Дом
Я дома. Я снова —
На родине Цоя,
В объятиях зноя
С утра до утра.
И небо вдыхаю —
Без краю,
Густое,
Что — с запахом крова,
Что — с кровью Петра.
О, кровью румянится
Сумрак спесивый,
Моею Россией,
Зарёю моей.
Я пьяница, пьяница:
Алою силой
Питаюсь —
И каюсь
В июлевый хмель.
Налейте мне совести
Вместо печали;
Чтоб сны не стращали
Усталую дочь!..
Приехала в гости,
Стою на причале.
Финалом для повести —
Белая ночь.
«Я в глазах твоих не вижу радуги…»
Я в глазах твоих не вижу радуги:
Ливень буен, зелень глаз — седа.
Сбросим путы!.. Уплывём по Ладоге,
В мирные годины-города!..
Унесёмся — насовсем да пропадом —
На плечах волшебного плаща!
И затихнет голод гневным ропотом,
За спиной зубами скрежеща…
Погляди — война всё злей да яростней:
Жадно жрёт живительную прыть!..
На Неве-то не видать ни паруса,
Скоро будет вовсе не уплыть…
Разлеглась по берегам блокадушка —
Там, где волны бьют гранит гурьбой…
Поспешим!.. Не то зароет рядышком
В Ленинград — навеки нас с тобой.
Но молчишь ты, безысходно-смелая,
Словно боль бессловием кадит;
На лице — зима окаменелая,
А в глазницах стынет малахит…
Ты молчала, а потом ответила,
Как, наверно, редко говорят:
«Дочка, на судьбе моей — отметина;
Это — гордый город Ленинград!..»
Так сказала, точно отпечатала
По граниту, что отродно бур:
«Знаешь, чем стереть её нечаянно,
Легче спать мне, меченой, в гробу!»
Не умчишься птицей перелётною,
Родину не кинешь в горький час…
Мама, мама! Тяжкою работою
Наше время повязало нас!
Только время — ведь оно текучее,
И течёт-то к добрым месяцам…
Расцветают ивоньки плакучие —
Сединой по скошенным бойцам.
Ленинград! Зарёй-румянцем ожили
Скулы впалых площадей твоих;
Серолицы, выплыли на них
Люди, люди — на тебя похожие…
И кольцо чугунным пало ободом —
Что скала с родимого плеча.
И зима угасла, буйным ропотом
Реквием себе же отстучав.
Ленинград губами невредимыми
Оду льёт — о мирных небесах…
Нынче небо плачет над сединами
В маминых кудрявых волосах.
Петербург
Партер. Мой Питер предо мною
По сцене бродит втихаря;
Привитый ломаной иглою,
Увитый голограммной мглою —
Артист с глазами дикаря.
Он бально холоден, холёный.
Холерно худ и белизной
Ретиво низвергает зной,
Мой славный — не в меня влюблённый…
Он одержим слепой Мадонной
И бездной прочих параной.
Петровский полис! Пыльный сон
Рассей последним полусловом!
Росой плесни — да светом новым
Наполни выспренний поклон!
Страдай безропотным Иовом,
Взлетая на парадный трон!
О Питер, солен твой фасон…
Я поневоле в странный невод
С тобой плетусь, тобой горя.
Ты — пьеса. Белая заря
Солёных капель янтаря.
Татуированное небо
Глядит глазами дикаря.
Испания
Распахнула объятья Испания,
Накалённая, как дуэль, —
Сладострастного прозябания
Невозвратная канитель.
Распахнула объятия жаркие,
Несдержимые, как вода.
Принимаю твои подарки я,
Зарываюсь в твои города.
Расплясалась она, смуглолицая!
Танец волен да страстно-скор…
Знаю, ждёт меня инквизиция:
Солнца дьявольского костёр!..
Зной занежит, закружит до смерти,
С головою затянет гать!
Только разве то страшно, Господи?
Разве боязно — пропадать?
