– Не стал бы я на это особо рассчитывать, сынок, – сказал людоед, по-отечески положив широченную руку ему на плечо.
– Полагаю, можно оставить надежду на победу Белладонны, – устало добавил секретарь.
Нет! – Теренс выпрыгнул из постели. Его голос больше не дрожал. – Нет! Нельзя сдаваться!
Ясно, что Белладонне надо всего-то формально победить в турнире. Ведь стоит Арриману увидеть ее, он сам сразу же захочет жениться на ней, а к тому времени, глядишь, и Ровер найдется. Почему бы нам не устроить спектакль? Обставить все так, как будто Белладонна и в самом деле воскресила сэра Саймона?
– Ты хочешь сказать, пускай живой актер сыграет роль призрака?
– Правильно, – охотно подтвердил Теренс. – Напустить побольше дыму, все в лучах прожекторов и так далее, как в театре. И вот выход ужасного призрака – живого!
– Это же несомненный обман! – Мистер Лидбеттер был уязвлен до глубины души.
Но Теренс удивленно поднял на него глаза:
– А что может быть хуже и черней обмана? Арриман сам требовал черных деяний.
Мистер Лидбеттер решил, что это вполне логично.
– Но кому же доверить роль сэра Саймона?
– Только профессионалу, – заявил Лестер. – Актеру. Знавал я нескольких, на ярмарке, только давно это было…
– Одну минуточку, – перебил мистер Лидбеттер. Оправившись от потрясения – ему предлагают идти на обман! – он вновь был способен рассуждать здраво. – Помните, я рассказывал про свою сестру Амелию? Ту, что мать Теренса. Которая так и не вышла замуж за служащего бассейна.
Теренс и людоед помнили.
– Так вот, она живет в Тодкастере и сдает комнаты театральным работникам. Актерам и рабочим сцены. Быть может, она порекомендует нам кого-нибудь на роль сэра Саймона.
– Надо спешить, – сказал Лестер. – У нас всего два дня, включая воскресенье. Но я просто не могу оставить старину Арримана наедине с мадам Олимпией завтра вечером.
– Боюсь, и я не смогу, – покачал головой мистер Лидбеттер. – У мадам крайне сложные запросы. Стробоскопы, усилители и бог знает что еще. Что же нам делать?
– Остаюсь я, – заметил Теренс.
Мистер Лидбеттер и людоед размышляли. Конечно, с Теренсом буквально за несколько дней произошли разительные перемены, и все же он был просто маленьким и худеньким мальчиком. А до Тодкастера целых тридцать миль: придется добираться сперва на поезде, затем на автобусе…
– Амелия, несомненно, согласилась бы присмотреть за тобой, – медленно проговорил мистер Лидбеттер. – Однако… – Природная тактичность не позволяла ему закончить мысль: ни один актер не примет маленького мальчика всерьез.
– Погоди-ка, – сказал людоед. – Есть идея. Старина Арриман наколдовал кучу бумажек: пятерки, десятки. Говорит, надоело всюду таскать за собой мешки с золотом. Пойду гляну.
Вскоре он вернулся с пухлым бумажником, битком набитым деньгами.
– С этим ты не пропадешь, – пояснил Лестер. – При виде денег все позабудут, какого ты роста. И помни, Белладонне ни слова! Она должна верить, что по правде воскрешает сэра Саймона и что Ровер в шкатулке. Она, конечно, без ума от Арримана, но на обман не пойдет, даже чтоб заполучить его, это точно!
Наконец заговорщики разошлись по комнатам и заснули до рассвета.
Но одно-единственное окошко в Даркингтоне все светилось. В трейлере мадам Олимпии лампа горела всю ночь. Чародейка, злорадно торжествуя, рассматривала что-то свернувшееся клубком в ее цепких пальцах. Что-то влажное и мягкое на ощупь, что-то, чем жадная ведьма дорожила больше любого бриллианта.
С самого начала она была уверена в победе. Но теперь… Теперь ее никому не остановить!
Глава тринадцатая
В то утро, когда должно было состояться выступление мадам Олимпии, Белладонна чувствовала себя совершенно раздавленной. Налитые кровью глазные яблоки за ночь сильно порозовели и начали источать цветочный аромат, и она с тревогой ожидала, что они с минуты на минуту превратятся в бегонии. А матушка Бладворт была так расстроена перевоплощением немецкой принцессы в попугая, что никакие старания Белладонны не помогали ей вспомнить обратное заклинание. Белладонне ничего не оставалось, как втащить кофейный столик в свою палатку и надеяться, что со временем все образуется. Будучи доброй ведьмой, она не могла не волноваться и за мух. Каково им там, внутри столика?
