– Ты же раньше бывала на тех дворах. А мне про них не говорила.
– Боялась, – шепотом призналась она.
– Чего?!
– Ну… что ты начнешь с теми ребятами драться. Не по злости, а так…
– Глупая. Ща как дам… Ой… Чё драться-то, если не лезут…
Прозвище «Драчун» так и осталось за ним, хотя ни с кем на Институтских Дворах не подрался он ни разу. Просто «шалопаистый» вид Андрюшки Рыбина этому прозвищу вполне соответствовал. И к тому же, бывало, что во время игры, если заспорят, Драчун заявлял:
– Чё заладили "не по правилам", "не по правилам"! Ща как дам в лоб, оба глаза выскочат из… – и порой добавлял даже, откуда именно.
Смеялись. Так же, как смеялись над «стр-рашными» ругательствами Славика Ягницкого. А Драчун подружился с Луизой и научил ребят делать из бумаги человечков, которые умели ходить по натянутой нитке. Скоро все стали его приятелями…
В конце мая Драчун, Дашутка, Юрчик и Чебурек бродили по окраинам Институтских дворов и выбрались на широкий луг. Он уже зацветал, трещали кузнечики, пересвистывались пичуги. Драчун постоял в траве, послушал, пооглядывался и вдруг заявил:
– Ага, ожили!.. Слышите?
Никто не понимал: чего там слышать? Лишь птичий посвист да стрекотанье… Но постояли, помолчали, и тогда сквозь луговые звуки издалека протолкалось ритмичное "бум-ква-ква".
– Это лиловые лягушата на Круглом болотце…
Драчун рассказал, что болотце он открыл еще в прошлом году, в сентябре, когда гулял на далекой отсюда городской окраине, по сырой низине, где паслись коровы с телятами (Драчун любил телят, они ласковые). Болотце удивительное, там с весны до снегопада цветут крупные кувшинки, а из-под воды то и дело всплывают пузыри, похожие на половинки лампочек. И лопаются. Казалось бы, из пузырей должен идти болотный запах. Но они пахнут свежим сеном. Внутри каждого пузыря всплывает со дна лиловый лягушонок (он сидит на маленьком листе кувшинки)…
Драчун подружился с лягушатами.
– У них такие умные глазенки. Смотрят на тебя, и сразу их мысли читаются, как словесный разговор. Чё, не верите? Ща как… Ой, ну нет, правда же… Они про свою жизнь рассказывали. Они взрослыми никогда не делаются, всегда веселятся, как пацанята… Я обещал превратить их в царевн и царевичей, когда расцветут коронки. А в тот раз коронок уже не было, отцвели…
Юрчик и Чебурек не очень-то верили, а Дашутка поверила сразу. И слегка надулась:
– А мне ты раньше ничего не говорил…
– Хотел привести тебя к лягушатам и показать. Чтобы удивилась… А теперь всем покажу. Только вы их не обижайте… По этому лугу до болотца дорога прямая…
– Откуда ты знаешь? – опять не поверил Юрчик. – Ты же здесь раньше не был.
– А я чувствую… Я ее будто на ощупь… Дашутка, мы знаешь как сделаем? Возьмем твоего Пому, бросим перед собой, он и поведет нас, как клубок. Но только без меня не ходите, ничего не получится, пока я Поме не нашепчу, куда скакать. Без меня нельзя, перепугаете лягушат. А со мной они знакомы, не будут бояться…
Но в те дни экспедиция не состоялась. Скоро Драчуна мать отправила в деревню к деду и бабке. Все-таки одним ртом в доме меньше, да и старикам помощь. А они потом, к осени, подкинут картошки… Уезжая, Драчун пообещал, что в середине лета сводит к болотцу всех, кто хочет, познакомит с лягушатами…
Собрались на Круглое болотце утром следующего дня. Желающих оказалось немало. Кроме тех, кто в мае был на лугу, Драчун позвал Сёгу, а тот куда без Вашека? А где Вашек, там и Белка, и Костя, и Тюпа. Хотели взять еще Птаху, но его на Дворах не оказалось…
Тропинок не было, шли через траву друг за дружкой, вереницей. Трава была где по колено, где по пояс, где и по грудь. Щекотала ноги и локти метелками и зонтиками соцветий. Прыскали в стороны кузнечики. Драчун шагал впереди, бросал перед собой Пому – красный мячик со смеющейся рожицей. Пома улетал в траву, Драчун отыскивал его, гладил, что-то шептал и бросал опять…
Костя шел позади всех. И усмехался про себя. Думал, что, если взглянуть со стороны, то жизнь его – ну, совершенно бестолковая и лишенная смысла. Ничем серьезным он не занимался пол-лета.. Даже за компьютер почти не садился, не влезал в интернет, не шарил, как раньше, по сайтам с рыцарскими замками и старинными кораблями. Читал, правда, по вечерам, но лениво и понемногу. Зато с утра до вечера болтался на Институтских дворах. Не обязательно с ребятами, бывало, что и один.
