1940
Могила М. Волошина
Прибрежный холм – его надгробный храм:
Простой, несокрушимый, строгий.
Он спит, как жил: открытый всем ветрам
И видимый с любой дороги.
Ограды нет. И нет ненужных плит.
Земли наперсник неподкупный,
Как жил он здесь, так ныне чутко спит,
Всем голосам её доступный.
Свисти же, ветер. Пой, свободный вал,
В просторах синих песнью строгой:
Он в ваших хорах мощных узнавал
Открытые реченья Бога.
Своею жизнью он учил – не чтить
Преград, нагроможденных веком,
В дни мятежей не гражданином быть,
Не воином, но человеком.
С душою страстной, как степной костёр,
И с сердцем, плачущим от боли,
Он песню слил с полынным духом гор,
С запевом вьюги в Диком поле.
И су́дьбы пра́вы, что одна полынь
Сны гробовые осенила,
Что лишь ветрам, гудящим из пустынь,
Внимает вольная могила.
1934
Семь стихотворений
Стансы
А. А.
Порой мне брезжила отрада
В простом, – совсем, совсем простом:
Подкрасться полночью из сада
И заглянуть в мой сонный дом.
Окно распахнуто. Гардины
Чуть зыблются… Весна легка,
И отсвет, тонкий, как седины,
Скользит на сумрак потолка.
Над абажуром старой лампы
Так тих светящийся венец,
Так мирны тёмные эстампы,
Ковров тяжёлый багрянец…
Так странно нов, манящ и светел
Знакомых книг над рядом ряд:
Ночь окунула в мягкий пепел
Их слишком праздничный наряд.
Как вы пленительны, как святы,
Друзья, взлелеянные мной —
Пенаты, добрые пенаты
Родимой комнаты ночной!
Чуть внятный шелест… Шаг… И светом
Вдруг сердце сладко залило:
Как будто в сонной синеве там
Взметнулось белое крыло.
Хрупка, светла, нежна, как иней,
Прошла по комнате она
И стихла в старом кресле синем
С шуршащей книгой у окна.
Вся жизнь полна блаженным ядом,
И изменяет стих певцу,
Чуть подойду с певучим ладом
К твоим глазам, – душе, – лицу.
А счастье – в чём? Под этим кровом
Из-под руки твой взгляд следить
И зовом беглым, лёгким словом
Твой отклик сразу пробудить.
1950
Так было
А. А.
…Всё безвыходней, всё многотрудней
Длились годы железные те,
Отягчая оковами будней
Каждый шаг в роковой нищете.
Но прошла ты по тёмному горю,
Лёгкой поступью прах золотя,
Лишь с бушующим демоном споря,
Ангел Божий, невеста, дитя.
Расцвела в подвенечном уборе
Белой вишнею передо мной,
И казалось, что южное море
Заиграло сверкавшей волной.
С недоверием робким скитальца,
Как святынь я касался тайком
Этих радостных девичьих пальцев,
Озарённых моим очагом.
Гром ударил. В какой же ты ныне
Беспросветной томишься глуши, —
Луч мой, радость, подруга, – богиня
Очага моей тёмной души?
Оглянись: уже полночь разлуки
За плечами, и мрак поредел, —
Слышу издали милые руки
И наш общий грядущий удел.
И по-прежнему вишней цветущей
Шелестишь ты во сне для меня
О весенней, всемирной, грядущей
Полноте подошедшего дня.
1950
* * *
Бурей и свободою шумно маня
В пенное море,
С юности порочной бороли меня
Страсти и горе.
Но́шу прегрешений, свершенных в пути,
Снять помогая,
Волю закали мою, ум просвети,
Мать всеблагая.
Приуготовить научи естество
К радости цельной,
Ныне отпуская слугу своего
В путь запредельный.
1950
* * *
Предваряю золотые смолы,
Чащу сада в мой последний год.
Утром – липы, радостные пчёлы,
Пасека, мёд.
Обойду ряды гудящих ульев,
Опущусь на тёплую скамью,
Вспомнить город, блеск забытых улиц,
Юность мою.
Как далёко!.. Вот, скамья нагрета
Хлопотливым утренним лучом,
И двоится зыбь теней и света
Звонким ручьем.
Кто-то добрый ходит в краснолесье,
Ходит утром близ меня в бору…
Жду тебя, неотвратимый вестник!
Я – не умру.
1933
* * *
Спасибо за игры вам, резвые рыбы,
У тихих днепровских круч!
Тебе,
отец наш Солнце,
спасибо
За каждый горячий луч;
Тебе, моя землюшка, тёплая матерь,
Целовавшая пальцы ног,
Протягивавшая золотистую скатерть
Мягких своих дорог;
Вам, неустанно тёкшие воды,
За каждый всплеск и причал…
Тебе, Всеблагой, Кто руками природы
Творил меня,
нежил,
качал.
1955
* * *
А. А.
Как чутко ни сосредотачиваю
На смертном часе взор души —
Опять всё то же: вот, покачивая
Султаном, веют камыши,
И снова белый флигель – келейка
Сентябрьским солнцем залита,
Крыльцо, от смол пахучих клейкое,
И ты: такая ж – и не та.
Такими хрупко-невесомыми
Цветы становятся к зиме;
Так лес предсмертною истомою
Горит в червонной бахроме.
