Тогда я понял, что здесь детей учат плавать раньше, чем они научатся ходить. Таких чудаков я знал и на Земле. И когда я это понял, то немного успокоился. Но ненадолго. Прошло еще несколько секунд, и ручонки младенца, видно, устали, улыбка пропала с его личика, и, тихо пискнув, он пошел ко дну.
Лишь круги по воде…
Я сделал то, что в моем положении сделал бы каждый порядочный человек. Я прыгнул с бетонного бортика в воду и нырнул. В конце концов, пруд был так велик, а перепуганные родители наверняка замешкаются.
Вода была зеленоватой, но довольно чистой. Покачивались водоросли, и темными тенями рядом со мной проплывали рыбы. Пруд оказался не очень глубоким – метра два-три; на дне ребенка не было видно. Я на мгновение вынырнул, чтобы вдохнуть воздуха, и успел разглядеть испуганные лица людей, собравшихся вокруг пруда. Мокрый костюм тянул меня ко дну, и тут я понял, что совсем потерял былую спортивную форму и, если не направлюсь к берегу, спасать придется меня.
Я вынырнул и увидел, как улыбающийся папаша вынимает из воды своего улыбающегося детеныша. На последнем издыхании я выбрался из воды поближе к кустам и подальше от счастливых родителей. Там на скамеечке сидела Маша.
– Что с вами? – спросила она тихо. – Вы так купались?
В вопросе звучала жалкая попытка уважить странные обычаи моей родины, где старики обычно ныряют в воду в костюме и ботинках.
– Да, – сказал я сквозь зубы. – У нас такой обычай.
– Такой?! И вам не холодно?
– Что вы, – я постарался улыбнуться, – очень тепло.
– Вы куда идете? – спросила Маша, стараясь на меня не глядеть. Я бы тоже на ее месте постарался не глядеть на старика, с которого льется вода и свисают водоросли.
– Я иду пить кофе, – сказал я. – В кафе «Африка».
– Но, может, вам лучше…
– Сначала обсохнуть?
– Если так у вас принято.
– Нет, у нас принято гулять в мокрых костюмах, – ответил я. – Но все-таки мы вернемся в гостиницу и постараемся проникнуть туда с заднего хода, потому что наш обычай вызовет у вас удивление.
– Нет, что вы! – воскликнула неискренне Маша, но тут же повела меня к гостинице задним двором.
Я покорно следовал за девушкой, стараясь не обращать внимания на прохожих. По дороге я немного обсох, а в номере, размышляя о несходстве обычаев, переоделся в вечерний торжественный костюм с большим олимпийским гербом, нашитым на верхний карман. Я не рассчитывал разгуливать здесь в парадном облачении, но мой багаж был ограничен. Хорошо, хоть малыш не потонул.
Маша покорно ждала меня в холле, сложив ручки на коленях, словно нашкодившая школьница, которой предстоит объяснение с учителем.
– У вас рано учат детей плавать? – спросил я, присаживаясь рядом.
– Плавать? Да, конечно.
– Но я никогда не видел пловцов с Илиги на наших соревнованиях.
– Мы недавно примкнули к олимпийскому движению, – сказала Маша.
– Но вот вы же участвовали.
Маша покраснела, что в сочетании с зелеными волосами дало любопытный эффект, который мог бы загнать в могилу дальтоника.
– Но я же легкоатлет, – сказала она. – За легкоатлетов мы ручались. А за пловцов очень трудно ручаться. Вы меня понимаете?
Я пока не понимал, но на всякий случай внушительно кивнул.
– Но поймите меня правильно! – воскликнула она вдруг с дрожью в голосе. – Я первый раз была на таких крупных отборочных соревнованиях. Этого со мной больше никогда не повторится.
Я кивал как болванчик, надеясь, что она проговорится.
– А теперь получилось, что из-за моего поведения илигийцам придется отказаться от участия в галактических соревнованиях. Поверьте, только я одна виновата. Снимите меня. Накажите меня. Но не наказывайте целую планету. Все теперь зависит от вас.
– Знаете что, – сказал я задумчиво. – Расскажите мне все по порядку. Одно дело – изучать документы, другое – выслушивать показания сторон. Только ничего не скрывайте.
Маша глубоко вздохнула, словно собиралась нырнуть в воду, чем напомнила мне мой собственный неразумный поступок.
