Хлебнув для большей отваги сложной смеси метровоздуха, студент приближается к той, с которой он мысленно уже готов вить гнездо и строить шалаш в зарослях бамбука, и, назойливо помаячив перед ее лицом, чтобы быть визуально отделенным от остальной толпы, произносит:
– Привет! Я Максим! Как тебя зовут?
Грохот. Удивленный взгляд. Девушка не слышит. У незадачливого ловеласа начинают сдавать нервы. Он вдруг вспоминает, что у него нос картошкой или, допустим, прыщ на лбу.
– Зовут как? – безнадежно повторяет он. Ему жутко.
Поезд дергает. Девушка, ничего не понимая, начинает крабом отползать вдоль поручня. Парень пугается еще больше. Собственный мелкий недостаток приобретает вулканические размеры. Прыщ становится громадным, как вулкан, и дышит лавой. Он уже ненавидит бедную девушку, с которой всего пять минут назад мечтал создать здоровую ячейку общества и даже, возможно, умереть в один день.
Теперь вопрос звучит с угрозой:
– Имя у тебя есть? Знакомиться будем или как?
Стук колес. Теперь уже слышит весь вагон, кроме той, кому вопрос адресован.
– Хоть как-нибудь вас зовут? В паспорте у вас чего-нибудь написано? Алло!
– Настя, – наконец говорит девушка.
Грохот. Теперь уже не слышит сам незадачливый ловелас.
– Как-как?
– Настя!! АНАСТАСИЯ!
Парень моргает. Он улавливает только кучку разрозненных звуков, однако признаться в глухоте ему неловко.
– «И я?» Прости, я не расслышал: ты и кто?
– У тебя что, бананы в ушах? – взрывается девушка.
Тут поезд как раз выскакивает на станцию, и вопрос разносится громко и четко. Пассажиры смеются. Студент смертельно обижается. Сердце обрушивается в нем, точно тракторное колесо на ногу механику.
– Больная какая-то! – говорит он вполголоса, трусливо прячет бананы в ушах под наушниками и отправляется пить пиво, навеки сделав неутешительный вывод о коварстве и злобе женского пола. Еще один сложившийся молодой холостяк пополняет ворчливые ряды старых коллег.
Хотя, если разобраться, у технаря в метро при должной настойчивости шансы всё же имеются. Технарь – практик, твердо стоящий на ногах и имеющий ясные приоритеты, пусть даже они просты, как табуретка. Гуманитарию же сложно вдвойне, поскольку голова его, наполненная хаотичными и скользко-софистическими знаниями, рождает порой неожиданные даже для самого хозяина звуки. Если вопрос технаря: «Можно с вами познакомиться?» в теории можно еще угадать, то попробуй-ка угадай: «Читали ли вы Кьеркегора? Хотя по вашим печальным очкам я вижу, что вы больше любите Джойса!»
Но и из этого положения Корнелий научился выходить. Во-первых, он знал в Москве все относительно тихие линии, где говорить можно было вполне нормально, а, во-вторых, таскал с собой в метро блокнот и строчил в нем вопросы с чудовищной скоростью.
Получалось нечто вроде:
КОРНЕЛИЙ: (пишет в блокноте) Девушка, что вы делаете сегодня вечером?
ДЕВУШКА: (пишет) Мою голову, забираю конспекты и пишу шпоры к зачету.
КОРНЕЛИЙ: А завтра утром?
ДЕВУШКА: Мою голову и сижу в библиотеке.
КОРНЕЛИЙ: А днем?
ДЕВУШКА: Сдаю зачет.
КОРНЕЛИЙ: А после зачета?
ДЕВУШКА: Мою голову и иду в библиотеку писать бомбы к экзамену.
Убеждаясь, что череда зачетов и экзаменов уходит в дурную бесконечность и грозит слиться с горизонтом, несчастный Корнелий в качестве прощального сувенира вручал девушке вырванное из своего крыла перо, которое она чаще всего принимала за голубиное, и, дружелюбно пожелав ей удачной головомойки, оставлял ее в покое.
* * *В тот поздний апрельский вечер, незадолго до закрытия метро, Корнелий прогуливался по станции «Краснопресненская», поджидая поезда. Он только-только закончил развозить секретные депеши, которые из несрочных стали уже совсем срочными, поскольку доставить их нужно было еще полторы недели назад.
Станция была совершенно пустая, что в перенаселенной Москве всегда пугает. Чтобы чувствовать себя одиноким, романтику необходима толпа. Когда же толпы нет, романтик невольно начинает нервничать и искать людных мест, чтобы вновь, обособившись, стать самим собой.