Пока не хлынет море вечности,
Пока над нами – бирюза,
Смотреть, смотреть до бесконечности
В ещё лазурные глаза.
Ещё раз нежностью чуть слышною
Склонись, согрей, благослови,
Неувядающею вишнею
Расцветшая в стране любви.
1950
Последнему другу
Не омрачай же крепом
Солнечной радости дня,
Плитою, давящим склепом
Не отягчай меня.
В бору, где по листьям прелым
Журчит и плещет ручей,
Пусть чует сквозь землю тело
Игру листвы и лучей.
С привольной пернатой тварью
Спой песню и погрусти,
Ромашку, иван-да-марью
Над прахом моим расти.
И в зелени благоуханной
Родимых таёжных мест
Поставь простой, деревянный,
Осьмиконечный крест.
1936—1950
Стихотворения разных лет
* * *
За днями дни… Дела, заботы, скука
Да книжной мудрости отбитые куски.
Дни падают, как дробь, их мертвенного стука
Не заглушит напев тоски.
Вся жизнь – как изморозь. Лишь на устах
осанна.
Не отступаю вспять, не настигаю вскачь.
То на таких, как я, презренье Иоанна —
Не холоден и не горяч!
1928
* * *
Лечь в тебя, горячей плоти родина,
В чернозем, в рассыпчатый песок…
Над глазами расцветет смородина —
Терпких ягод кисловатый сок.
Тихий корень, прикоснись к груди моей,
Выпей кровь из охладевших жил,
Мчи ее наверх, в поля родимые,
Где когда-то я дышал и жил.
Осенью лиловые и красные
Гроздья ягод птицы поклюют…
Где конец твоим высоким странствиям,
Плоть моя, где для тебя приют?
1935
Звезда урона
Из сада в сад бесшумно крадусь…
Всё тёплой ночью залито,
И радость, молодую радость
Не разделил еще никто.
Одно лишь слово прошептала;
А за плечом её, вдали,
Звезда Антарес колдовала
Над дольним сумраком земли.
Но этот взор! В нём снились зори,
В нем никла гибкая лоза, —
Глаза, сулящие как море,
Полынно-серые глаза!..
…Упругость веток отстраняя,
Где листья бьются об лицо,
Вокруг уснувшего сарая
Всхожу беззвучно на крыльцо.
И, серебря в руке мой ключик,
Нездешней бледностью бледна,
В жемчужной раковине тучек
Как перл покоится луна.
В постель? уснуть? томиться в неге
Я не могу. Я не могу!
Здесь, во дворе, в пустой телеге
Я ранний свет подстерегу!
Уже ничей мне шаг не слышен
По доскам улицы… Сквозь сон,
Склонясь на локоть, в чащу вишен
Гляжу, как тает небосклон.
<1930-е>
* * *
Где не мчался ни один наездник,
На лугах младенческой земли,
Белые и синие созвездья,
Млея и качаясь, расцвели.
И теплом дыша над бороздою,
Ветер рая, пролетая дол,
Два согласных стебля переплёл
И звезду соединил с звездою.
Мириады жизней пройдены,
Млечный Путь меняет облик пенный,
Только судьбы наши сплетены
Навсегда, во всех краях вселенной.
* * *
Ни кровью, ни грубостью праздников,
Ни безводьем духовных рек,
Ни кощунством, ни безобразием
Победить не властен наш век.
В дни татар находили отшельники
По скитам неприметный кров,
И смолисто-грустные ельники
Стерегли свечу от ветров.
Каждый нищий, каждый калека
Мог странничать, Бога ища, —
А ты, мой товарищ по веку,
Заперт, и нет ключа.
Чтоб враг не узнал вседневный,
О чем сердце поет в ночи,
Как молчальник скитов древних,
Опустив веки, – молчи.
Тишины крепостным валом
Очерти вкруг себя кольцо
И укрой молчанья забралом
Человеческое лицо.
Носители возмездия
Город. Прожектор. Обугленный зной.
Душная полночь ато́много века…
Бредит
под вздрагивающей пеленой
Поздних времен самозваная Мекка.
Страшное «завтра» столице суля,
Бродят о н и по извивам предчувствий
Пурпуром
в пятизвездьи Кремля.
Ужасом
в потаенном искусстве.
И перебегая по мысли огнем.
Вкрадываются в шелестящие слухи —
Множатся к вечеру, прячутся днем.
Хищны, как совы,
и зорки, как духи.
– Слушай!
В испепеляющий год
С уст твоих сорваны будут печати:
В страшное время —
и в страшный народ
Выйдешь
на беспощадном закате.
Но не ропщи, как слепец, на судьбу.
На ратоборство гигантов не сетуй.
Только Звездою Полынью
в гробу
Души пробудятся: нашейкометой!
Плуг наш окован железом веков.
Бороны остры, как зубы дракона:
Вырвут они из народных пластов
Камни Державы
и корни Закона.
Огненным ливнем страну опалив.
В тучах восплачет крылатая Карна.
Чтоб догорел наш кощунственный мир.
Наша веками сплетенная карма.
Вон уже стаи, крича, поднялись.
Кружат над смертным, над огненным ложем…
Но о спасении нам не молись.
Мы не умеем,
не в праве,
не можем.