Рассекая простор расстояния,
Пресекая ростки искания —
Безотчётно к тебе, Испания!
Безоглядно — до прирастания…
Прирасту — и путями окольными
Тело зной оплетёт сквозной…
Ты сомкнёшься шальными волнами,
Бессердечная, надо мной.
«Дайте мне севера…»
Дайте мне севера,
Дайте мне холода,
Как многовластье дают — королю.
Снега весеннего
С негой без повода:
Только её люблю.
Дайте мороза мне,
Ясного, грозного,
Злого алмазного дня.
Лучше — свобода смятенья промозглого,
Чем западня.
Север милее
Тлетворного Запада,
Юга — и иже с ним.
То, что мне
велено,
То, что задано, —
Выполнить дайте с рожденьем зарева,
Коль я зарёй храним!..
Дайте уверовать
В то, что неведомо,
Коли вы вправду — власть.
Неги без меры,
Во мгле дорассветовой —
Чтоб не упасть.
Чистого холода,
Льдинного полона —
Хоть бы ничтожную часть:
Жжёт меня поедом,
Плавит оловом —
Страсть.
Бьёт меня молотом,
Мучает голодом,
Всласть!
С каждым шорохом
Мысли ворохом
В вечность гремят,
Восставая порохом.
Криком-то крутят пасть!
Рвите — хоть духом,
Хоть сновидением!..
Пыльно мне, сухо мне
В жерле падения;
Жар — и от тени
Бездонного бдения…
Всюду — пустыня-страсть.
Рвите — хоть духом,
Хоть сновидением!
Кличьте старухой,
Безумным гением;
Наживо нежьте
Ножом поколения…
Но не давайте упасть!
Свищет марево.
Радо — посуху
Плетью наяривать жгучей — без роздыху.
Воздуху, воздуху!
Дайте воздуху!
Снежным да розовым,
Свежим, что озеро, —
Дали бы ветром
Насытиться мозгу!
Дали б глотнуть — хоть раз.
Только глоток — я летел бы птицею.
Но в небесине, взопрелой да ситцевой,
Нет — ни капельки… Поздно молиться мне:
Воздух в заре погас.
Не дали неги мне
Снега весеннего…
Прочь — обереги
Без промедления!
Мне не положено жизнеспасения.
Только вулкан безысходного бдения
Лавой плюёт из глаз.
Совесть
Снова меня ты, прожжённая совесть,
Гонишь гореть в аду.
Думаешь, бедная, что успокоюсь,
Коли теперь — уйду.
Душу в запале не брезгуешь ранить
Крючьями да огнём…
Долго хранила судьбу мою память
Спрятанной на потом.
Что суждено — осуждённой открылось,
Тёмный венец надев.
Кроя гордыню, забрезжила милость
Скорбною дамой треф.
Замельтешила, заворожила,
Мстительно велика.
Но моя слава пока не довыла:
Громко дрожит золотая жила
Сбоку от кадыка!
Как замолчать-то, не видевши края,
Высказать не успев?
Можно ли сдаться, сраженья желая?
Увещеванья — блеф.
Мне, горемычной, окончить повесть
Писано на роду.
Прежде — на сон не осудит совесть.
После — сама уйду.
Рождение
Смешно бояться ссор.
Грешно ли — суеверий?
Я в странный год, нимало не боясь,
Под материнский взор —
из неземных материй
В конце концов, конечно, прорвалась.
Хотелось в люди мне,
Хоть солнце жарит строже
тех, кто рождён, а не
закутан в облаках.
«Пускай конец броне!
Пусти на землю, Боже!» —
Кричала наравне
с другими я — до дрожи
и Господа хватала за рукав.
Нас много Там цвело —
детей иных материй;
мы други были — не разлей вода.
Мы вниз просились. Не творя мистерий,
смирился Бог с сомнительной потерей,
билеты выдал — сверху в никуда.
И мы — во весь опор!
…Не удержались вместе:
поразлетелись, вразнобой несясь.
