Сначала было так темно, что мы натыкались друг на друга, потом глаза привыкли. Прошли полем всю деревню и спрятались в сарайчике неподалеку от Столярова дома. Там было сено. Мы разлеглись на нем, а дверь приоткрыли. У Ваньки на руке хронометр. Это обыкновенные часы, только так называются. Правда, у них светятся стрелки. Ванька объявил, что встанет на первую вахту, дальше будем по очереди — по десять минут. Больше выдержать невозможно, захочется спать. Мы сразу заснули и, наверно, проспали бы до утра, если бы вдруг не страшный грохот. Оказывается, хлопнула дверь сарая: кто-то ее закрыл. Сначала мы побоялись подойти и открыть: неизвестно, кто ее прихлопнул, потом услышали, что во все щели дует ветер, поняли, в чем дело, и открыли. Луна была почти круглая, чуть-чуть крайчик откушен, и по ней скользили лохматые обрывки туч.
Моряк посмотрел на часы, — было без десяти двенадцать, — и тут мы увидели Юрку. Он шел к Столярову дому. Белые длинные ноги светились при луне и двигались страшно медленно. Потом стало видно только Юркину спину, а потом он и совсем пропал. Мы дрожали от холода, наверно, и все смотрели и смотрели, и было ничего не видно. Тут Ванька Моряк уставился в свой хронометр и тихо сказал, прямо чуть-чуть прохрипел: «Двенадцать часов!» Как нарочно, задул дикий ветер, деревья вокруг сарая закачались, зашумели, прямо как собаки завыли. И все равно мы держали дверь, не давая ей захлопнуться.
В окне Столярова дома зажегся свет. Мне стало жутко. Ванька сжал мою руку, так и держал. Потом кто-то закричал. Мне показалось, что — «Стой! Кто идет!» И все смолкло, и свет продолжал гореть, и Юрки все не было. Мы прямо не знали, что делать, и оба, и я, и Ванька, дрожали от холода.
Бумажные голуби
На чердаке интересно, только пыльно и жарко. Слышно, как воркуют и топают лапками голуби. Топ-топ-топ по железу над самой-самой головой. Вот бы просунуть руку и схватить! Кроме веников на чердаке свалены старые кровати, ломаные стулья, диваны с провалившимися животами. Поближе к лестнице огорожены досками две комнаты. Одна, пчелиная, тети Зинина, другая — старых мальчиков. Там у дяди Коли вроде мастерской. Это когда его выгнали со службы, он решил зарабатывать слесарем, и, как всегда, у него ничего не вышло. Так говорит бабушка.
Оба дяди давно, еще весной, уехали в Петербург. Дядя Петя, его взрослые почему-то называют «вечный студент», — сдавать экзамены в университет. Дядя Коля — неизвестно для чего. Бабушка говорила маме: «Наверно, опять какую-нибудь ерунду задумал: кроликов разводить или за деньги на карточки снимать».
В пчелиной комнате светло и чисто. Пахнет вкусно медом, только это зря. Стоят два пустых улья. На стенах висят маленькие деревянные рамки, к ним прилеплены кусочки сот, пустых, без меда. У окна медогонка. Такая огромная кастрюля с крышкой, посредине колесики, сбоку ручка, чтобы крутить.
Мы сначала все по очереди покрутили ручку, потом подумали: нет ли там меда? Сняли крышку и заглянули в нутро. Меда там не было, нисколько. По стенкам налипло страшно много мух, всяких, больших и маленьких, козявок, чуть видных, и две дохлые пчелы. Мы стали соскабливать щепочками и просто пальцами остатки меда и пробовать. Почти не сладко, слишком много мух.
Ванька Моряк нашел в ящике две странные шляпы, соломенные, широкополые. Как наденешь, с них свисают до самых плеч занавески, по бокам белые тряпочные, впереди, против лица, черная сетка. Шляпы я узнал, бывал на пасеке у тети Зины. Такие шляпы надевают, когда отбирают у пчел мед и пчелы сердятся.