"Бум-ква-ква! Бум-ква-ква!" – звучала в непонятном отдалении мелодия лягушачьего вальса. Сильно пахло лебедой, лопухами, тополиными листьями и остывающими кирпичами стен. Искры летели в светлое, не поддающееся ночи небо. Расходиться не хотелось.
Иногда появлялся из кленовой чащи дядя Капа. Останавливался за спинами, дослушивал очередную песню, потом говорил со служебной строгостью:
– Костерок-то погасите, когда кончите ваш концерт. А то мало ли чего…
Его дружно уверяли, что костер будет погашен со всей тщательностью. Но кто-нибудь из мальчишек обязательно добавлял, что "вот если бы в бассейне была вода, то совсем просто: принесли ведерко и залили…"
– Будет, будет вода… – ворчал дядя Капа и пропадал, уклоняясь от справедливой критики.
Наконец дядя Капа объявил: с трубами дело паршивое и если "народ хочет купальню", пусть этот народ расчистит родник под старой кирпичной кладкой среди тополей – чтобы ручей от родника потек в бассейн. Потому как "любишь купаться, люби лопатой шевелить"…
Ну и что? Ну и пошевелили лопатами – без лени и даже с радостью. Расчистили, выложили извилистое русло гранитными плитками. Ручей зажурчал, защекотал ребячьи ноги, брызнул искрами, благодарно наполнил восьмиугольный каменный водоем за сутки. Из бассейна вода побежала через прорытый отток в заросшую кувшинками канаву. Канава вела неизвестно куда. То есть известно: Дашутка сказала, что в Круглое болотце. Но добраться по ней до болотца было немыслимо – любой застрял бы в непролазных травах и ольховнике.
– Вот приедет Драчун, он покажет дорогу.
– Да когда он приедет-то? – нетерпеливо сказал Сёга.
– Скоро… Видите, уже расцвели коронки…
– Какие коронки? – удивилась Белка.
– Да вот же… – Дашутка присела, взяла в пальцы жесткий стебелек с желтыми цветами-звездочками. Были цветы размером с ее ноготок на мизинце. Острые лепестки загибались – будто и правда как зубчики на крохотной короне. Впрочем, это когда приглядишься. А так – обычное золотистое мелкоцветье, какого полно всюду. Давно отцвели и опушились одуванчики, но солнечно горели кругом лютики, сурепка, крохотные желтые ромашки и всякая мелочь, у которой мало кто знает названия. Но Дашутка оторвала один цветок-коронку, уронила на булыжник мостовой, и тот тихонько зазвенел, будто был выкован из тонкого металла.
– Вот… Драчун обещал подарить такую коронку каждому лягушонку. Станут они лягушки-царевны и лягушки-царевичи. И никаких Иванов-царевичей со стрелами будет им не надо…
Все, кто был рядом, обрадовались, поудивлялись и… помчались купаться. Свежая вода бассейна манила к себе неудержимо.
Шум и плеск неслись от бассейна, вставали над ним радуги. Народу бултыхалось там немало – от визгливых дошколят, до ребят вроде Белки и Вашека (а то и постарше). Но тесно никогда не было. Большие мальчишки охотно кидали с плеч и сплетенных рук верещавших от полноты жизни малышей. Брызги, визг, сплошной восторг…
Вот только ясно было, что никакую русалочку тут слепить не удастся. И напрасно Белка, стесняясь самой себя, каждый день надевала под юбку и футболку голубой блестящий купальничек. То есть не напрасно, для бассейна в самый раз. Но представить, что она сидит на каменном ограждении, а Вашек «ваяет» ее из пластика (в окружении десятка зрителей, от которых не убежишь!) было немыслимо. Вашек, видимо, это и сам понимал. А может, просто забыл о своих планах? Вон как бултыхается и резвится, не меньше Сёги и всякой малышни… Понятно, что Белка должна была чувствовать облегчение. И чувствовала. Но это с одной стороны. А с другой… шевелилась досада.
Однажды она отошла от бассейна к теплой от солнца кирпичной стене, что там погреться и обсохнуть. И рядом возник Сёга. В мокрых апельсиновых плавках, костлявый, беловолосый, но уже загоревший. Потрогал сидевшую на плече громадную стрекозу. Сказал очень серьезно:
– Я знаю, почему ты дуешься. Только ты напрасно. Он уже лепит ее…
– Кто лепит? Кого? – с дурацки-равнодушным видом заговорила Белка, и стало стыдно за свое притворство.
