— А у тебя какие шансы? И зачем тебе мальчишка? Или ты… — Он вдруг заухмылялся, и Корнелий резко двинул вниз предохранитель С 2.
— Марш вдоль улицы — и не оглядываться! Или я стреляю на счете «три». Можете думать, что это от интеллигентской нервности… Корнелия вдруг мелко затрясло. — Пистолет с глушителем, никто не услышит… Ну… Раз…
Дуго, нагнувшись, посмотрел ему в лицо, повернулся и тяжело пошел по плитам.
Корнелий сунул в карман уланский «дум–дум», свободной рукой взял Цезаря за плечо, потянул его в тень. Оттуда в заросший садовыми джунглями переулок — проход между заборами. Потом под откос, к дощатому, совсем деревенскому мосту через ручей… Оказалось вдруг, что уже не он ведет Цезаря, а Цезарь тащит его за руку по темной, непробиваемой для солнца аллее.
— Скорей… Тут близко дорога, по ней ходят частные таксокары.
— У меня нет денег, — выдохнул Корнелий.
Цезарь на бегу выдернул из кармана на трусиках желтую бумажку.
— У меня есть десять марок… Спрячьте пистолет…
…Похожий на громадную божью коровку «пилигрим» послушно остановился у травянистой обочины. Цезарь влез в машину первым, весело сказал таксисту:
— Нам на перешеек, Артиллерийская улица… — Повернулся к Корнелию: — Дядя Петр, мы заедем за моими удочками, а потом, как договорились, на вокзал… Ох, да не бойся ты, пожалуйста, мы успеем… — Резвый, слегка избалованный мальчик, собравшийся, видимо, со своим пожилым неряшливым дядюшкой за город…
Через полчаса они шагали по перешейку, соединявшему город с широким скалистым мысом. На мысу был неухоженный и нелюбимый горожанами парк. На перешейке росли сосны, душно пахло разогретой смолой. Пистолеты оттягивали карманы, царапали сквозь подкладку ноги. Корнелий взмок от духоты. Но послушно и молча шел за Цезарем.
Цезарь заговорил первым:
— А где ребята?
— Наверно, уже там. — Корнелий сам удивился сухости своего тона.
— А вы?
— Что я?
— Не ушли с ними?
— Как видишь…
— Почему? — Глаза у него были зеленые, скулы не по–детски заостренные, рот после каждого слова сжимался твердо.
Можно было ответить: «Я обещал увести на Луга всех ребят, а увел не всех, ты остался…» Можно было проще: «А кто тебя, дурака, выцарапал бы из лап Дуго Л обмана?»
Корнелий сказал с досадой:
— А чего мне там… Ты вот тоже не пошел.
— Сравнили… — дернул плечом Цезарь. И вдруг словно опомнился, глянул, как обычный провинившийся мальчишка. Сказал тихо и торопливо: — Извините меня, пожалуйста…
— Пожалуйста, — усмехнулся Корнелий, моментально оттаивая.
Они встретились глазами. И Корнелий опять поймал себя на желании провести ладонью по щетинистому шару прически Цезаря. И на уверенности, что Цезарь тогда улыбнется и станет славным, добрым мальчуганом… Но не решился, только рукой качнул. А Цезарь, потупясь, проговорил:
— Если бы не вы, сержант скрутил бы меня…
— Видимо, за тобой следили…
— Видимо… Я вчера пробрался домой, там никого. Бим наглухо отключен. Включил — а он меня даже не узнал… Позвонил папиным друзьям, они говорят: «Кажется, папа и мама уехали в столицу, хлопотать за тебя». А еще говорят: «Вернись в школу…» Но я остался, переночевал…
— Может быть, эти.,, знакомые т?ои и сообщили уланам, что ты дома?
— Не хотелось бы так думать, — очень серьезно отозвался Цезарь. — Скорее, уланы догадались сами, это нетрудно… Не надо было оставаться на ночь, но я все ждал: вдруг мама и папа вернутся?..
— А потом?
— Утром решил ехать в столицу, искать их…
Жалость резанула Корнелия: совсем малыш.
— Один? Почти раздетый, с десятью марками?
— Я больше не нашел дома денег. Думал, проскользну без билета. А вещи в дорогу я взял… Не считайте, что я такой уж глупый… Сложил в туристский ранец, перекинул через забор в переулок, а сам вышел через калитку. Хотел сперва осмотреться, а потом подобрать…
— Значит, боялся, что следят?
— Конечно…
— Боялся, а топал посреди улицы, — с мягким упреком сказал Корнелий.