Конечно, никто и не подумал освободить ее от приготовления завтрака. Белладонна отнесла чашку чая Нэнси Шаутер (та по-прежнему лежала на постели в куртке и брюках, твердя, как заведенная, что теперь не важно, где чья курица) и отправилась вслед за Мейбл Рэк и Этель Фидбэг в замок.
На ступеньках, ведущих к южной террасе, ей повстречались мистер Лидбеттер и людоед. Они рассказали, что Теренс отправился в Тодкастер по поручению Арримана.
– Как жаль! – огорчилась Белладонна. – Он пропустит выступление мадам Олимпии, а ему так нравится магия.
Ей стало совсем тоскливо от мысли, что она целый день не увидит мальчика. Белладонна догнала остальных ведьм, которые искали укромный уголок, откуда можно было наблюдать за выступлением мадам Олимпии.
Мадам Олимпия для показа своего колдовского дара избрала подвалы и казематы Даркингтон-холла. Холодные, темные, гулкие коридоры вели к широкой пещере, где в стародавние времена пытали пленников или оставляли их на голодную смерть. Ни лучика света не проникало в подземный лабиринт. Арриман, проходя к столу судей, даже поежился и поднял воротник плаща. Полой он прикрывал бутылку с джинном, оберегая того от простуды.
Но как только ведьма номер шесть вошла в пещеру, его настроение улучшилось. Наконец-то появилась серьезная претендентка!
Только что подвал был погружен во тьму – и вдруг повсюду вспыхнули огни. Они мерцали то желтым, то синевато-зеленым, то малиновым цветом, а на стенах плясали таинственные отблески. Пещеру наполнили всхлипы и крики группы «Горланящие Глотки», усиленные до невыносимого вопля, от которого лопались барабанные перепонки. Гремела песня о жадности, злобе и ненависти.
Чародейка, убедившись, что произвела сильное впечатление, подошла к столу судей и отвесила низкий поклон. Она все же надела черную мантию и капюшон, как предписывали правила, но внешне разительно отличалась от Этель Фидбэг и Мейбл Рэк. Тайком от всех, в своем трейлере, она нашила на мантию тысячу блесток, черных, как ночь, и теперь они сверкали в лучах софитов. Переливался хрусталь на ошейнике и поводке компаньона. Ведьма номер шесть была высокой, держалась как королева, а ожерелье из девяноста трех коренных зубов, пятидесяти семи резцов и одиннадцати зубов мудрости превращало ее шею в колонну белейшей слоновой кости.
– СИМФОНИЯ СМЕРТИ В ИСПОЛНЕНИИ ТЫСЯЧИ МУЗЫКАНТОВ! – объявила мадам Олимпия.
Арриман кивнул. Хотя он ничего не понял, звучало неплохо, а от низкого, глухого голоса ведьмы по коже приятно побежали мурашки.
Мадам Олимпия выступила в центр пещеры. Прикрыла глаза и подняла – нет, не палочку, но хлыст. Хлыст, какого никто не видывал. Хлыст, выкраденный из проклятой египетской гробницы, с хвостами, сплетенными из кожи рабов, с рукояткой из лазурита, выдававшей почерк старинного колдуна, такого могущественного, что просто узнать его имя означало подписать себе смертный приговор.
Трижды мадам Олимпия прошлась хлыстом по спине муравьеда, заряжая его дьявольской силой. Затем щелкнула им – и зрители остолбенели.
Из всех уголков еще секунду назад пустой пещеры, со стен, потолка, из пола, казалось, из самого воздуха начали появляться крысы; они пищали, шуршали, стучали коготками – сто, двести, пятьсот, тысяча крупных серых крыс.
И не простых. Крысы были жадными, наглыми, с гнойными глазами, облезлыми хвостами, с жирными блохами в прилизанной шерсти. В подернутых пеленой крысиных глазах застыла смерть. Свирепые, бешеные, чумные крысы!
Белладонна, прячась за колонной, похолодела от ужаса и хотела было прижать к себе Теренса, но вспомнила, что того нет рядом. «Господи!» – прошептал людоед. Арриман Ужасный напряженно подался вперед.
Крыс было уже так много, что вновь прибывающим тварям не оставалось места на полу; больными, искореженными лапами они цеплялись друг за друга, прыгали на спины, ходили по головам… Мадам Олимпия выключила музыку, и сквозь динамики неслись визг, шуршание, мерзкая крысиная возня, невыносимо громкая, заполнившая всю пещеру.