– Русалочку лепит, – прекрасно видя Белкино смущение, сообщил Сёга. – И знаешь, неплохо получается…
Тогда Белка поняла, что ее раскусили, как спелый орешек, и разозлилась на себя, на Сёгу, на весь белый свет и в первую очередь на Вашека. Решительно пошла к нему (обсыхающему у каменного барьера) и спросила в упор:
– Ты правда лепишь русалочку?
– Этот лошадиный пастух уже сболтнул, да? Вот язык… Я хотел закончить, а потом показать…
– Значит, сумел обойтись без натуры? – очень равнодушно сказала Белка.
– Ну, не совсем без натуры… – Он переступил на плите мокрыми ногами и признался (похоже, что чересчур весело): – У меня же в мобильнике фотоаппарат. Пока ты купалась, я щелк, щелк. С разных позиций. Это же лучше, чем ты сидела бы подолгу у всех на глазах…
У Белки, как тогда на лугу, загорелись щеки.
– А меня ты спросил?
– Но… – Вашек заморгал сырыми ресницами. – Ты же тогда, на лугу, сказала, что можно. Когда будет бассейн…
– Но я же не знала, что ты из-под полы!
– Из-под какой полы?.. – Вашек растерянно подергал поясок на плавках. – Я… из ладоней. Аппарат же маленький… Я хотел, как проще…
– Он «хотел»! Без спросу!.. Может, ты еще в ванной комнате захочешь меня снять? Через скважину… – Он сразу поняла, что городит чушь, и от этого разозлилась еще больше. (И показалось, что откуда-то издалека смотрит на нее канадский «бойфренд» Мишель.) А Вашек поморгал опять, опустил руки и шепотом сказал:
– Ты чего… Ты такая дура, да?
– Зато ты ужасно умный! И-зо-бре-та-тельный…
Вашек выговорил совсем уже тихо:
– Ну, пожалуйста. Если хочешь, я ее сломаю. А снимки сотру… Я не хотел говорить раньше времени. Потому что думал: тебе в подарок…
– Мне аб-со-лютно не нужны никакие подарки! – заявила Белка и пошла одеваться.
А внутри у нее все уже болезненно звенело: что же она такое наделала! Было так хорошо на свете, и вдруг… Он же правда не хотел ничего такого. Он же в правда подарок… Небо потускнело над Институтскими дворами. И впору было кинуться назад: «Вашек, не обижайся, я это сгоряча! Потому что растерялась!..» Но другая Белка (элизобетонная!) которая иногда оживала в ней, сказала вредным голосом: «С какой стати! Он будет позволять себе всякую дурь, а ты бегать за ним?» И Белка пошла прочь.
И в одиночестве болталась по Институтским дворам, стараясь не слышать разносившиеся по всем закоулкам вопли и визги купавшейся малышни. Долго быть в такой тоске и потерянности она не могла. Надо было принимать какие-то решительные и необычные меры. И она пошла назад к бассейну, чтобы найти Костю. А он сам шел навстречу. Неужели что-то почуял?
Они остановились друг против друга.
– Костя, – отчетливо сказала Белка. – Пойдем в аквапарк. Там аттракционы, вышки для ныряния, водопады. Не то, что в этом лягушатнике…
Аквапарк на берегу Городского пруда открылся недавно, о нем каждый день говорили в Новостях и писали в газетах.
И сразу Белка своими нервами ощутила Костины нервы – как они радостно дрогнули и запели. Ну, не совсем же глупая она! Понимала, как счастлив будет Костя Рытвин пойти с ней куда-нибудь вдвоем.
– Пойдем! – Тут же вскинулся он и заулыбался. И… оглянулся на бассейн. И стоял так с полминуты. А когда опять повернулся к Белке, был уже другим.
– Поругались, что ли? – насупленно спросил он.
– Вот еще! Больно надо!
– Понятно… – кивнул Костя и потрогал чехлом ракетки разбитое недавно колено. – Нет, Белка. Не пойдем мы с тобой в аквапарк.
– Ну и не надо! Пойду одна.
– И одна ты не пойдешь… – сказал Костик все тем же ровным тоном.
– Это почему?!
– Потому что сейчас ты пойдешь к Вашеку, – тихо объяснил Костя, глядя из-под темных прядок. – Подойдешь и скажешь: "Вашек, я была глупая, не сердись. Давай помиримся".
