Море было для нас теперь единственным компасом, но компасом надежным и коварным. Если мы пойдем быстро, то можем сбиться с пути; если же замешкаемся, море нагонит нас и поглотит раньше, чем мы доберемся до прибрежных камней, где берег становится круче и прилив замедляется.
Итак, мы снова двинулись вперед, держась за руку. Я часто наклонялся, чтобы пощупать песок, но нигде не находил воды, стекающей к морю. По-видимому, мы вышли на мель с неровной поверхностью; вода оставалась здесь только в ямках или же небольшими струйками разливалась параллельно берегу.
Надежда, окрылившая меня, когда мы благополучно перешли ручей, стала постепенно исчезать… Но вдруг мы оба сразу остановились. Среди окружавшей нас мертвой тишины раздался звук колокола. Через две или три секунды послышался второй удар, затем вскоре и третий.
Это в Пор-Дье звонили к вечерне. Теперь мы могли смело идти по направлению к этому звону, мы были спасены. Ни слова не говоря, как бы по молчаливому соглашению, мы бросились бежать.
— Надо спешить, — сказал господин Биорель. — Звон продлится недолго.
Мы бежали не переводя дыхания, с волнением считая удары колокола. И, хотя мы не обмолвились ни словом, я отлично понимал, что если колокол перестанет звонить раньше, чем мы доберемся до прибрежных камней, то снова окажемся в опасности.
Колокольный звон прекратился, а мы все еще бежали по песку. Камни, возможно, находились всего в нескольких метрах от нас… Может быть, стоило только вытянуть ногу, чтобы их коснуться? Но в какую сторону сделать этот шаг? Ведь он мог или спасти нас, или вновь подвергнуть страшной опасности, которой мы только что избежали.
— Остановимся, — сказал господин Биорель, — и давай не делать больше ни одного шага вслепую. Потрогай-ка песок.
Я вдавил свои руки в песок и подождал. Обе руки оказались совершенно сухими.
— Ты не считал, сколько ручейков мы прошли?
— Нет, сударь.
— Значит, неизвестно, попадутся ли они нам еще на пути. Если их больше не будет, то мы можем остановиться и подождать, а когда море нагонит нас, спокойно идти впереди прилива.
— Да, но если мы прошли не все?
Он ничего не ответил; то, что он мог мне сказать, я знал не хуже его: если между нами и берегом есть еще ручей, то, пока мы будем стоять здесь и ждать, море незаметно зальет его. Нам придется снова перебираться вплавь, и тогда течение может унести нас и выбросить на такие скалы, откуда нам никогда не выбраться.
Мы стояли, охваченные тревогой и страхом, не зная, что предпринять, не решаясь идти ни вперед, ни назад, ни вправо, ни влево. Стоя на том месте, где мы в последний раз слышали удар колокола, мы знали, что берег находится перед нами, знали это так же хорошо, как если бы видели его своими глазами, но, сделав хотя бы шаг в сторону, мы снова оказались бы в полной неизвестности.
Теперь можно было надеяться лишь на то, что порыв ветра разгонит туман и мы увидим свет маяка. Надеяться, что мы услышим какие-либо звуки с берега, не приходилось. По-видимому, мы подошли к нашему поселку с южной стороны и, значит, оказались напротив пустынного скалистого берега, где в эти часы никого не бывало. Но воздух словно застыл, а туман так сгустился, что рассчитывать на ветер можно было только в таком положении, как наше, когда надеешься на невозможное или ждешь чуда.
И такое чудо свершилось: колокол зазвонил снова.
Судя по перезвону, это были крестины. На этот раз мы могли быть уверены в том, что успеем дойти до берега, потому что крестильный звон продолжается добрых полчаса, а то и больше, в зависимости от того, как щедро крестный отец заплатил звонарю.
Меньше чем за десять минут мы добрались до каменистого берега и, поднявшись наверх, пошли вдоль гряды утесов до той плотины, которая соединяла островок господина Биореля с нашим поселком. Мы были спасены!..
Господин Биорель хотел увести меня к себе. Однако, несмотря на все его просьбы, я отказался. Я торопился домой, так как боялся, что мама уже вернулась и ждет меня.
— Хорошо, скажи маме, что я зайду к вам завтра вечером.
Мне совсем не хотелось, чтобы он приходил к нам и рассказывал маме о том, где я провел сегодняшний день, но как этому помешать?
