Как бы ни был мал дождь в лесу, он всегда вымочит до последней нитки. Каждый куст и каждое дерево собирает дождевую воду на листьях и крупными каплями осыпает путника с головы до ног. Скоро я почувствовал, что одежда моя намокла.
В лесу уже нельзя было отличить ямы от камня. Я стал спотыкаться. Дождь усилился и пошел ровный и частый. Когда я остановился, чтобы перевести дух, Леший стал тихонько визжать. Я снял с него поводок. Собака только этого и ждала. Она побежала вперед и тотчас скрылась во тьме. Чувство полного одиночества охватило меня. Я стал окликать Лешего, но напрасно. Простояв немного, я пошел в ту сторону, куда побежала собака.
Когда идешь по тайге днем, то обходишь колодник, кусты и заросли. В темноте же всегда, как нарочно, залезешь в самую чащу. Откуда-то берутся сучья и цепляются за одежду, ползучие растения срывают фуражку с головы, тянутся к лицу, опутывают ноги.
Быть в лесу, наполненном дикими зверями, без огня, во время ненастья — жутко. Я шел осторожно и прислушивался к каждому звуку. Шелест листьев, хруст упавшей ветки, шорох пробегающей мыши заставляли меня круто поворачиваться в сторону шума, и я еле удерживался, чтобы не выстрелить.
Пробираясь ощупью в темноте, я залез в такой, бурелом, из которого и днем-то не скоро выберешься. И все же, нащупывая руками опрокинутые деревья, вывороченные пни, камни и сучья, я ухитрился как-то выйти из этого лабиринта. Я устал и сел отдохнуть, но тотчас почувствовал, что начинаю зябнуть. Зубы выстукивали дробь. Усталые ноги требовали отдыха, а холод заставлял двигаться. Залезть на дерево? Эта мысль всегда первой приходит в голову заблудившемуся в лесу путнику. Я сейчас же отогнал ее прочь. На дереве было бы еще холоднее, и от неудобного положения стали бы затекать ноги. Зарыться в листья? Это не спасло бы меня от дождя, и на мокрой земле легче простудиться. Как я ругал себя за то, что не взял с собой спичек!
Я стал карабкаться через бурелом и пошел куда-то под откос. Вдруг с правой стороны послышался треск ломаемых сучьев и чье-то отрывистое дыхание. Какой-то зверь бежал прямо мне навстречу. Сердце мое упало. Я хотел стрелять, но винтовка, как на грех, зацепилась дулом за лианы. Я вскрикнул не своим голосом и в этот момент почувствовал, что животное лизнуло меня в лицо… Это был Леший.
Собака с минуту повертелась около меня, тихонько повизжала и снова скрылась в темноте.
С неимоверным трудом я продвигался вперед. Каждый шаг стоил мне больших усилий. Вдруг я услышал, что где-то глубоко внизу шумит река. Разыскав ощупью большой камень, я столкнул его под кручу. Камень не покатился по обрыву, а полетел по воздуху; я услышал, как глубоко внизу он упал в воду. Тогда я круто свернул в сторону и пошел в обход опасного места.
В это время ко мне опять прибежал Леший. На этот раз я уже не испугался его и поймал за хвост. Он осторожно взял зубами мою руку и стал тихонько визжать, как бы прося не задерживать его. Я отпустил его. Отбежав немного, он тотчас вернулся и только тогда снова побежал вперед, когда убедился, что я иду за ним следом.
Вдруг в одном месте я поскользнулся и больно ушиб колено о камень. Со стоном стал я потирать больную ногу. Собака прибежала и села рядом со мною. В темноте я ее не видел, а только ощущал ее теплое дыхание. Когда боль в ноге утихла, я поднялся и пошел. Но не успел я сделать и десяти шагов, как опять поскользнулся. Тогда я стал ощупывать землю руками. Меня охватила радость: это была тропа.
«Теперь не пропаду, — думал я, — тропинка куда-нибудь да приведет».