"У тебя что, крыша поехала? – вознегодовала «элизобетонная» Белка. – Тоже мне, воспитатель!" А нормальная Белка постояла секунд пять, понурилась и пошла к бассейну. Сперва медленно, потом быстрее, быстрее.
И подошла к Вашеку. И, надув губы, пробормотала то, что велел Костя.
Вашек заулыбался виновато и радостно.
– Да ну, это я сам такой дурак! Думал, что будет лучше, а не подумал… Ты не думай, я…
– Да ничего я не думаю, – выговорила Белка с великим облегчением. – Лепи как хочешь, и покажешь когда хочешь. О чем тут разговор… А я Сёге нашла еще одну лошадку…
– По шее бы ему, а не лошадку… – выговорил Вашек со счастливой улыбкой. – Болтун несусветный…
А над бассейном по-прежнему загорались радуги и разносился несмолкаемый смех. И было здесь лучше, чем во всех на свете аквапарках и диснейлендах. И небо опять стало ясным – над Институтскими дворами, которые Белка (она понимала это с запоздалым страхом) чуть не потеряла навсегда…
Вечерний луч
Владик Пташкин по прозвищу Птаха редко купался в бассейне. Зато он любил сидеть на «верхушке». Так называлась двухметровая каменная горка, на которой когда-то стояла позабытая теперь скульптура. Сядет, нахохлившись, как настоящая пичуга, и смотрит на тех, кто барахтается внизу.
Иногда Птаха наигрывал простенькие мелодии на крохотной губной гармошке. И почти никогда он не расставался с меховой растерзанной шапкой.
Постороннему могло показаться, что Владик о чем-то грустит. Но здешний народ знал, что это не так. Просто Птаха был такой. Он мог подолгу сидеть наверху, поглядывая на жизнь круглыми коричневыми глазами, и при этом тихонько радоваться. По-своему.
Иногда он досиживал до вечера, когда бултыханье и плеск прекращались и ребят оставалось немного. А те, кто оставался, знали, что наступило время "подводной охоты".
К концу дня вода в бассейне убывала, и тогда он преподносил сюрпризы. Необъяснимые с точки зрения нормальных наук и здравого смысла.
На бетонном дне становились видны желтые и белые (а иногда черные от старости) монетки. Их туда никто никогда не бросал, они прорастали на бетоне сами – как земляника на лесных лужайках. Побродишь в воде, пообмакиваешь до самого плеча руку – и вот на ладони мокрая добыча.
Монетки были самые разные – и нынешние, и старые ("дореформенные") и совсем старинные. Из разных стран. Можно было подумать, что сюда толпами ходят иностранные туристы и кидают в бассейн денежки на память. А ведь не бывало здесь никаких туристов!..
Иногда ребята находили и вовсе древние монетки – с профилями полководцев Эллады и римских императоров, с Гераклами, львами, триремами и кентаврами… Правда, золота и серебра не попадалось, только никель, медь, латунь, бронза. Но все равно это было здорово, словно кто-то рассыпал по дну остатки клада из разбитого кувшина.
Коллекции монет собирали немногие, но радовались находкам все. Их или оставляли на память, или менялись друг с другом, или несли в лавку "Всякие мелочи", что стояла среди магазинчиков и мастерских на правой стороне Треугольной площади. Пожилой хозяин лавки – похожий на Паганеля из старого фильма "Дети капитана Гранта" – торговал там разными старыми предметами: выцветшими китайскими зонтиками и веерами, статуэтками пастушек и дон Кихотов, облезлыми альбомами для фотографий, скрипучими патефонами, шкатулками из ракушек, письменными приборами, у которых не хватало чернильниц, и открытками позапрошлого века..
Звали владельца лавки Спиридон Спиридонович. Именно у него профессор Рекордарский купил аппарат «Фотокор», который раздвигался гармошкой и которым Валерий Эдуардович сделал немало снимков Институтских дворов для своего альбома. Известно, что современные аппараты почему-то не отражали на пленках и в цифровой памяти здешние пейзажи (ведь и у Вашека, когда он снимал Белку, она получалась прекрасно, а фон был размытым, как растекшаяся по листу цветная вода).