Мамы дома не оказалось. К ее возвращению я уже успел переодеться и развести огонь.
Я передал ей то, о чем меня просил господин Биорель.
Он пришел на следующий день вечером, как обещал; я его поджидал, но, когда услышал его шаги, чуть-чуть не удрал.
Усевшись на стул, господин Биорель спросил маму:
— Рассказал ли вам ваш мальчик, как он провел вчерашний день?
— Нет, сударь.
— Ну, тогда я скажу вам, что он вчера весь день бил баклуши.
Бедная мама взглянула на меня с беспокойством, ожидая услышать целую обвинительную речь.
— Ах, Ромен!.. — проговорила она с упреком.
— Но вы не очень ругайте его, — перебил ее господин Биорель. — Ведь благодаря этому я остался жив… Ну, полно, не волнуйся, мой мальчик, и подойди ко мне… Он у вас храбрый мальчуган, госпожа Кальбри, вы можете им гордиться.
И он рассказал маме, как вчера встретил меня и как мы попали в туман.
По форме остров напоминал удлиненный треугольник, самая острая и низкая точка которого отделялась от материка проливом, шириной не более четырехсот метров, и с берега поднимался в виде амфитеатра. Сторона, обращенная к материку, была покрыта зеленью, травой и кустарником, и только кое-где проступили острые верхушки серых гранитных скал. Сторона, обращенная к морю, была оголена, иссушена, выжжена ветрами и морской солью.
Дом, выстроенный на вершине острова, стоял на небольшой площадке, в том месте, откуда расходятся склоны. Это местоположение открывало перед ним широкий горизонт и давало возможность видеть все вокруг как на море, так и на земле, но зато дом был открыт всем ветрам, откуда бы они ни дули. Однако ветры ничего не могли поделать с этим зданием, построенным в 18… году для того, чтобы бороться с высадками англичан и держать связь с береговой охраной, ибо его гранитные стены были толщиной в несколько футов, а крыша могла выдержать даже бомбардировку. Господин Биорель, купив это старое гнездо, пристроил к нему с наружной стороны галерею, что несколько украсило и расширило его, а внутри поставил необходимые для жилья перегородки и двери. Правда, дом не стал от этого ни уютнее, ни веселее, но зато сохранил свое главное качество — остался таким же прочным и непоколебимым, как та скала, частью которой он был.
Ужасные ветры, с которыми приходилось постоянно бороться, как с врагами, приносили, однако, острову много пользы. Благодаря им температура зимой бывала здесь выше, чем на материке, а потому на низких участках, защищенных скалами и осыпями, росли такие деревья и кустарники, которые даже в более мягком климате растут только в теплицах: олеандры, фуксии и фиговые деревья.
В большинстве случаев неровности почвы на острове были природными, но кое-где их создавал искусственно сам господин Биорель, который с помощью своего слуги превратил остров в большой дикий сад. Только восточная часть острова оставалась невозделанной. Сглаженная ветрами и постоянно орошаемая волнами, она служила пастбищем для двух маленьких бретонских коров и нескольких черных овечек.
Но всего замечательнее, что огромные работы по возделыванию земли и разведению сада были делом рук двух человек, без всякой посторонней помощи.
В поселке не раз говорили, что господин Биорель не нанимал батраков из скупости, но когда я узнал его ближе, то понял, что здесь дело было совсем не в деньгах, а в его убеждениях. «Человек должен все делать для себя сам, — частенько говаривал он мне, — и я живой пример того, что это возможно».
Он так широко применял этот принцип, что даже в самых обычных повседневных делах никогда не прибегал к чужой помощи. Мы питались молоком от своих коров, овощами и фруктами из своего сада и огорода, рыбой, пойманной Субботой, хлебом своей выпечки из муки, смолотой на собственной маленькой ветряной мельнице — истинном произведении искусства господина Биореля. Будь остров достаточно велик, господин Биорель сеял бы там столько пшеницы, что ее хватило бы на год. И выращивал бы столько яблок, что из них можно было бы делать запасы сидра.
Чтобы быть справедливым, следует сказать, что Суббота вложил во все эти работы немалую долю труда. Он прошел хорошую школу жизни: был юнгой, матросом, слугой офицера, поваром на китобойном судне и знал толк во многих ремеслах.
