– Заливаем? – сказал сантехник и желтым пальцем показал вниз.
Папа пожал плечами. Ему было все равно. Случись сейчас хоть пожар, он вот так же, как на вопрос сантехника, ответил бы пожатием плеч и равнодушным, непонимающим взглядом.
Так жестоко подействовало на папу печальное сообщение сына.
Сантехник с суровым видом прошлепал к радиатору отопления. Взгляд его хмурых глаз внимательно ощупывал помещение. Наткнувшись на задумчивого Андрюшу, в зрачке его сработала диафрагма, и мгновенный фотопортрет шестиклассника сейчас же отпечатался в голове.
Сравнив фотопортрет с образцом, сантехник буркнул себе под нос: «Он». И, постучав для виду по радиатору, быстрым шагом покинул комнату.
Глава 11. Принц Клопомор и Священный Канделябр Власти
Вы уже, наверное, догадались, что явившийся к Пряниковым сантехник был тот самый знакомый Локтева, с которым они ели пельмени. Ну конечно, это был Лобов. Выйдя из квартиры на лестницу, он сразу же дал знать по мобильнику, что нужный мальчишка найден и проживает по такому-то адресу. Так что с Локтя, как они договаривались, еще 50 у. е.
Локоть буквально через секунду отзвонился в ЛДПР хозяину.
И завертелось сумасшедшее колесо.
Тем временем воскресное утро помаленьку переходило в день. Был он солнечным, не то что суббота. На Фонтанке по коломенской стороне окна старых петербургских домов криво жмурились от яркого солнца. Стекла дремлющих на набережной машин били в небо фантастическими лучами, как какие-нибудь гиперболоиды из романа. В желто-серой паутине воды путались случайные листья, и упрямое речное течение относило их к гранитной излучине.
Река была здесь хозяйкой. Ее ровная текучая жизнь, знакомая до каждого всплеска всем живущим на берегах Фонтанки, была для них особым мерилом, камертоном, законом, правилом, помогающим не отвлекаться на ерунду.
А еще – про это знали не все – река добавляла городу, особенно его коломенской части, тот волшебный, неуловимый дух, наделяющий предметы обыкновенные чудесными, необъяснимыми свойствами.
И, уверяю вас, не было бы Фонтанки, не случились бы и те происшествия, о которых рассказано в этой повести.
Примерно через час с небольшим после визита к Пряниковым сантехника Андрюша вышел из парадной своего дома и отправился в магазин за продуктами.
Вяло шаркая по выцветшему асфальту, он добрел до первого перекрестка, когда ему навстречу из-за угла выскочил Сережа Овечкин.
– Салют! – сказал Сережа Овечкин, хлопая товарища по плечу. – Выглядишь как жертва маньяка. С предками успел поколбаситься?
Андрюша попробовал улыбнуться.
Рассказывать товарищу про трубу он, понятное дело, не собирался. Не то еще Сережа подумает, что у него не все в порядке с мозгами. И в школе потом затюкают, как какого-нибудь пришибленного ботаника. Да и не в Андрюшиных это было правилах – перекладывать собственные проблемы на плечи своих друзей.
– Так, не бери в голову!
Улыбка у расстроенного Андрюши получилась какой-то придурковатой.
– Послушай, но ты же в Саблино! – вспомнил он, почесывая в затылке. – И приехать должен только после восьми.
– Спасибо деду, выручил старичок! – подмигнув, ответил ему Сережа. – Понимаешь, встали сегодня утром, а дедушка вдруг как заорет. Короче, вспомнил про не выключенный утюг. Ну, я на электричку и в город.
Они стояли у стены и болтали, вовсе не подозревая о том, что за углом у водосточной трубы какой-то тип со сдвинутыми бровями слушает их уличную беседу.
«Хитер монтер, – с ухмылкой подумал Локоть, сося губами незажженную сигарету, – не раскололся, не рассказал про трубочку! Значит, рубит, значит, понимает, где выгода».