Что его сюда тянуло? Вроде бы ни с кем сильно не подружился. Ребята хорошие, с ними легко, но все-таки не было таких, кому откроешь душу. Только Белка. Но… есть Вашек с его доверчивыми глазами, поэтому Белка всегда будет для Кости просто одна из многих приятелей. Иначе нельзя. Дворы не выдержат нечестности, превратятся в скучное захолустье. По крайней мере, для него, для Кости…
Ну а ради чего же он каждый день бежал сюда? Ради воздуха свободы? Ради беззаботности летних дней? Ради того, что здесь никто не скажет плохого слова, не сделает никакого зла, не обманет? Или из-за чувства полной безопасности?.. Да уж, это точно! Неизвестно почему, но Костя знал: никакие рэкетиры, похитители и прочие гады сюда не сунутся. Он словно ощущал защитное поле, поставленное вокруг дворов неизвестной силой. «Кандеевские» здесь не ходят…"
Отец почти не вспоминал о Косте. Эмма тоже. Видимо, им обоим было «оч-чень» не до него. То ли из-за всяких рискованных дел, то ли из-за Шурика, который прислал из Штатов отцу «сюрпризец». Шурик написал, что не собирается возвращаться домой. Он устроился на работу в японский ресторан, освоил там профессию повара, будет сам платить за свое обучение и добиваться вида на жительство (так называемой "гринкраты"), а потом и американского гражданства. И не надо ему папиных денежных вливаний, сам станет "лепить свою жизнь"… Отец после того письма ходил со сжатыми челюстями и не смотрел ни на кого – только прямо перед собой…
Костя хотел про все про это поговорить с Вадимом, но тот куда-то канул, не отвечал на звонки. Костя досадливо плюнул и после этого все чаще забывал подзаряжать мобильник.
Сейчас Костя шел и вспоминал свой недавний сон. Приснилось, что Вадим наконец-то объявился, остановил Костю на улице, посадил в свой «жигуленок» и, глядя в сторону, сказал:
– Тут тебе письмо. Оно попало ко мне через "Красный крест", по нашим каналам…
Страх подкатил ощутимый, тяжелый, как тошнота. Костя смотрел на длинный белый конверт и не решался взять. Вадим глухо проговорил:
– Она умерла в госпитале. Но перед смертью успела написать… Письмо долго моталась по разным ведомством, его обнаружили случайно…
Костя задергался от крупного озноба, взял распечатанный конверт, вытащил длинный голубой лист. (Все было совершенно как по правде, как наяву! Он даже ощутил, как щекотнул колени брошенный на них конверт.) Буквы были крупные, но, конечно же, написанные маминой рукой! "Родной мой, я хотела вернуться. Я бы обязательно вернулась, чтобы мы были вместе. Цунами не пустило меня… Но ты знай, ты чувствуй, что я все равно вместе с тобой…"
Костя проснулся в слезах. В таких, словно кто-то вылил на лицо и подушку стакан воды. Невозможно горькие были слезы. И… было в них облегчение. Потому что "я все равно вместе с тобой"…
Весь день после этого Костя просидел дома, но следующим утром… словно услышал он далеко-далеко переливчатый сигнал "Вечерний луч". (Утром – вечерний луч? Смех да и только! Но это был не смех, а словно зов, и Костя не стал сопротивляться.)
…В это утро как раз и отправились на Круглое болотце.
Шли, шли, и вдруг Драчун озабоченно сообщил:
– Пома дальше не хочет. Путается… И я… Ничего не могу понять…
Подошел Тюпа, надул губы.
– Чего ты не можешь понять? Ну-ка дай сюда этого Пому… – И взял мячик в ладони. Казалось, у того рожица сделалась виноватой.
Тюпа потискал мячик, поморщился. И выдал суждение, будто он по меньшей мере доцент:
– Не мудрено! Здесь знаете, какой выгиб пространства? Можно оказаться вообще за пределом… Надо по хорде…
– По морде? – пискнул преисполненный уважения Чебурек.