Когда ребята приносили монетки, Спиридон Спиридонович вооружался большой лупой с рукояткой, говорил "тэк-с, тэк-с, тэк-с" и внимательно разглядывал каждую находку. Потом назначал цену. Как правило, цена не устраивала владельца монетки и начинался горячий торг. В присутствии многочисленных свидетелей, советчиков и болельщиков. Судя по всему, торг этот доставлял немалое удовольствие обеим сторонам. Спиридон Сриридонович постепенно терял хладнокровие, голос его приобретал петушиные нотки. Этим голосом хозяин лавки утверждал, что находка "не имеет ни малейшей практической ценности (поверьте мне как старому нумизмату!)" и что в "прежнее время" дети не были такими "своекорыстными, невоспитанными и упрямыми". "Своекорыстные дети" не уступали и хором твердили, что за эту «деньгу» любой музей отвалит сказочные суммы.
Наконец Спиридон Спиридонович уступал и высыпал во вспотевшую от азарта ладошку горстку металлических денежек. Они были похожи на крупные чешуйки. Никакое государственное казначейство не признало бы их законным платежным средством. Похоже, что хозяин "Всяких мелочей" сам вырезал их из блестящих консервных банок и тонкой стамеской выбивал на жести цифры и буквы. Но почему-то в магазинчиках и ларьках на Институтских дворах эти денежки брали охотно. На них можно было купить леденцы, жевательную резинку, воздушные шарики, пластмассовых солдатиков, резину для запуска самолетиков, пистолеты-брызгалки и прочие предметы первой необходимости.
На эти же денежки-чешуйки Владик Пташкин купил в одной и местных лавок свою губную гармошку…
А о том, что Спиридон Спиридонович был человек добрый и не жадный, говорит такой случай. Однажды владелец лавки поманил Сёгу, раскрыл перед ним коробку с потертыми (явно старинными!) шахматными фигурами с сказал: «Выбирай». Без всякой платы, просто так. При условии, правда, что "твой брат Вашек потом сделает дубликат". (Тогда никто еще не знал, что через много лет шахматные лошадки, изготовленные знаменитым скульптором Вячеславом Горватовым станут антикварными ценностями.)
Бассейн дарил девчонкам и мальчишкам не только монетки. Иногда он словно превращался в маленькое море. Правда, вода оставалась пресной, но у ребячьих ног принимались шнырять рыбешки, а ступать по бетонному дну приходилось осторожно: можно было уколоть ногу шипами морского ежика или маленькими острыми раковинами.
Эти ракушки разных форм, окаменевшие мелкие панцири морских ежей, затвердевшие морские звезды размером с орден, крабьи клешни, осколки камней с отпечатками рыб и водорослей тоже были трофеями. Их, кстати, редко относили во "Всякие мелочи", обычно оставляли себе.
Иногда попадались маленькие живые крабы. Девочки их побаивались. Мальчишки, попугав девочек ("Ка-ак цапнет!"), отпускали «крабёнышей» в ручей, вытекавший из бассейна. Те охотно устремлялись вниз по течению и пропадали с глаз в заросшей канаве. Судя по всему, они стремились к таинственному Круглому болотцу. Кое-кто выражал опасение: выживут ли эти обитатели моря в пресной воде? Но большинство считало, что выживут – болотце-то не простое…
Костя не часто бродил в бассейне. Обычно он сидел на каменном ограждении и следил за теми, кто добывал подводные трофеи. Радовался, если кому-то повезло, а сам никакой добычи не хотел ("Зачем?"). Но однажды Владик Пташкин перестал пиликать на гармошке и сказал с высоты:
– Костик, ты все сидишь, сидишь. Попытай счастья…
– Зачем? – сказал Костя.
– А просто так…
Костя не стал спорить (Птаха был славный). Спрыгнул в воду, побродил, понагибался. На ощупь взял со дна плоский прямоугольный камешек Глянул… Ух ты!
Костя осторожно вытер находку подолом тенниски. И даже подышал на нее. В серый ракушечник был плашмя впаян окаменелый морской конек. Он сохранился удивительно. Словно искусный ювелир тонко вырезал чешуйки, плавники, зубчики гривы и завитого хвостика, узкою лошадиную мордашку с прикрытым выпуклым глазком… Вся плитка была размером со спичечный коробок, а конек ростом сантиметра три.
Костик выбрался из воды. Любопытный народ тянул к находке шеи.
– Сёга! – окликнул Костик. – Смотри, что я нашел!
Сега примчался откуда-то издалека, со стрекозой на плече.