Цезарь честно шмыгнул носом:
— Когда прячешься, еще страшнее…
— Пропал твой багаж. Теперь туда возвращаться нельзя.
— Разумеется… Разве что ночью.
«И ночью нельзя. И вообще нельзя тебе в городе, Чек… Путь один — в таверну «Проколотое колесо».
Но интуиция говорила Корнелию, что в таверну следует идти лишь в сумерках.
— Чек… Чезаре… А куда ты сейчас меня ведешь?
— В парк. Я в нем все места знаю, мы с папой любили там гулять…
— Но… сейчас–то нам не до гулянья, а?
— Там есть остатки старого форта. С подземельем. Про него мало кто знает, а мы с папой лазили… Там глубоко, уловители не возьмут, можно отсидеться… А я буду приносить вам еду.
Лишь сейчас Корнелий понял: Цезарь спасает его! А тот насупленно сказал взрослую фразу:
— Я не могу допустить, чтобы вы снова рисковали ради меня.
— Господи, Чек… Но при чем здесь подземелье? Ты же видел: уловитель меня не берет.
Они миновали седловину перешейка, и начался подъем. Сухая хвоя скользила под ногами. Цезарь слегка обогнал Корнелия и теперь оглянулся. Спросил — и виновато, и снисходительно:
— Вы думаете, я могу обезвредить все уловители? Даже локаторы?
Видимо, изумление отчетливо изобразилось на лице Корнелия. Цезарь остановился.
— Или… вы думаете, что у вас по правде исчез индекс? Я просто отключил у сержанта уловитель.
Да!.. Выброшенная вперед ладонь (похожая на ту, что венчает храм Девяти Щитов, только маленькая), выгнутая в защищающем порыве… Неужели правда? Он это может? Или фантазия мальчишки?
Корнелий пальцами собрал складки на лбу. Зажмурился. Сто вопросов, путаница догадок… Постой, не испугай мальчика…
— Что с вами… господин Корнелий?
Он выдавил улыбку:
— Ничего… господин Цезарь. Просто удивился. И давно ты научился так шутить с уловителями?
— Да я и не шутил… Сперва я просто открыл, что могу издалека зажигать и выключать лампочки. Потом электронные часы остановил. Протянул руку и… Мне от мамы тогда попало… А уловитель был папин, служебный. Я не вытерпел, попробовал. Он — крак… Папа не сердился, только велел молчать про это… Ох, а я проболтался вам…
— Я клянусь молчать.
— Да, пожалуйста, — вздохнул Цезарь.
…Духота измучила Корнелия. На подъеме противно заперестукивало сердце, майка прилипла к спине. К счастью, скоро они вышли на край мыса. На стометровый, покрытый кустарником обрыв. Отсюда видно было Заречье, Славянский и Пристанской кварталы с невысокими домами и редкими стеклянными коробками офисов. Затем — зелень дачного пояса, а потом поля с гребенкой отдаленной лесополосы… И летел из–за реки живой, прогоняющий удушье ветерок. Корнелий сладко и старательно отдышался. Цезарь терпеливо стоял рядом. Но кажется, слегка нервничал. Корнелий глянул на него, потом по сторонам… И вздрогнул: в кустах заметил человека. Но через секунду понял: скульптура. Это была небольшая, в натуральный рост, фигура мальчика из чррно–зеленой бронзы. Мальчик — босой, длинноволосый, в мятых штанах до колен и широкой матроске — стоял на низком, затерянном в траве постаменте. Смотрел за реку. Скульптор сделал его изумительно живо. Волосы были отброшены ветром, воротник и галстук матроски словно трепыхались.
Кто же это? Откуда он? Сколько лет стоит здесь, что высматривает в заречных далях?
Казалось, до скульптуры ли? Но Корнелий не устоял перед любопытством. Тронул Цезаря за плечо и пошел ближе к бронзовому мальчику. Цезарь — следом.
Лицо мальчика оказалось задумчиво–сосредоточенным и славным. Корнелий подумал, что при жизни этот парнишка был, наверно, светловолосым и голубоглазым…
Цезарь нетерпеливо вздохнул рядом.
— Подожди, — попросил Корнелий. Было в этой скульптуре что–то напоминающее, неслучайное. Намек какой–то? Может, мальчик похож на маленького Альбина Ксото? Нет, пожалуй. Но…
— Извините, но нам лучше пойти, — насупленно сказал Цезарь. — Локаторы…
— Сейчас… Цезарь, это кто? Ты не знаешь?