– Значит, после того, как я стала чемпионкой Илиги в беге на двести метров, меня решили направить на отборочные соревнования сектора на Элеиду. Со мной был еще один юноша – прыгун. У него все обошлось. Ну вот, взяла я старт. Чуть-чуть засиделась. Самую чуточку. Знаете, как это бывает? Вы никогда сами не бегали?
– Я прыгал в высоту, – сказал я. – На два пятьдесят четыре.
– Ой как высоко! – искренне удивилась Маша, чем очень меня к себе расположила. – Но вы все равно знаете, как бывает, когда задержишься на старте. Бежишь и себя проклинаешь. А ведь два первых забега я выиграла. Вот и бежала, проклиная себя, и очень мне было стыдно, что на меня надеялись, а я так подвожу. Мы с другой девушкой оторвались от остальных, но у нее запас был метра в два. Полметра я отыграла по-честному, а потом с собой не совладала. Я знала лишь одно: остается двадцать метров, семнадцать… Вот я и фликнула.
– Что вы сделали?
– Флик-ну-ла.
И тут Маша разревелась, и я погладил ее по зеленой головке и стал приговаривать: «Ну ничего, ничего…»
– Что теперь будет?.. – бормотала Маша. – Я же не могу им в глаза смотреть.
– Что же было потом?
– Потом? Потом все судьи сбежались и потребовали объяснений. У меня, сами понимаете, был соблазн сказать, что им показалось, но я сказала правду. А та, другая команда сразу написала протест. И федерация. Они совершенно правы.
Маша достала платок и высморкалась. Почему-то все женщины в Галактике, когда плачут, вместо того чтобы вытереть слезы, вытирают нос. Из сумочки вывалился на стол сложенный вчетверо лист бумаги.
– Вот, – сказала Маша, – вот этот проклятый протест. Они даже не стали слушать моих объяснений и обещаний.
Я взял протест, стараясь скрыть охватившую меня радость. Развернул его, словно хотел еще раз взвесить тяжесть обвинений. Протест был счастливой зацепкой. Я слишком далеко зашел в своем всеведении, чтобы спросить, что это значит – фликнула?
«…За несколько метров до финиша, – говорилось в протесте после подробного описания никому не нужных обстоятельств прибытия спортсменов с Илиги и порядка соревнований, вплоть до указания скорости и направления ветра и числа зрителей на стадионе, – представительница Илиги, почувствовав, что не может догнать свою соперницу честным путем, пролетела несколько метров по воздуху, превратившись в нечто, подобное птице и снабженное крыльями, форму и расцветку которых установить не удалось. После пересечения линии финиша спортсменка вновь опустилась на землю и пробежала в своем естественном виде еще несколько метров, прежде чем остановилась…»
Далее следовали всякие пустые слова. Я сидел, перечитывал вышеприведенные фразы и все равно ничего не понимал.
Из столбняка меня вывело появление председателя Олимпийского комитета.
– Ну как, побеседовали? – спросил он, изобразив сдержанную радость. – Надеюсь, вы поняли, что случай с ней лишь печальное недоразумение?
– Да, – сказал я, складывая протест и пряча его в карман. – Да.
И тут, может, потому, что переутомился или неожиданное купание подействовало мне на нервы, я потерял контроль над собой и, выругав последними словами Сплеша, признался, что до разговора с Машей ровным счетом ничего не знал о сути дела, и в результате полдня потеряно понапрасну…
Мой неожиданный взрыв как-то успокоил коллегу и заставил его увидеть во мне – в строгом и страшном ревизоре – человека, подвластного слабостям. И потому он сказал:
– Позвольте, мой дорогой, рассказать вам все по порядку. Ведь планет в Галактике множество, и не можете же вы знать особенности каждой.
– Не могу, – согласился я. – На одной планете фликают, на другой…
– Вы совершенно правы. Ведь эволюция на Илиге проходила в куда более сложных условиях, чем, допустим, на Земле. Хищники преследовали наших отдаленных предков в воздухе, на суше и в воде. И были они быстры и беспощадны. Но природа пожалела наших предков. Она, помимо разума, наградила их особенностью, которой наделены и многие другие неагрессивные существа на нашей планете. Спасаясь от злых врагов, жертвы – а наши предки относились к числу жертв – могут менять форму тела в зависимости от среды, в которую они попадают. Представьте себе, что за вами гонится свамс. Это жуткое зрелище. Хорошо еще, что свамсы вымерли. Вот свамс догоняет вас в поле. Тогда в момент наибольшего нервного и физического напряжения структура вашего организма меняется, и вы взлетаете на воздух в виде птицы.