– Сам ты… По хорде. Хорда – это прямая, соединяющая две точки, лежащие на одной дуге. В нашем случае на дуге, характеризующей изгиб данной области, – ответствовал Тюпа, пряча Пому в широченный карман на штанах (таких же "военно-патриотических", как у Вашека). – Топаем назад. Надо все сначала…
Послушались без звука, Тюпин ученый авторитет был вне сомнений.
Когда вернулись на Треугольную площадь, Тюпа кинул Пому о забор, изображавший великанскую клавиатуру (тот сегодня опять возник перед лавочками и магазинчиками). Пома отскочил, запрыгал на булыжниках. Поскакал в сторону факультета внеорбитальной лингвистики, все кинулись за ним. Пома нырнул под незаметную арку в кирпичной толще. Она вывела на узкий двор с тремя тополями и разрушенной беседкой. Мимо беседки Пома допрыгал до сложенной из гранитных блоков стены – там виднелась приземистая, сколоченная из крепких плах дверца. Пома стукнулся о плахи и отскочил Тюпе в ладони.
– Все ясно, – сказал Тюпа себе под нос (что ему было ясно?). Он подергал на двери кованую скобу. Потолкал дверь плечом. Та не подумала приоткрыться ни наружу, ни внутрь.
– Все ясно, – повторил Тюпа. – Дядя Капа там, видать, хранит свои грабли-лопаты. Запер изнутри, чтобы посторонние не совались, а сам слинял до дому тайными ходами. Он хитрый…
– И что теперь? – нервно спросил Драчун.
Тюпа набычился:
– А теперь отвернитесь. Только по-честному… Я не могу такое, когда глядят… И сосчитайте до пяти… Нет, лучше до десяти.
Никто ничего не понял, но отвернулись по-честному.
– Раз… два… три… – начал считать Юрчик звонким своим голоском. И когда сказал «десять», они, стараясь быть неторопливыми, снова повернулись к Тюпе.
Тюпы не было.
Зато затряслась и отъехала внутрь дверца. За ней-то и возник Тюпа – по-прежнему чем-то недовольный (может, собой?).
– Давайте по одному, – проворчал он. – Без гвалта…
Когда все (без гвалта) оказались внутри, Тюпа закрыл дверь. В глазах поплыли радужные пятна. Пахло сырым кирпичом, старыми метлами и прелой мешковиной.
– Темно, как… – выговорил Драчун и не добавил, как и где именно, было и без того ясно.
– Мобильники… – догадался Костя и вынул телефон, включил подсветку. Но экранчик мигнул и погас, батарея оказалась разряжена (Костя чертыхнулся). Однако у Вашека и Белки экранчики засветились ярко. Сумрак поредел, выступила из него кирпичная кладка стен. Здесь был просторный коридор. У стен и правда стояли лопаты, метлы, грабли (на которые, разумеется, не следовало наступать).
– Возьмитесь за руки и айда за мной, – велел Тюпа.
Взялись и пошли. Тюпа впереди, Костя – позади всех. Он держал теплую ладошку Юрчика (хорошо, что не Белки – было бы не по себе). Юрчик, видимо, побаивался (в ладошке часто бился пульс). И, наверно, чтобы прогнать страх, Юрчик бодро заявил:
– А я понял, Тюпа, как это ты через дверь! Так же, как в абсолютный шар, да? Тогда ты тоже велел отворачиваться!
– Только Валерию Эдуардычу не говорите, – недовольно отозвался из головы вереницы Тюпа. – Мне попадет, что попусту трачу энергетический потенциал…
– Мы-то не скажем, – откликнулся Костя. – Ты сам смотри, чтобы посторонние не узнали. А то сядут на тебя всякие криминальные личности, заставят в банковские подвалы проникать.
– Где сядут, там и слезут, – пообещал Тюпа. – Фиг им что обломится. – Он, кажется, повеселел.
– А долго идти по этой хорде? – спросила Белка. Она тепло дышала в затылок Сёге, и у него шевелились волосы.
– Недолго, – снисходительно сказал Тюпа, и впереди замаячил отраженный свет.
Коридор сделал поворот. В конце его светило солнечной зеленью полукруглое окно.
– Ура… – шепотом сказал Драчун. Обогнал всех и бросился вперед. Остальные тоже расцепили руки и побежали.
За стеклами качались просвеченные лучами громадные лопухи. Окно было закрыто. Но здесь обошлось без фокусов: Тюпа подергал ржавые шпингалеты, потянул ручки, и полукруглые створки разошлись, осыпая сухую замазку. Нетерпеливо дыша, Драчун перебрался через подоконник.
