается у него под носом. И вдруг стало тихо-тихо. Должно быть, я заснул. Мне снилось, как по палубе старичок и фрейлейн гонялись за мной со швабрами, а деловой человек грозил мне своей записной книжкой и голосом мальчишки с продранным чулком кричал пронзительно: «За хвост да в воду!.. В воду!.. За борт!..»
Я открыл глаза.
– В воду! – кричал тонкий пронзительный голосок. – Вон! Вон!!
Над головой беготня. Крики.
Что такое? На меня глядит испуганное лицо угрюмого соседа. В открытый иллюминатор слышу:
– Да где? Где?
– Вон, вон… Волной захлестнуло…
– Да нет! Во-он!
– Потонул… Это ужасно!
– Нельзя же так… Ведь на глазах… Он плывет, плывет…
– Если попросить капитана?.. Смотрите, он еще плывет!!!
– Ах! Жалко как!
– Не останавливать же парохода… Странный же вы человек!
Сбрасываюсь с койки и бегу. Навстречу попадается рыжий матрос.
– Господин, ваша собачка за бортом…
Марс в море! Как по голове ударило. Я бегу, ничего не соображая. Вся палуба запружена народом. Тут и пассажиры третьего класса. Вытянуты головы. Стоит гул голосов. Расталкиваю всех без стеснения, хочу видеть последние минуты моего умного и верного Марса.
– Все плывет, сердешный…
– Тоже живая душа, жить-то хочется… Нет, опять захлестнуло…
Я вижу простые лица. Я слышу жалеющие голоса. Марс едва-едва виден. Но я должен же хоть что-нибудь предпринять! Я замечаю фигуру капитана. Он смотрит в кулак на море. И дама с лорнетом что-то горячо говорит ему. Кто-то взвизгивает около, начинает плакать в голос.
– Нина, Лида, нельзя!.. Это неприлично!
Да что же я медлю? Я знаю, что нужно сделать. Я подбегаю к капитану.
– Господин капитан! Прошу вас… Прикажите задний ход… если можно… Он доплывет… Прошу вас…
Глаза капитана выпучены.
– Я заплачу расходы, если…
– Я также прошу, капитан. Я думаю, никто не может быть недоволен. Все от вас зависит…
Что такое? Около нас толпа. Глаза смотрят на капитана.
– Просим остановить пароход!
– Просим!
– Просим!!
– Жестоко не подать помощь…
Они все, все они просят за моего Марса, который теперь выбивается из сил. Матросы сгрудились красивой синеющей группой. Они возле трапа и смотрят на нас, точно ждут.
– А жалко собачку-то! – выпаливает деловой человек. – Надо бы ее…
– Я прошу вас, капитан! – говорю я решительно. – Никто не возражает…
Капитан не отвечает. Он подымается, спокойный, на мостик и что-то передает в слуховую трубу.
– Задний ход велел дать, – угадывает старичок. – Я говорил, что велит!
А Марс… Он все еще плывет, то показывается, то прячется за гребешками волн. Его рыжая голова сверкает на солнце, маленькая, едва заметная, бугроватая голова. Мальчуган с тросточкой, дергающийся и бледный, глядит, вытянув шею. И вижу я, как по носу его бежит сверкающая капелька и падает в море. Кто-то тяжко сопит над моим плечом и повторяет:
– Потопнет, потопнет…
– Кончился. Не видать. Захлестнуло…
– Да нет… Вон опять вывернулся.
Что-то трется под ногами. Черный курносый нос что-то высматривает и вынюхивает в море. Я считаю секунды. Пароход уже прет задним ходом, и мелкой дрожью дрожат борта. И голова Марса кажется заметней.
– Спустить шлюпку-у!!
Вот он, голосок, привыкший говорить с бурями и перекрикивать штормы! Капитан стоит как монумент. И в его руке сверкают золотые часы. Я готов броситься и расцеловать этого морского волка в белоснежном кителе и с загорелым, как темная бронза, лицом.
– Браво! Браво, капитан!
Капитану устраивают овацию. Барышни в светлых платьях машут платками. Мальчонка прыгает. Торжество и светлые улыбки на лицах.
Матросы… Что за бравый народ! Они точно с цепи сорвались. А этот рыжий гигант! Он работает, как электрическая машина. Со шлюпки сорван брезент, и рыжий гигант и еще трое – в лодке. Их ловко спускают с палубы, и визжат давно не ходившие блоки. И уже поплескивают весла на солнце.