Как были — на подбор,
по волостям-поместьям
попадали — тот княжить, этот — в грязь.
Как припомнить-то теперь добрый час рождения?
Верно, жизнь открыла дверь с миной осуждения.
Мол, тебя кто звал сюда? Брезгует здороваться.
Словом, котовасия — так гласит пословица.
Припомнить трудно, коль
чинит препоны память:
Приземная юдоль
свободой не щедра-с.
…Смириться, Смерть, изволь: меня не заарканить!
Грози розгой: я хлеще в тыщу раз!..
Я рождалась. Мир ревел гривой лошадиною;
Трубно бесом верещал, искры сёк из глаз.
Распахнул ворота мне Фатум с кислой миною.
Я швыряю: «Не томи!
Маску гнусную сними —
Разминируй, мон ами,
Сам себя сейчас!..»
…Выход мой был мало прост;
Время жгло, взвывая;
Воздух горький в горло лез чумой.
Чёрт, казалось, сел на хвост;
Капал сумрак, словно воск,
Телом застывая.
Тело, ты несло меня — домой…
Раскрылились сморщенные гланды;
Разлетелись настежь ставни век…
И смутилась Гибель, каркнув: «Ладно…
Поживи, пожалуй, человек!»
Было ей, балованной, досадно
Даровать добыче — вольный бег!
По планете с дерзостью с той поры хожу я,
Позволеньем свыше заручась.
Кажет морду всякий раз жизнь моя чужую:
Льнёт к глазам — то князь, то — явно мразь.
Бог следит за мной с небес, Бес — из недров чада.
Нервно теребит часы тощим пальцем Смерть.
Знает Бог: до времени мне к нему — не надо.
Знает Демон: я пока не его награда.
Гибель, верь: тебе меня точно не иметь.
Злишься, знай волнуешься, пышешь перегаром…
За былое на свои кости не пеняй!
Отпустив на вольный бег — разве манят к нарам?
Не примкну, не приманюсь, не отдамся даром;
Прежде — честно одолей меня.
Дали
Памяти длань! Мановеньем — мгновенье продли…
С лаской, какую едва ли века видали,
Я подпираю небо долины Дали,
Облокотившись на зубья презыбкой дали.
Планы сливаются — с плоскости смысловой;
Полурасплесканный, пол овладел ногами.
Мне ль не расслабиться,
Мне ль не прославиться,
В купол врастая главой —
Логовом мыслей, обвалянных в амальгаме?
Нет — затвердению! Тени галдят в глаза.
Денное марево мором дымит на мраморе.
Морда — в испарине; с пасти оскаленной
брызжет ветер-нарзан;
Он газирован, что разум — в газовой камере.
Грезит о грозах единственный часовой:
Я, одиночеством скованный недреманным.
Холода хочет подрёберный космос мой;
В мыслях держащего небо слепой головой
Плавится плева меж абрисом и туманом.
Мысли того, кто в размякшую высь
врос последней главой, —
Славой засеяли синь над его романом.
Возвращение
Эх, не пишется мне, не рисуется:
Тяжко дышится, сладко спится…
Где вы, русские лица-улицы?
Всё — кромешная заграница.
Заграница — кромешится крошевом,
В уши самые солью сыпется.
Наглотавшись всего хорошего,
Не насытиться мне, не насытиться!
Шибко голодно — без родимого,
Без рутинного, без российского.
Заграница смеётся льдиново:
А к согреву — не попроситься.
Ты попросишь — вконец расхохочется,
Встанешь к стенке молиться — выстрелит.
Коль тебе задремать захочется —
Смертной негою ложе выстелит…
Нет, негоже к пригожей ластиться,
Приседать перед ласковой вражиной!
Как нальёт заграница маслица —
Станешь скользкий, друг, да изгаженный.
Мне ни масла, ни мёда — не надобно!
Здешний путь мой замшеет, не пройденный.
Ухожу в перезвоны ладанные:
Приглашен я к обедне — Родиной.