Новый удар хлыстом – невероятно! – искалеченные, уродливые тела начали расти и пухнуть… стали вдвое больше… втрое… Крысы достигли величины хорошей собаки, тяжелые чешуйчатые хвосты бились о каменные стены, и блохи, зловещие разносчики бубонной чумы, громадные, как блюдца, сыпались с их шкур.
Жестоко, самодовольно ухмыляясь, чародейка наблюдала, как тысячи ужасных тварей заполоняли пещеру, топча друг друга, прижимая к стенам, выкалывая острыми, как шипы, усами слезящиеся глаза, раздирая корчащиеся тела. А крысы все прибывали, слой громоздился на слой, пока пещера доверху не наполнилась искалеченными, верещавшими животными.
Улыбался один упырь. Людоед, храбрейший из храбрых, отодвинул мистера Лидбеттера и спрятался за спиной Арримана, а три ведьмы позабыли свои разногласия и сжались в один трясущийся комок.
Вновь удар хлыста – и дьявольская затея мадам Олимпии получила развитие. Прямо на глазах плоть, шерсть, глаза и кожа гигантских крыс начали сжиматься, усыхать и исчезли совсем, оставив полчища скелетов. Но и скелеты продолжали шуршать, прыгать, драться и кусаться. Безглазые, голые, бесхвостые, они оставались крысами, и на стенах бесновались тени в гротескном, леденящем кровь танце смерти.
– Хорошо, очень хорошо, – прошептал мистер Чаттерджи из-за стекла, но и он дрожал как осиновый лист. А Белладонна, чуть живая от отвращения, наконец порадовалась, что Теренс этого не видит.
Еще удар – и гигантские крысы вновь обрели плоть: серая шерсть, гноящиеся глаза, облезлые хвосты. Но гвоздь программы был впереди. С новым ударом хлыста крыс охватило неутолимое, бессознательное желание – желание съесть друг друга. Наступило торжество каннибализма. Крысы вонзали желтые зубы в лапы, спины, морды соседей, постепенно пожирая друг друга заживо, кусок за куском.
– Не могу больше, – прошептала Белладонна, еле сдерживая биение сердца.
Крыс заметно убавилось; содрогаясь, тела одно за другим исчезали в ненасытных желудках. Вот осталось пятьдесят крыс… двадцать… пять… Наконец, одна… Последняя громадная крыса на разбитых лапах замерла посередине пещеры, из раны в боку сочилась кровь, а в глотке исчезал, еще подрагивая, хвост соседки.
Но и это был еще не конец. Последнюю крысу охватило дьявольское безумие, и судьи с ужасом наблюдали, как она принялась, медленно и неумолимо, пожирать саму себя.
Мадам Олимпия дождалась, пока в воздухе не остались голые клацающие челюсти. Она ударила хлыстом в последний раз – челюсти исчезли, развернулась и поклонилась судьям.
– Симфония Смерти сыграна, – объявила мадам Олимпия.
И расхохоталась…
Глава четырнадцатая
За Симфонию Смерти мадам Олимпия получила девять баллов из десяти – почти высшую оценку. Упырю ведьма страшно понравилась, да и мистер Чаттерджи, когда его зубы наконец перестали выбивать дробь, признался, что нашел ее выступление весьма интересным. Даже самому жестокому халифу из сказок Шахразады было до нее далеко.
«Почему я настоял на девяти баллах? – весь вечер недоумевал Арриман. – Почему не поставил высшую оценку?»
А воспротивился именно он. И упырь, и джинн готовы были расщедриться на все десять баллов.
Что же его удержало? Несомненно, ни одной ведьме не превзойти ее злодейства. А какой стиль, какой блеск! И эти фантастические огни, и последняя крыса, пожирающая собственную плоть! Арриман вспомнил низкий, зловещий хохот мадам Олимпии – такой притягательный – и гордый кивок головы. Нет, никому не сравниться с ней, это точно. Оставалась всего одна ведьма, судя по слухам, совсем юная и неопытная, словом, не соперница этой. Нет, ведьма номер шесть должна стать миссис Канкер. Да она и сама это знала.
– Отличное сегодня было представление, что скажешь, Лестер? – крикнул он людоеду, наполнявшему для него ванну.
Лестер выглянул из двери, вспотевший и усталый.
– Да, сэр, – ответил он безучастно.