Он поправил мизинцем в ухе горошину подслушивающего устройства и поудобнее устроился у стены. На другой стороне улицы, колесами заехав на тротуар, стоял его роскошный «феррари», замаскированный под скромные «жигули». То и дело, корча страшную рожу, Локоть яростно грозил кулаком какому-нибудь задиристому прохожему, норовившему садануть по бамперу не на месте припаркованной иномарки.
А мальчишки за углом все болтали.
– Отпад полный! – это Андрюшин друг рассказывал про новую книжку, которую только что прочитал. – Представляешь, принц Клопомор мочит в замке своего родного папашу и забирает у него Священный Канделябр Власти! А когда Клопомор отваливает, приходит Клопоморова мачеха и наводит на убитого оживлятор. Тот – как новенький, только злой, у него же стыбзили Канделябр. Принц тем временем скрывается в Безлошадье, ему гадалка напророчила в юности, что его должен укусить череп лошади и принц от этого укуса умрет. Его отец, который теперь оживший, отправляется к Верховному Магу, и тот выносит ему трубу…
– Трубу? – переспрашивает Андрюша. – Какую еще трубу?
Лицо его при этом бледнеет.
Локоть хмурится на своем посту, ожидая, что его поднадзорный не выдержит и все сейчас разболтает. Волнуясь, Локоть приоткрывает рот, и сигарета, которую он сосет вхолостую, проваливается в воронку горла. Он этого даже не замечает.
– Ну, такую! В которую все на свете видно. Все, что было, есть и что будет…
– А-а, – протягивает Андрюша разочарованно.
– Утюг! Квартира! – вдруг вскрикивает любитель фэнтези. – Там же все уже, наверно, сгорело!
Сережа молнией срывается с места и вприпрыжку бежит домой.
Локоть делает незаметный знак, и две тени на другой стороне улицы выныривают из темнеющей подворотни и устремляются за подростком следом.
Локоть сплевывает табачную горечь и медленно выходит из-за угла.
Андрюша Пряников хочет его обойти, но человек со сдвинутыми бровями загораживает ему дорогу.
– Мальчик, – говорит он елейным голосом, каким уличные миссионеры из Церкви Иисуса обычно заговаривают с прохожими, – хочешь угоститься попкорном, а заодно и покататься на тачке ценой в пол-лимона баксов?
Человек в кожаной униформе протягивает пакет с попкорном и показывает мальчику на «феррари», замаскированный под скромные «жигули».
«Знаем мы ваш „попкорн“, – думает про себя Андрюша. – И ваше „покататься“ мы тоже знаем».
Мальчик пятится от назойливого прохожего.
«Забодали уже эти маньяки! И по телевизору, и на улице!»
Тогда Локоть меняет тактику.
– Знаешь, мальчик, в одном месте, отсюда недалеко, есть лучшая в городе коллекция человеческих черепов? Хочешь, я устрою тебе экскурсию?
Едва услышав про черепа, мальчишка в страхе шарахается от Локтя.
«Ладно, намекну ему на трубу, хотя шеф и запретил это строго-настрого».
– А ты не знаешь про такую трубу, наподобие старинных подзорных? – Локоть для пущей важности перешел на зловещий шепот. – Есть в городе один человек, который очень этой трубкой интересуется.
– Знаю, – сказал Андрюша.
Рыбка клюнула на пустой крючок, как тот железный крокодил из Фонтанки.
Глава 12. Кири-ку-ку!
Удобная штука – литература. Она вроде бы и жизнь и не жизнь.
То есть в первую, конечно же, очередь она, литература, есть жизнь. Люди в ней обедают, чистят зубы, ходят на работу и в школу, спят, просыпаются, разговаривают – словом, занимаются тем, чем обычно занимаются в жизни.