— Папа рассказывал, что это памятник. Будто давным–давно этот мальчик спас город, посадил на мель вражескую канонерку. Его хотели даже записать в Хранители, но кто–то заспорил…
— И не записали?
— Одни считают, что он Хранитель, другие и сейчас не согласны… Его звали Галиен Тукк… Разве вы не слыхали?
— Представь себе, нет… А почему кто–то не согласен?
— Говорят: разве один мальчик может спасти целый город? Говорят, неправда…
«Один мальчик может спасти целую страну. Если получится… Нет, пока рано об этом…»
— Наверно, может все–таки. Ведь Юхана–трубача причислили к Хранителям… Кстати, возьми свою монетку. Это же оло, да? Когда теряется такой талисман, человеку бывает плохо, я видел…
Они посмотрели друг на друга, в глаза. Цезарь прочно зажал монетку в ладони. И сказал очень–очень серьезно:
— Спасибо. Но все–таки пойдемте в подземелье. От локаторов не спасет никакое оло.
«Зачем я мучаю мальчишку?» — спохватился Корнелий.
— Пойдем… Чезаре.
От форта остались фундаменты. Засыпанные, заросшие татарником. На скате плоского бугра, между каменным выступом и косо вросшей в землю гранитной плитой, Цезарь раздвинул могучие сорняки и показал черную щель…
Подземелье оказалось чем–то вроде сводчатого кирпичного погреба. Довольно сухого. Сверху, в пробоину свода, падал очень яркий луч. От него расходился отраженный рассеянный свет.
Первыми ощущениями были сладкая прохлада и защищенность. Корнелий оглянулся, присел на груду битого кирпича у стены. Цезарь стоял посреди погреба. Деловито поджимал то одну, то другую изжаленную ногу, дышал на ладони, проводил ими по волдырям и царапинам. Те исчезали, как смытые…
«И никаких шаровых молний… Однажды, наверно, у него зачесались бугорки — следы прививки, в детстве бывает такое. Он дохнул на ладонь и провел по ним…»
Цезарь посмотрел на Корнелия. Встал прямо. Серьезный и почему–то слегка виноватый. Некрасивый: с длинными руками, с большой головой, с чересчур крупными коленками на тонких ногах, с этой неисчезающей твердостью на скулах. Вот если бы одна улыбка! Чтобы снять заколдованную угловатость и каменность… Но Цезарь смотрел без малейшей теплой искорки.
И Корнелий проговорил тоже с холодной ноткой:
— И что же ты думаешь делать дальше?
Цезарь знал, что делать дальше.
— Ночью я проберусь к дому. Возьму ранец с вещами и едой. Вам надо прожить здесь около недели. Тогда бросят искать, выключат локаторы. И вы уйдете туда… где ребята.
— А ты?
Он шевельнул плечом.
— Конечно, я буду с вами, пока вы здесь.
— Зачем?
Пищу приносить и воду… Охранять… А как же еще?
«Малыш ты мой…» — подумал Корнелий, но сказал сухо:
— Это же не кино с приключениями…
— Да. Но вы меня спасли. Я тоже должен…
— Ну… ладно. А потом?
— Потом поеду в столицу. Искать маму и папу.
— Господи! Где ты их найдешь?
— Я… не знаю. — Цезарь вдруг глотнул, словно загонял в себя слезы. Дернулось тоненькое горло. — Но… надо же что–то делать! Я без них не могу…
Корнелий быстро подошел, взял Цезаря за маленькие, холодные ладони. Тот не сопротивлялся. Только от пальцев словно шел слабый покалывающий ток.
— Чезаре… Чек… А если мы поедем в столицу вместе?
— Но вас же моментально схватят! — Цезарь выдернул ладони.
— Извини, я не сказал тебе… У меня нет индекса. Не стало. Как у тебя.
У Цезаря по–ребячьи мягко округлился рот. И в глазах — изумление, недоверие. А потом понимание: «Да, правда…» Он сказал с жалобной усмешкой:
— Значит, я зря отключил уловитель у сержанта.
— А ты уверен, что отключил его?
— Да, — вздохнул Цезарь. Помолчал и вдруг спросил еле слышно, словно преодолевая себя: — А вы… сами его сняли?.. Индекс…
— Нет… Впрочем, это особый разговор… — Корнелий посмотрел на щетинистую прическу Цезаря и проговорил осторожно: — Ведь если я спрошу, как ты убрал индекс у себя, ты, наверно, тоже не скажешь.
Дезарь опустил голову, прошептал:
— Я не имею права.