Но и по тропе я передвигался до крайности медленно. Я не видел дороги и ощупывал ее ногою. Там, где тропа терялась, я садился на землю и шарил руками. Особенно трудно было разыскивать тропу на поворотах. Иногда я останавливался и ждал возвращения Лешего, и собака вновь указывала мне потерянное направление. Часа через полтора я дошел до какой-то речки. Вода с шумом катилась по камням. Я опустил в нее руку, чтобы узнать направление.
Перейдя вброд горный поток, я ни за что не нашел бы тропу, если бы не Леший. Собака сидела на самой дороге и ждала меня. Заметив, что я подхожу к ней, она повертелась немного на месте и снова побежала вперед. Ничего не было видно; слышно было, как шумела вода в реке, шумел дождь и шумел ветер в лесу.
Наконец тропа вывела меня на дорогу. Теперь надо было решить, куда идти — вправо или влево. Я стал ждать собаку, но она долго не возвращалась. Тогда я пошел вправо. Минут через пять появился Леший. Собака бежала мне навстречу. Я нагнулся к ней. В это время она встряхнулась и всего меня обдала водою. Но я не рассердился, погладил ее и пошел следом.
Идти стало немного легче: тропа меньше кружила и не так была завалена буреломом. В одном месте пришлось еще раз переходить вброд речку. Перебираясь через нее, я поскользнулся и упал в воду, но одежда моя не стала мокрее.
Наконец я совершенно выбился из сил и сел на пень. Руки и ноги болели от заноз и ушибов, голова отяжелела, веки закрывались сами собой. Я стал дремать. Мне грезилось, что где-то далеко между деревьями мелькает огонь. Я сделал над собой усилие и открыл глаза. Было темно; холод и сырость пронизывали до костей. Чтобы не простудиться, я вскочил и начал топтаться на месте, но в это время увидел свет между деревьями. Я решил, что это мне показалось. Но нет, огонь появился снова.
Сонливость моя разом пропала. Я бросил тропу и пошел прямо к огню. Когда ночью видишь огонь, трудно определить, близко он или далеко, низко или высоко над землей.
Вскоре я подошел настолько близко к огню, что мог рассмотреть все около него. Прежде всего я увидел, что это не наш бивак. Меня поразило, что около костра не было людей. Уйти с бивака ночью во время дождя они не могли. Очевидно, они спрятались за деревьями. Мне стало страшно. Идти к огню или нет?.. Хорошо, если это охотники, а если я наткнулся на лихих людей?
Вдруг из чащи сзади меня выскочил Леший. Он смело подбежал к огню и остановился, озираясь по сторонам. Казалось, собака тоже была удивлена отсутствием людей. Она обошла вокруг костра, обнюхивая землю, направилась к ближайшему дереву, остановилась около него и завиляла хвостом. Значит, там был кто-то из своих, иначе собака подняла бы лай. Тогда я решил подойти к огню, но спрятавшийся опередил меня. Это оказался Мурзин. Он тоже заблудился и, разведя костер, решил ждать утра. Услышав, что по тайге идет кто-то, он спрятался за дерево. Его больше всего смутило, что я не подошел прямо к огню, а остановился в отдалении.
Тотчас же мы стали греться. От намокшей одежды клубами повалил пар. Дым костра относило то в одну сторону, то в другую. Это был верный признак, что дождь скоро перестанет. Действительно, через полчаса он превратился в изморось, но с деревьев еще продолжали падать крупные капли.
Выйдя из палатки, я увидел, что мои проводники — китаец Чжан Бао и удэхеец Маха — куда-то собираются. Они выбрали лодку поменьше и вынесли из нее на берег все вещи, затем положили на дно корье и охапку свеженарезанной травы.
На мой вопрос, куда они идут, Чжан Бао ответил:
— Оленя стрелять.