Но попробуйте, с другой стороны, в настоящей, не в литературной, действительности перенестись во вчерашний день. Не мысленно, не в памяти, а на самом деле. Готов поспорить на фирменный телевизор «Филипс» (все равно я его практически не смотрю), что у вас ничего не выйдет. А в литературе – пожалуйста.
Ёрики-морики, сусака-масака, и мы уже во вчерашнем дне!
Итак, суббота, осенний вечер, место действия – знакомый уже сарайчик. Мы украдкой наблюдаем сквозь щель, как похитивший трубу петушок из гадкого, заморенного цыпленка преображается в сказочную жар-птицу.
– Кири-ку-ку! – пропел он веселым тенором, в котором трудно было теперь признать тот хрипастый, тоскливый голос, какой мы слышали в начале нашей истории.
Причиной этого вечернего чуда была, похоже, удивительная труба.
Пританцовывая на легких лапах, он прошелся гоголем по сараю.
Свысока посмотрел на гору опротивевшего цветного лома, Эверестом уходящую к потолку.
Клюнул в лоб дурацкого Чижика-Пыжика, которого его скупердяй-хозяин уже в третий или четвертый раз спиливает с гранитного постамента на Фонтанке под каким-то мостом. Жизни бронзовому Чижику-Пыжику оставалось ровно до понедельника, когда откроют ближайший пункт по приемке цветного лома.
Петушку на это было плевать. Он – птица благородных кровей, и никто его теперь не заставит надрываться на этой железной каторге.
Перед мысленным петушиным взором промелькнула вся его жизнь…
Детским клювиком разбитая скорлупа.
Первый склеванный червячок-опарышек.
Первый выигранный петушиный бой…
И далекая счастливая встреча с человеком из созвездия Ориона.
Тыквоголовый появился из воздуха в тот момент, когда нож убийцы был всего в сантиметре от петушиной шеи. Силой взгляда он заставил жреца отвести ритуальный нож и убраться подобру-поздорову.
Затем он остановил толпу, которая окружила жертвенник, чтобы наказать святотатца, и спокойно – в левой руке петух, в правой – легкий саквояжец из кожи – покинул языческую молельню.
– Какая у вас неправильная планета, – сказал он возвращенному к жизни и не пришедшему еще в себя петушку, когда они удалились от капища на безопасное расстояние. – На нашей за такое злодейство превращают в горшок для кактуса.
– Язычники, – ответил спасенный. – Чего от них, несмышленых, ждать. Им бы только на мечах кандыб аться да лебезить перед своими богами. А богов у них, что блох на собаке.
– Это все от недостатка еды, но я исправлю эту несправедливость, – твердо пообещал пришелец и вытащил из саквояжа цилиндрик, исписанный нечеловеческими словами.
«Это все от недостатка ума», – собрался возразить петушок, но передумал и возражать не стал. Ему страсть как хотелось знать, каким способом его незваный спаситель думает накормить планету.
– Этот многофункциональный монокуляр, – произнес тыквоголовый с почтением, поводя своей медной трубкой перед клювом спасенной птицы, – кроме прочих полезных свойств, служит также для мгновенного переноса в любую точку бесконечной Вселенной любого материального тела. А во Вселенной есть такие планеты, где еды вокруг хоть заешься. Не надо даже руку тянуть, еда сама тебе в рот запрыгивает, только успевай переваривать. Налажу-ка я, пожалуй, сюда доставку из этих миров еды. Буду раздавать ее даром всем нуждающимся в телесной пище.
– Так может лучше их всех туда? – резонно возразил петушок. – Пусть сами там с собой разбираются. И здесь от них спокойнее станет – воздух чище и все такое».
– Не могу, – ответил тыквоголовый, – в этом случае нарушается принцип свободной воли. Да и, подумай, чисто технически: сколько лет займет перенос всех нуждающихся на другие планеты? Трубка-то у меня одна, и пропускная ее способность один человек за раз, включая багаж».
В общем, мудрый петушиный совет был отвергнут как негуманный и непрактичный.