– Мерцающие огни, скелеты, гигантские блохи. Мне очень понравилось, а тебе?
– Очень, сэр.
– Конечно, многие скажут, что не обязательно было заставлять крыс по-настоящему есть друг друга. Сам бы я никогда так не поступил.
– Нет, сэр.
– Зато магии чернее и не придумать. И кажется, ведьма весьма недурна собой? Я не заметил ни бородавок, ни… мм… усиков. И я почти уверен, что она не носит резиновых сапог.
– Не носит, сэр.
– Должен сказать, я очень рад, что она победила. Ну, наверняка победила. Очень рад. Думаю, она будет отличной женой. Надеюсь, когда мы поженимся, ей не понадобятся больше фокусы с пожиранием. Будет, как полагается, мирно разить себе и губить. Ты согласен?
Неужто он не сумел бы вернуть Кракена в море, превратить его в корзинку для зонтиков или что-то в этом роде?
– Ты хочешь сказать, ему нравится, что Кракен ходит за ним по пятам?
– Нравится? – усмехнулся людоед. – Да он его обожает! Нянчится с ним, наглядеться не может. Помяни мое слово, вот женится Арриман, обзаведется дитем и станет с ним сюсюкать, как ни один отец в мире. Стоит назвать его «папочкой» – все, он пропал, несмотря на дьявольские штучки и магию.
Оба помощника задумались. Предстоящая женитьба Арримана не давала им покоя. Теренс еще не вернулся, но даже если ему удастся нанять актера, получится ли обмануть колдуна?
– Ты останешься в замке, если он женится на мадам Олимпии? – спросил мистер Лидбеттер, который и имя-то чародейки старался произносить как можно реже.
Лестер покачал угловатой головой.
– Не думаю, что смогу вытерпеть ее присутствие, – сказал он. – Признаться, тяжко мне оставлять бедолагу одного, только мадам дрожь на меня наводит. Ей ничего не стоит превратить меня в какого-нибудь бабуина, а потом заставить самого себя сжевать.
– Я беспокоюсь за мальчика, – сказал мистер Лидбеттер. – Если с ним что-нибудь случится, Белладонна этого не переживет.
– Не случится, – заверил людоед. – Ростом он, может, и с комарика, но голова у него на плечах есть. Уверен, он все сделает как надо.
– Надеюсь, что ты прав, Лестер, – вздохнул секретарь, потирая ноющий хвостик. – Очень надеюсь.
Лестер действительно оказался прав. С Теренсом не случилось ничего плохого, и в полдень он уже звонил в дверь Амелии Лидбеттер, жившей в небольшом доме на окраине Тодкастера.
Вначале, увидев унылые дома и мрачные улицы, где он столько страдал, Теренс почувствовал себя неуютно и одиноко. Пансион мисс Лидбеттер находился неподалеку от приюта, и стоило Теренсу подумать о Наставнице и ее нападках, восхитительные дни в замке показались ему далеким сном. Но затем он вспомнил, что вернулся не ради себя, а ради Белладонны, и, преисполнившись отваги, позвонил в дверь.
Хоть хвостика у мисс Лидбеттер не было, дамой она оказалась решительной и благоразумной. Прочитав письмо брата и напоив Теренса чаем, к которому прилагались бутерброды с селедочным паштетом, она приступила к делу.
– Тут сказано, что тебе нужен актер для спектакля в замке. Высокий, с опытом игры в исторических пьесах, все правильно?
Теренс кивнул и уточнил:
– Хорошо бы он еще говорил по-старинному, знаете, запутанно так, вставляя возвышенные слова.
– Шекспировский слог, – кивнула Амелия Лидбеттер. – Что ж, вокруг полно безработных актеров. Значит, комическое амплуа нам не подойдет. Нужен герой.
– Да. Он сыграет рыцаря в доспехах. Очень хорошая роль, можно сказать, главная.
– И наш актер должен уметь хранить тайны. Дай подумать… – Она подлила Теренсу восхитительно горячего чаю. – Есть Берт Дэнби, но он пьянчуга. Никогда не доверяй пьяницам. Есть Дэйв Люллингворт – он снимается в рекламе кошачьего корма, но Дэйв готов выложить все, что знает, первому встречному. Погоди-ка! Я знаю, кто нам подойдет. Монти Мун. Он, конечно, староват, но грим это исправит. Монти несколько лет сидит без работы, но когда-то выступал на сцене Стрэтфорда. Не поручусь, но, возможно, он даже играл призрака в «Гамлете».