Я сказал, что хочу пойти с ними. Чжан Бао передал мою просьбу удэхейцу, тот мотнул головой и молча указал мне место в середине лодки. Через минуту мы уже плыли по реке Анюю.
Смеркалось. На западе догорала заря. За лесом ее не было видно, но всюду — в небе и на земле — чувствовалась борьба света с тьмою. Ночные тени уже успели прокрасться в лес и окутали в сумрак высокие кроны деревьев. Между ветвями деревьев виднелись звезды и острые рога полумесяца.
Через полчаса лодка остановилась: мои спутники захотели отдохнуть и покурить трубки. Удэхеец стал что-то тихонько говорить китайцу, указывая на протоку, и дважды повторил одно и то же слово: «Кянга». Я догадался, что речь идет об охоте на изюбря, который почему-то должен был находиться в воде.
Чжан Бао объяснил мне, что в это время года изюбри спускаются с гор к рекам — полакомиться особой травой, которая растет в воде по краям тихих лесных проток.
Я попросил показать мне эту траву. Удэхеец вылез из лодки и пошел искать ее по берегу. Через минуту он вернулся и на палке принес довольно невзрачное растение с мелкими листочками. Это оказался водяной лютик.
Покурив, Чжан Бао и Маха нарезали ножами древесных веток и принялись укреплять их по бортам лодки, оставляя открытыми нос и корму. Когда они кончили эту работу, уже совсем стемнело.
— Капитан, — обратился ко мне Чжан Бао, — твоя сиди тихо, говори не надо.
Мы разместились так: китаец сел впереди с ружьем, я — посередине, а удэхеец — на корме с веслом в руках. Шесты положили по сторонам, чтобы они во всякую минуту были под руками. Когда все было готово, Маха подал знак и оттолкнул веслом челнок от берега. Лодка плавно скользнула по воде. Еще мгновение — и она вошла под темные своды деревьев, росших вперемежку с кустарниками по обеим сторонам протоки.
Удэхеец два раза гребнул веслом и предоставил нашу утлую ладью течению. Не вынимая весла из воды, он легким, чуть заметным движением направлял ее так, чтобы она не задевала за коряжины и ветви деревьев, низко склонившихся над протокой. Темные силуэты кустов появлялись из темноты и бесшумно проходили мимо, скрываясь за поворотами протоки.
Ночь была необычайно тихая.
Чжан Бао весь превратился в слух; я сидел неподвижно, боясь пошевельнуться; удэхейца совсем не было слышно, хотя он и работал веслом. Лодка толчками продвигалась вперед. Впереди ничего не было видно. Иногда мне казалось, что удэхеец направлял лодку прямо в кусты. Но он хорошо знал эти места и вел лодку по памяти.
Один раз Чжан Бао сделал мне какой-то знак, но я не понял его. Маха быстро положил мне весло на голову и слегка надавил им. Я едва успел пригнуться, как совсем близко надо мною пронесся сук большого дерева. Лодка нырнула в темный коридор. Одна ветка больно хлестнула меня по лицу. Я закрыл глаза. Кругом слышался шум воды, и вдруг все сразу стихло. Я оглянулся и среди зарослей во мраке не мог найти то место, откуда мы только что вышли на широкий, спокойный плес. Я еле различал оба берега, покрытые лесом.
В это время Чжан Бао легонько толкнул челнок рукою в правый борт; удэхеец понял этот условный знак и повернул лодку к берегу. Я хотел было спросить, в чем дело, но, заметив, что мои спутники молчат, не решался заговорить.
Берег, к которому мы пристали, был покрыт высокими травами. Среди них виднелись какие-то крупные белые цветы — должно быть, пионы. Дальше шел кустарник, а за ним — таинственный, молчаливый лес.
Вдруг направо от нас раздался шорох, настолько явственный, что мы все трое сразу повернули головы. Шум затих, затем опять повторился, на этот раз еще сильнее. Я даже заметил, как колыхалась трава, словно кто-то шел по чаще, раздвигая густые заросли.