Потом-то, уже помыкавшись, попутешествовав по векам и странам, тыквоголовый на горьком опыте убедился, кто из них прав.
Впрочем, дружбе человека и птицы эта правда нисколько не помешала.
Так они и бродили вместе, тыквоголовый из созвездия Ориона и простой петушок с Земли.
Один хотел переделать мир, сместить русло человеческой эволюции в направлении добра и прогресса – для того он и появился здесь, для того и пересек полгалактики, углядев однажды в монокуляр какую-то земную несправедливость.
Другой просто любил хозяина, помогал ему и его осаживал, когда хозяин, распираемый альтруизмом, готов был снять с себя последние шаровары, чтобы какие-нибудь полинезийские голодранцы могли прикрыть свою туземную наготу.
Петушок стал добровольным слугой своего тыквоголового благодетеля – впрочем, эти их взаимные отношения были лишь условностью и не больше.
Сам бессмертный, петушиный хозяин сделал вечным и своего любимца, перестроив ему с помощью трубочки соответствующие цепочки генов.
Вместо длинного инопланетного имени, которое, как петушок ни старался, невозможно было даже запомнить, не то что произнести вслух, хозяин, чтобы облегчить его муки, выбрал себе имя попроще – Ибрагим ибн Абу Аюб, в честь знакомого бродячего дервиша, встретившегося им однажды в пути. Петушок сократил это имя до живого и домашнего – Ибрагимушка.
Они служили при дворах фараонов, царей Востока и венценосцев Запада в должности звездочетов и предсказателей и справлялись с этим делом успешно.
Но главной целью их скитаний по свету было переделать умы. Вселить в тирана семена милосердия, привить монарху вакцину совести, царедворцу – бескорыстие и правдивость.
Трубка им давала возможность жить, не думая о хлебе насущном.
Где-нибудь в пустыне, или в горах, или в море, сидя на утлой палубе, только стоило навести трубу на мало-мальски обеспеченную планету, как буквально через пару минут появлялись и еда и питье.
Петушок поначалу все опасался, что однажды его добрый хозяин, отправившись в поход за едой, забудет возвратиться обратно. Поводом для подобных мыслей было то банальное обстоятельство, что все попытки переустройства мира, терпеливо предпринимаемые хозяином, кончались или поспешным бегством, или просто их отставкой от службы.
Любой другой на месте его хозяина давно изверился бы в собственных идеалах и, обладая таким подспорьем как всемогущий многофункциональный монокуляр, сбежал из этого земного болота. Любой другой, но только не его Ибрагимушка.
Наивности в нем, конечно же, поубавилось, но не настолько, чтобы отступиться от цели.
А потом произошло непредвиденное – вдруг исчезли и трубка и саквояж.
Как давно это было!
Ах как это было давно!
До Дадона или после него?
Нет, не после – после быть уже не могло, после были побег, погоня, были поиски исчезнувшего хозяина, страх, отчаянье, скитанья по свету…
Стрелы памяти одна за одной били прямо в петушиное сердце. Шелк атласной петушиной бородки потускнел, голова поникла.
Где вы, те благословенные времена, когда теплыми египетскими ночами он нес стражу на вершине горы и смотрел, как африканские звезды отражаются в излучинах Нила?! А Гранада, а снежные вершины Сьерры-Невады! Где ты, верный друг Ибрагимушка, пропащая твоя тыквенная башка?! Где вы, добрые Ибрагимушкины ладони, и зернышки из этих ладоней, и мягкая парчовая тряпочка, которой Ибрагимушка после ужина обтирал ему испачканный клюв?!
«А этот изверг, этот тиран, – подумал он про своего нынешнего хозяина, – не то что зернышек, черствой хлебной корки ему не бросит! Сам вон дует свое кислое пиво по восемь бутылок в день, заедает его килькой в томате и вонючими вялеными кальмарами, мне же – только вода из крана да обглоданные рыбьи скелеты!»