– Идите сюда! Это здесь…
"Бум-ква-ква…" – послышалось из зелени.
Через лопухи все выбрались на травянистый бережок. Вокруг рос непролазный ольшаник. Что за место? Белка оглянулась. Она думала увидеть за спиной старинный кирпичный дом с фигурными карнизами и полукруглыми окнами. Но увидела лишь одно окно – посреди каменной будочки, которая терялась в лопухах. "Да, конфигурация…"
Кого считать людьми?
Болотце и правда было круглое. Небольшое, шириной метров тридцать. Берега поросли осокой и рогозом с длинными бархатными макушками. Воду покрывала ряска и кувшинки – желтые цветы и круглые листья. Но местами вода оставалась чистой – темной, сине-зеленой.
Белка сразу ощутила, что здесь живет сказка. Вот-вот вылезет из-под кувшинок добродушный водяной или высунет голову русалка с тиной в волосах ("Интересно, закончил ли Вашек лепить русалочку?"). Остальные, кажется, тоже ощутили необычность этого места. Говорили шепотом.
Разгребая ногами плети влажной травы, пошли по берегу. В одном месте трава расступилась, и рядом с водой открылся пятачок плотного песка. На нем виднелись отпечатки маленьких трехпалых лапок.
Сели на песок.
Пахло аптечными травами. Воздух был неподвижный, вода гладкая.
– Андрюша, а где лягушата? – прошептала Дашутка с желобным нетерпением.
– Не сразу… – важно ответил Драчун. Однако видно было, что и он беспокоится: появятся ли. – Ага, вот…
Недалеко от берега всплыл пузырь. На нем горела солнечная искра, а внутри блестело что-то мокрое, сиреневое. Пузырь лопнул (сразу запахло сеном). И все увидели присевшего на круглом листке лилового лягушонка.
– Федя! – возликовал Драчун.
Лягушонок начал грести лапками к берегу – совсем, как человечек ладошками. Подгреб, прыгнул на песок. А оттуда – по длинной дуге – на обтянутое рыжей заплатой колено Драчуна.
– Это Федя! – сказал Драчун счастливым шепотом и обвел блестящими глазами каждого из ребят (и были это не глаза Драчуна, а глаза ласкового Андрюшки). – Федя, привет! Как вы тут жили прошлой зимой?
Федя квакнул, и при желании можно было различить в его ответе интеллигентное слово "адеКВАтно".
– Можно, я его поглажу? – прошептала Дашутка.
– Можно… Или подожди, сейчас у каждого будет свой лягушонок.
В самом деле, начали всплывать из воды пузыри и под каждым оказывался такой же, как Федя, мокрый малыш – с желтыми пятнышками на сиреневой спинке, с черными блестящими глазками. Лягушата выпрыгивали на песок и вопросительно смотрели на гостей-великанов.
– Протяните им руку. Вверх ладонью, – сказал Драчун.
И каждый протянул. И Белка протянула, хотя всегда побаивалась лягушек. Мокрый лягушонок не шлепнулся, как она ждала, а приземлился на ладонь легко, будто бабочка. Поэтому Белка не ощутила сейчас никакой боязливой дрожи. Лиловый кроха смотрел на нее так разумно, что, казалось, вот-вот заговорит. Будто маленький иностранец, который все понимает, но не знает языка… Малыш что-то прострекотал. Не как лягушка, а скорее, как кузнечик. И… Белке показалось, что она догадалась, о чем речь.
– Дра… ой, Андрюшка! Он, кажется, спрашивает, где коронки. Ох, а мы ведь забыли, да?
Драчун так огрел себя ладонью по лбу, что Федя высоко подскочил у него на рыжей заплате.
– Балда я, балда!.. Дашка, и ты не напомнила!
– А я взяла, – тихо сказала Дашутка. – Вот… – Она пересадила своего лягушонка с ладони на коленку, оттянула на пестром сарафанчике кармашек и стала выкладывать в подол один крохотный цветок за другим (они даже не помялись).
– Ура…Дай… – радостно выдохнул Драчун. Он взял пальчиками желтую коронку и осторожно посадил ее на головку замершего Феди. – Вот. Будешь теперь лягушачий принц…
– Куа… – благодарно сказал Федя.
– Сделайте все так же, – распорядился Драчун. И каждый стал брать у Дашутки невесомый цветок-коронку и увенчивать им своего лягушонка. И не только своего. Несколько малышей нетерпеливо прыгали рядом, на песке. Им тоже достались коронки. Они прилипали к мокрым головками не падали.