Отношения между хозяином и слугой были чисто товарищеские; обедали они за одним столом, и разница в их положении выражалась лишь в том, что господин Биорель сидел во главе стола. Такой образ жизни отличался простотой и благородством, чего я, впрочем, не замечал, живя с ними, но теперь, когда я вспоминаю прошлое, он меня трогает и умиляет.
— Ромен, — сказал мне господин Биорель в первый же день моего прихода, — я не собираюсь делать из тебя ни белоручку, ни нотариуса или врача — нет, я хочу, чтобы из тебя вышел моряк и настоящий человек. Есть много способов учиться. Например, можно учиться играя и гуляя. По душе ли тебе такое ученье?
Его речи показались мне довольно странными, и я только впоследствии понял по-настоящему, в чем заключался их смысл. Меня очень удивило, что можно учиться даже играя, — в нашей деревенской школе так не учились. Но я удивился еще больше, когда мое учение началось, а началось оно в тот же день после полудня.
Я пошел вместе с господином Биорелем гулять на берег; по пути он старался заставить меня разговориться. Мы вошли в небольшую дубовую рощу.
— Что это такое? — спросил он меня, указывая на муравьев, перебегающих через дорогу.
— Муравьи.
— Верно. Но что они делают?
— Они тащат на себе других муравьев.
— Хорошо. Ступай за ними до их муравейника и посмотри внимательно, а потом расскажешь мне, что ты там увидел. Если ты не заметишь ничего интересного, пойдешь туда еще раз завтра и послезавтра; словом, будешь ходить до тех пор, пока не увидишь чего-нибудь примечательного.
Я наблюдал за муравейником целых два дня и заметил, что одни муравьи ровно ничего не делают, в то время как другие работают без отдыха и вдобавок еще кормят этих бездельников.
— Отлично, — заявил господин Биорель, когда я сообщил ему о своих наблюдениях. — Ты увидел самое главное — этого достаточно. Те муравьи, которые ничего не делают, совсем не больные и не старики, как ты думаешь; они — господа тех, кто работает, а те — их рабы. Без помощи рабов они не могли бы добывать себе пищу. Тебя это удивляет, а между тем у людей часто происходит то же самое. Еще существуют такие страны, где люди бездельничают и кормятся трудами тех, кто работает. Если бы праздность господ объяснялась их болезнью, то все было бы понятно; больные отдыхают, а здоровые трудятся, люди должны помогать друг другу. Но на деле это совсем не так. У муравьев господа — как раз самые сильные и храбрые, наиболее приспособленные к войне. Мы с тобой вместе побываем еще у муравьев и, несомненно, увидим, как они вступают в битвы. В них принимают участие только господа, и их цель — добыть себе новых рабов. А пока ты этого еще не видел своими глазами, я дам тебе прочесть книгу известного ученого, господина Юбера, который описывает одну из таких муравьиных битв, происходившую как раз в то самое время, когда за пятьсот миль от нее шло другое, гораздо более страшное сражение между людьми. Не знаю, имелись ли у людей более веские причины для истребления друг друга, но побоище было ужасное. Я сам остался жив только благодаря счастливой случайности. Мы шли вдоль реки, называемой Эльбой, а на другом берегу, у русских, стояли батареи тяжелой артиллерии; раздавались залпы, но мы не видели разрушений, так как были прикрыты изгибом реки и небольшой возвышенностью. Я шел и думал о том, что сегодня день рождения жены и что он может оказаться последним днем моей жизни, потому что я нахожусь под сильным артиллерийским огнем. Как был бы я счастлив, если бы мог сегодня сам поздравить жену! Вдруг прямо перед собой, в сырой канавке, я увидел кучку прелестных распустившихся незабудок. Не надо думать, что сражения происходят так, как их рисуют на картинках, и что солдаты ходят только ровным строем. Мы шли развернутой цепью и могли двигаться свободно. Несмотря на угрожавшую мне опасность, маленькие голубые цветочки привлекли мое внимание. Я наклонился, чтобы сорвать несколько незабудок, и в тот же миг страшный удар пронесся над моей головой, раздался оглушительный взрыв, и в спину мне полетели сломанные ветви ивы. Мы оказались напротив батареи, и залп ее орудий скосил всех моих товарищей. Если бы я не нагнулся за незабудками, я был бы тоже убит. Не правда ли, я вовремя вспомнил о своей жене? Когда я выбрался из-под груды ветвей, маршал Ней уже заставил замолчать русские пушки.