«И не надо, малыш. Пока не надо…»
Корнелий уже поднял руку, чтобы провести ладонью по его торчащим волосам. Но тут поехали вниз брюки — под тяжестью пистолетов. Корнелий чертыхнулся, подхватил слабый пояс. Выложил на кирпичи С–2, «дум–дум», запасную обойму, ключ… Столько железа…
Цезарь вдруг попросил:
— Можно я посмотрю пистолет?
«Ребенок все–таки», — обрадованно подумал Корнелий.
Он вынул из С–2 обойму, рывком затвора выбросил на пол патрон из ствола. Цезарь взял пистолет двумя руками. Покачал.
— Тяжелый… У папы тоже был, но не такой, а маленький.
Он сел на корточки, положил пистолет на колени. Вскинул глаза.
— Сколько всего люди напридумывали, чтобы убивать друг друга… Да? Смотрите, даже красиво… — Он провел пальцем по пластмассовому узору на рукоятке.
— Что поделаешь… — сказал Корнелий.
— А вы… правда выстрелили бы в того сержанта? Если бы он сопротивлялся?
Глядя поверх головы Цезаря, Корнелий сказал тихо и честно:
— Да.
— Я понимаю… Вас ведь тоже хотели недавно убить…
— Ты будто стараешься оправдать меня. Дело не во мне, Чек.
— Простите… Я понимаю, что вы меня спасали.
— Уланы убили моего… лучшего друга. За то, что он помогал таким, как ты и я… — Корнелию очень захотелось, чтобы Чек понял его тоску и бесстрашие.
Цезарь медленно встал. Но пистолет не отдал, держал у груди. В мальчишечьих руках длинный С–2 казался большим, как автомат. После долгого и скованного молчания Цезарь проговорил:
— Раз мы оба безындексные… может быть, пойдем отсюда на солнышко? В кустах нас все равно не увидят… А здесь как–то… — Он зябко повел плечами.
…Измученный недавней жарой, Корнелий не пошел опять на солнце. Устроился в проеме входа, ведущего в подземный каземат. А Цезарь — в пяти шагах, на крошечной лужайке среди желтой акации и татарника. Сел на валун, уперся пистолетным стволом в колено, ладони и подбородок положил на рукоять. Покосился на Корнелия, объяснил смущенно:
— С оружием спокойнее, хоть и с пустым…
«Все–таки еще совсем дитя…»
Корнелий сказал:
— Мы тут как на необитаемом острове.
— Да… Только у Робинзона была пища и вода, а нам придется пожить здесь до ночи без ricero…
— Хотя бы до сумерек. Потом я знаю, куда идти. Там покормят и помогут.
— Ваши друзья?
Корнелий промолчал. Друзья ли? Не будет ли он с Цезарем обузой? И в гибели Петра не сочтут ли виновным его, Корнелия?
Цезарь это молчание понял по–своему:
— Вы, наверно, обижаетесь на меня…
— За что, Чек?!
— Я не сказал, как у меня пропал индекс…
— Ну и не говори… Мы многого еще не сказали друг другу. Придет время — скажем.
— Нет, я никогда не смогу… Если папа не разрешит. Я дал ему слово никому ни за что не говорить, как это случилось…
— И поэтому молчал на всех допросах?
— Да…
— Правильно. Если люди узнают, что ты сумел это сделать с собой, они поймут, что ты можешь убирать индексы и у других…
— Папа так и говорил… Но я все равно ни с кем такого не сделал бы! Это же все равно что убить человека!
— Ну, не совсем, — улыбнулся Корнелий и выбрался из щели. — Мы–то с тобой еще живы и помирать не собираемся.
«Штурман Лот понимал, какую взрывчатую силу несет в себе его сын. Какую опасность для Системы. И чем рискует мальчишка. Ведь уничтожат, не дрогнув, если узнают, что он может… Да, но с другой стороны, едва ли штурман Лот считает Систему справедливой. Человек такой отваги и ума — не обыватель, который жизнь проводит у стереоэкрана… Ох, как ты стал мыслить, Корнелий Глас… Не во мне дело… Штурман Лот сейчас, когда Система отобрала у него сына, может ее только ненавидеть…»
Корнелий сел на корточки рядом с Цезарем. У того по плечам бегали пятнистые тени от листьев. Цезарь выпрямился, посмотрел на Корнелия, отложил пистолет. На ноге, над коленом, от шестигранного глушителя остался красный след, похожий на отпечаток большой гайки. Цезарь дохнул на ладонь, провел ею по отпечатку, след мгновенно исчез.