Откуда оно взялось?!
— Эх, проморгали разведчики!
Окружили Разина атаманы:
— Батька, какие давать команды?
— На конное войско ответим конным.
Застучали копыта казацких коней. Построились сотни к бою.
Разрастается над заволжским простором пыль, все ближе и ближе подходит к городу. Внимательно смотрит Разин. Вот уже через пыль видны и отдельные всадники.
«Смело идут, — подумал Степан Тимофеевич. — Ну что же, давай, давай, спеши под казацкие взмахи!»
Разин представил, как врубится в строй дворян, как вскинет привычно саблей. Близкую битву почуял и конь. В нетерпении землю рванул копытом.
— Ну что же, пора начинать, — прикинул Разин.
Снова глянул на вражеских всадников. Хотел подавать команду. Глянул да так и застыл. Не видит Степан Тимофеевич всадников. Коней видит, а воинов нет. Несутся к Самаре кони без всадников. С трудом насчитал атаман пятерых наездников. Правда, возможно, других укрывала пыль. Может, в такой атаке хитрость была дворянская?! Только не дворянские что-то на людях одежды. Не в кафтанах они, не в доспехах рейтарских. В высоких башкирских шапках.
Присмотрелся Разин еще внимательней. И вдруг признал одного из всадников:
— Да это, никак, Гумерка!
Машет Гумерка рукой, что-то кричит, улыбается.
Вот тут-то все вспомнил и понял Степан Тимофеевич.
Плохо было с конями у разинцев. Войско росло. Коней не хватало. Разин даже посылал казаков в прикаспийские степи. Денег дал для покупки коней. Однако вернулись ни с чем посланцы.
Башкирец Гумерка появился в разинской армии возле Саратова. Пробыл недолго. Вскоре исчез. А уходя, сказал одному из приближенных к Разину казаков:
— Передай отцу атаману: будет ему гостинец.
Долго тогда гадали, какой же гостинец будет. И вот Гумерка слово сдержал. Шестьсот коней пригнал из родной Башкирии.
Расцеловал Разин Гумерку, пригласил в атаманский шатер, угостил и вином и брагой.
— Хороши кони, хороши, — говорили разинцы, разглядывая степных скакунов. — Вот так тебе гостинец. Ай да башкирец — степной народ! Свой, не чужой, выходит.
БАШИРКАВместе с Гумеркой, пригнавшим разинцам шестьсот лошадей, прискакал к Самаре и сын Гумерки — Баширка. Ростом он был отцу едва по колено. Четыре года всего Баширке. Однако сидел на коне мальчонка, словно в седле родился.
На Дону мальчишки тоже не лыком шиты. Тоже в седле с пеленок. Пожалуй, легче выпить Каспийское море, чем поразить казака ездой. И все же Баширка сразил станичников.
Залезал на коня он без всякой помощи. Хватался рукой за стремя, потом за гриву. Момент — и на лошадиной холке уже мальчишка. Скакал на коне и сидя и стоя. В седле. Без седла. Лицом вперед. Лицом назад. Держался на лошадиной спине, на шее, на конском крупе.
Не менее ловко Баширка бросал аркан.
— Тебе бы зайцев ловить арканом, — шутили над ним казаки.
Но главное — Баширка отличился у разинцев тем, что выиграл у пушкаря Ивана Заброды пушку.
Не поверил Заброда в умельство Баширки.
— Чтобы такой кутенок стоя скакал на коне? Не может такого быть. Не может, — твердил Заброда. — Согласен с каждым на спор. Продержится он на коне дольше, чем любой из вас стянет с меня сапоги, отдам сапоги, да что сапоги! — пусть забирает пушку.
Заброда вообще любил по любому поводу с каждым идти на спор.
Заприметили это разинцы.
— Что там, отец атаман?
Молчит, не отвечает Степан Тимофеевич.
— Чего видишь, отец атаман?
Молчит, не отвечает Степан Тимофеевич.
Недоумевают внизу казаки. Может, пожар атаман увидел? Может, боярские струги идут по Волге? Или вовсе какая невидаль? Прекратилось вокруг веселье. Обступили качели разинцы.
— Что видишь, отец атаман?
Выждал Разин, когда все утихло:
— Горе людское вижу. Слезы сиротские вижу. Стоны народные слышу. Ждут нас людишки. На нас надеются.
Кольнули слова атамана казацкие души.
Замедлили мах качели. Спрыгнул на землю Разин. Подошел к нему сотник Веригин:
— Правда твоя, атаман. Не ко времени отдых выбран.
— Верно, верно, — загудели кругом казаки. — Дальше пошли походом.
Поднялось крестьянское войско. Сотня за сотней. Отряд за отрядом. Вздыбилась дорожная пыль.
Остались в селе качели. Долго еще на них мальчишки взлетали в небо. И, замирая на высоте, вслед ушедшим войскам смотрели.
Глава третья
СНЯТСЯ БОЯРАМ СТРАШНЫЕ СНЫ
ЕПИФАН КУЗЬМА-ЖЕЛУДОКСнятся боярам страшные сны. Снится им грозный всадник — Разин верхом на коне.
В тревоге живут бояре. И в Твери, и в Рязани, и в Орле, и в Москве, и в других городах и селах.
Послышится цокот копыт по дороге — затрясутся осинкой боярские ноги.
Ветер ударит в окна — боярское сердце замрет и екнет.
Боярин Епифан Кузьма-Желудок боялся Разина не меньше других. А тут еще барский холоп Дунайка рассказывал ему что ни день, то все новые и новые страсти. И, как назло, всегда к ночи.
Много про Разина разных слухов тогда ходило. И с боярами лют, и с царскими слугами крут. И даже попов не жалует. А сам он рожден сатаной и какой-то морской царицей. В общем, нечистое это дело.
— Пули его не берут, — говорил Дунайка.
— Пушки, завидя его, умолкают.
— Перед ним городские ворота сами с петель слетают.
— Ох-ох, пронеси господи! — крестился боярин Кузьма-Желудок.
— А еще он летает птицей, ныряет рыбой, — шепчет Дунайка. — Конь у него заколдованный — через реки и горы носит. Саблю имеет волшебную. Махом одним сто голов сбивает.
— Ох, ох, сохрани господи!
— А еще, — не умолкает Дунайка, — свистом своим, мой боярин, он на Волге суда привораживает. Свистнет, и станут на месте струги. Люди от погляда его каменеют.
— Ох, ох, не доведи свидеться!
Живет боярин, как заяц, в страхе. Потерял за месяц в весе два пуда. Постарел сразу на десять лет. На голове последних волос лишился.
Молился боярин Кузьма-Желудок, чтобы беда прошла стороной. Не услышал господь молитвы.
И вот однажды ночью случилось страшное. Открыл бедняга глаза — Разин стоит у постели.
Захотел закричать боярин. Но понимает — не может.
И Разин молчит, лишь взглядом суровым смотрит. Глаза черным огнем горят.
Чувствует боярин, что под этим взглядом он каменеет. Вспомнил слова Дунайки. Двинул рукой — не движется. Двинул ногой — не движется.