— Слушай внимательнее, что я буду тебе объяснять, — сказал господин Вульфран Перрине, — сегодня я хочу в первый раз попробовать видеть твоими глазами, исследуя кое-какие из привезенных тюков. Знаешь ты, что такое серебристый цвет?
Перрина задумалась.
— Или, скорее, серовато-жемчужный?
— Серовато-жемчужный? Да, сударь.
— Прекрасно! Теперь скажи мне, сумеешь ли ты различить оттенки цветов: темно-зеленый, светло-зеленый, рыжевато-серый, красноватый?
— Да, сударь, по крайней мере, приблизительно.
— Этого достаточно. Ну, так возьми пеньку из первого попавшегося тюка и посмотри на нее хорошенько, а потом скажи мне, какого она цвета.
Перрина исполнила приказание и, рассмотрев внимательно пеньку, робко проговорила:
— Красного; кажется, красноватого…
— Дай мне пеньку.
Он поднес пеньку к носу и понюхал.
— Ты не ошиблась, — послышался ответ, — эта пенька должна быть действительно красноватого цвета.
Перрина удивленно взглянула на господина Вульфрана, и он, как бы угадывая ее изумление, продолжал:
— Понюхай эту пеньку; чувствуешь, у нее запах карамели?
— Да, сударь.
— Ну, так вот этот запах доказывает, что пеньку эту сушили в печке и там подожгли, — оттого она и красноватая. Это дает мне надежду, что ты не очень будешь ошибаться и дальше. Пойдем теперь к другому вагону, возьми там пеньку из какого-нибудь тюка.
На этот раз Перрина нашла, что цвет пеньки был зеленый.
— Зеленого цвета по крайней мере двадцать оттенков. Назови мне какое-нибудь растение, похожее на эту пеньку цветом.
— Капуста; только мне кажется, что здесь есть еще местами коричневые и черные пятна.
— Дай мне ее.
На этот раз слепой взял пеньку в обе руки и, слегка потянув ее, оборвал волокна.
— Эта пенька была снята слишком зеленой, — сказал он, — и, кроме того, еще подмокла в тюках. Твое определение верно и на этот раз. Я доволен тобой — это хорошее начало.
Отсюда они отправились дальше и продолжали свой объезд по другим деревням; побывали в Бакуре, в Эрме и, наконец, в Сен-Пипуа, где пробыли очень долго, так как осматривали результаты трудов английских механиков.
Словарь этот как раз лежал на столе открытым; девочка закрыла его и передала молодому человеку.
— Разве вы им не пользовались? — спросил Теодор, подходя ближе.
— Да, я заглядывала в него, но могу обойтись и без словаря.
— Каким же это образом?
— Мне он нужен только для того, чтобы иногда справляться об орфографии французских слов; но в этом вопросе его прекрасно может заменить французский словарь.
Перрина чувствовала, что Теодор стоит как раз за ее спиной и пытается прочесть ее перевод.
— Вы переводите письмо из Дакка?
Перрина очень удивилась, что ему известно, откуда пришло письмо, содержание которого должно было оставаться строгой тайной. Ради этого-то письма он, вероятно, и явился, англо-французский словарь, собственно, был только предлогом. В самом деле, зачем нужен ему тот словарь, если он вообще не знает английского?
— Да, сударь, — отвечала она.
— И хорошо идет перевод?
И как близорукий, он нагнулся через плечо девочки к столу; в ту же минуту Перрина перевернула лист таким образом, чтобы он мог видеть буквы только сбоку.
— О, пожалуйста, сударь, не читайте… у меня что-то не ладится… это черновик…
— Ничего.
— Напротив, сударь… мне, право, даже совестно, показывать такой перевод.
Теодор хотел взять листок, но Перрина положила на него руку, готовая даже силой защищать доверенную ей тайну.
Молодой человек говорил шутливым тоном, как взрослый с ребенком.
— Отдайте мне этот черновик.
— Нет, сударь, я не могу отдать вам его.
— Ну, ну!
И он, улыбаясь, стал отнимать у Перрины бумагу; та сопротивлялась.
— Нет, сударь, нет, я не отдам вам его!
— Да ведь это просто смешно!
— Только не для меня. Господин Вульфран запретил мне показывать кому бы то ни было письмо, и я, не могу и не хочу ослушаться его.
— Я сам его распечатывал.
— Письмо на английском языке, а не перевод.
— Дядя сегодня же покажет мне этот знаменитый перевод.
— Это меня не касается; мое дело исполнить его приказание, и я, извините меня, не могу сделать то, что вы требуете.
Перрина говорила таким твердым голосом и вид у нее был такой решительный, что завладеть бумагой без борьбы нечего было и думать.
Заходить так далеко Теодор не хотел и сейчас же собрался уходить, процедив на прощанье:
— Очень рад, что вы столь добросовестно исполняете приказания дядюшки даже в таких мелочах, как эта.
Когда дверь за ним захлопнулась, Перрина снова принялась за работу; но она была так взволнована, что дело совсем не шло на лад. Как отомстят ей за это сопротивление, которым притворно восхищались только что, хотя в душе были прямо взбешены? Как будет она, одинокая и слабая, защищаться против этого всесильного врага? Один удар — и она будет уничтожена, разбита. И тогда ей придется покинуть этот дом, куда она только что проникла.
Снова отворилась дверь, и, бесшумно скользя по паркету, в комнату вошел Талуэль.
— Ну, как идет перевод письма из Дакка?
— Я только начинаю.
— Тебе помешал господин Теодор? Зачем он приходил сюда?
— Взять английский словарь.
— Зачем это? Он не знает английского языка.
— Не знаю, он ничего не говорил.
— А не спрашивал он тебя, о чем речь в этом письме?
— Я не успела перевести и первой фразы, когда он вошел сюда.
— Уж не хочешь ли ты уверить меня, что не прочитала всего письма?
— Я еще не перевела его.
— Ты не успела написать его по-французски, но ты прочла его.
Перрина молчала.
— Что же ты молчишь?
— Я не могу отвечать.
— Почему?
— Потому что господин Вульфран запретил мне говорить про это письмо.
— От меня он не скрывает ничего. Все его распоряжения передаются через меня; все награды, все его милости делаются тоже через меня, и, значит, я должен знать все, что его касается.
— Даже его личные дела?
— А, значит, в этом письме говорится об его личных делах?
Перрина увидела, что проговорилась.
— Я этого не говорила: но я спрашиваю вас: если бы здесь сообщалось о его личных делах, я тоже должна была бы передать вам содержание письма?
— Тогда-то я тем более должен все знать, это в интересах самого же господина Вульфрана. Разве ты не слышала, что он заболел в результате огорчений, которые его чуть не убили? Если он неожиданно получит какое-нибудь известие, которое причинит ему новое горе или слишком сильную радость, это может стоить ему жизни. Поэтому-то я заранее должен знать все, что его касается, чтобы иметь время его подготовить, на что, конечно, у меня не будет времени, если ты сразу же пойдешь и прочтешь ему свой перевод.
Талуэль произнес это мягким, подкупающим голосом, который вовсе не походил на его обычный грубый и суровый тон.