– Понимаю, – сказал я, хотя не был уверен, что понимаю.
– Помните, на перекрестке вы сказали, что птицы на вашей планете могут помешать транспорту. Мы не знали, шутка это или нет. Ведь никакой птицы там не было. Просто какой-то школьник чуть не попал под машину. В последний момент он успел вывернуться и взлететь в воздух…
– Да, – сказал я, вспомнив птицу, взлетевшую перед машинами.
– Ну вот, я продолжу рассказ, – сказал мой коллега. – Спасаясь от свамсов, наши предки взлетали в воздух. Но что их там ожидало?
– Провиски, – подсказала Маша.
– Правильно, провиски, – согласился мой коллега. – Размахивая своими громадными черными перепончатыми крыльями, провиски раскрывали свои черные клювы, чтобы нас сожрать. Что оставалось делать нашим предкам? Они принимали единственное решение – ныряли в воду и превращались в рыб. По приказу на редкость совершенной нервной системы биологическая структура тела вновь претерпевала изменения…
– Все ясно, – сказал я, стараясь не улыбнуться. – Это свойство у вас с рождения?
– Как вам сказать… Постепенно, с развитием цивилизации, эти способности стали отмирать. Но мы их воспитываем в детях искусственно, потому что они полезны. Вы можете увидеть в нашем городе сцены, непонятные и даже пугающие приезжего. Вы можете увидеть, как маленьких детей кидают с крыш или в водоемы… Если не закрепить возможности ребенка в раннем детстве, он может вырасти недоразвитым уродом…
– Уродом, то есть…
– Да, уродом, который не умеет превратиться, когда надо, в птицу или рыбу. Извините, уважаемый Ким Петров, но это слово не относится к нашим гостям. Мы понимаем, что эволюция у вас шла иными путями.
– А жаль! – воскликнул я с чувством.
Моему взору предстала сцена у пруда, столь обычная в их мире и так смутившая меня. Мой поступок должен был показаться окружающим верхом бестолковости. И неудивительно, что родители малыша поспешили вызволить ребенка из воды, чтобы глупый дедушка не сделал ему больно, схватив за плавничок или за жабры.
– Но, – тут в голосе моего собеседника зазвучали трагические нотки, – спортсмен, желающий выступать в обычных для Галактики видах спорта, дает клятву забыть о своих способностях. Больше того, мы надеялись, что никто в Олимпийском комитете не узнает наших… Ни к чему это… пошли бы разговоры…
– Ни к чему, – согласился я.
– Теперь, после этого краткого вступления, я хотел бы пригласить вас на специально приуроченные к вашему приезду соревнования по легкой атлетике. Вы сможете своими глазами убедиться, что и без фликанья мы добиваемся отличных результатов…
Я поднялся и последовал за моими гостеприимными хозяевами.
У подъезда гостиницы остановился автобус. Пассажиры уже вошли в него, и двери вот-вот должны были закрыться, когда за моей спиной послышался топот. Какой-то пожилой человек с двумя чемоданами в руках мчался через холл, держа в зубах голубую бумажку, наверно, билет. Я посторонился. Увидев, что автобус отходит, человек подпрыгнул, превратился в серую птицу, подхватил когтями чемоданы, не выпуская из клюва билет, в мгновение ока долетел до автобуса и протиснулся внутрь, заклинив чемоданами дверь.
– Ну вот видите, – сказал мой коллега несколько укоризненно. – Иногда это помогает, но… не везде.
Не спуская глаз с удаляющегося автобуса, я спросил:
– А под землю ваши предки не пробовали прятаться?
– Это атавизм! – возмутилась Маша. – Там же грязно.
– Такие способности встречаются у геологов, – поправил ее мой коллега. – Так каковы наши перспективы в олимпийском движении?
– Еще не знаю, – сказал я.
А сам уже думал о бесконечных заседаниях комитета, где мне придется уламывать упрямую федерацию и торжественно клясться от имени илигийцев, что они преодолеют инстинкты ради честной спортивной борьбы.