Интервалы между поездами сделались большими, и нетерпеливый Корнелий внутренне поскуливал, то и дело поглядывая на часы, разменивающие уже четвертую минуту.
Девушка появилась неожиданно, со стороны большого зеркала, необходимого машинисту для того, чтобы видеть, когда хлопать дверями, дабы защемить побольше пассажиров. Высокая, тонкая, чем-то похожая на цветок лилии. Нос небольшой, чуть вздернутый. Лоб высокий. В строении бровей привлекательная неправильность. Не то излом, не то легкая приподнятость окончаний, придававшая лицу удивленный вид. Под глазами едва заметные усталые полукружья.
«Лет семнадцать», – прикинул Корнелий.
Ему казалось, что еще несколько секунд назад слева от него никого не было. Не из тоннеля же она вынырнула?
На левой щеке у девушки был короткий шрам, горизонтальный и алый. Он касался края губ, отчего казалось, будто она непрерывно улыбается одним углом рта. Корнелий посмотрел на шрам и по наитию снизил возраст девушки примерно на год.
Одета девушка была во всё черное. Высокие десантные ботинки. Кожаные брюки. Кожаная узкая куртка с несколькими дробными и блестящими металлическими пластинами на спине и груди. Единственным исключением являлся красный шелковый шарф. Все вещи – и ботинки, и куртка, и шарф – были в крапинах грязи и пахли чем-то затхлым. Тиной?
К правому бедру девушки были пристегнуты ножны, а в них широкий и длинный, сантиметров тридцати нож-тесак. Корнелий удивился. С его точки зрения ходить с таким по городу означало непрерывно провоцировать нервную московскую милицию. Один только философ Сократ методом целой цепочки умозаключений сумел бы доказать, что такой нож имеет хозяйственно-бытовое значение, служит для заготовки лучины и обтесывания ножек табуреток и холодным оружием не является.
Рядом с девушкой шел громадный худой пес угольного цвета. Единственное «неугольное» исключение составляла узкая белая полоска на голове. Похоже, некогда пес получил ножевую рану, и шерсть на ней выросла уже седой. Породу собаки Корнелий затруднился бы определить – в ней угадывались и азиатская овчарка, и дог, и ньюфаундленд, и кто-то из крупных дворняг. Одно было несомненно – собаки в роду у нее подобрались серьезные, не искавшие в жизни мягких диванов и сбалансированного корма.
Первое, что потрясало, была величина пса. Спина находилась примерно на том уровне, на котором обычно ожидаешь увидеть раму велосипеда. Так и хотелось перебросить ногу и сесть верхом, вот только ногу было жалко. Если одежду девушки еще можно было назвать сравнительно чистой, то пса грязь покрывала почти целиком.
Заметив Корнелия, пес напрягся. Морда его невообразимо сморщилась, даже скомкалась. Кожа подобралась, как она умеет подбираться только у бойцовых собак и волков. Обнажились желтовато-белые клыки размером чуть ли не с палец. Не тратя времени на рычание, пес рванулся вперед.
Корнелий метнулся рукой к флейте, уже понимая, что не успевает даже достать ее. Расстояние между ними было шага три.
– Назад, Добряк! – приказала девушка, дергая пса за узкий кожаный ремень, служивший чем-то вроде поводка. «Чем-то вроде» – это потому, что всякому ясно было, что пса такого размера и веса на нем удержать так же невозможно, как на резинке от треников.
Пес, почти сбивший Корнелия с ног, подчинился. Шерсть на загривке опала. Морда перестала морщиться. Услышав один раз, что трогать Корнелия нельзя, умный зверь потерял к нему интерес и неохотно вернулся к хозяйке. Лишь верхняя губа осталась приподнятой – ровно насколько, чтобы были видны предупреждающе оскаленные клыки.
«Ты мне не нравишься! Если она считает, что убивать тебя не стоит, – живи, но не жди, что я буду вилять тебе хвостом!» – точно говорил он Корнелию.
Незадачливому связному стало не по себе. Как страж света, Корнелий старался не думать ни о ком плохо. Перья от этого быстро теряли белизну. Подумать же хорошо тут как-то не получалось.
– Собака – друг человека, – напомнил он себе. – Хотя какой должен быть человек, чтобы у него был такой друг! Или какие враги должны быть у человека, у которого такой друг!
Для девушки присутствие Корнелия на платформе тоже оказалось сюрпризом. Она не то метнулась, не то сделала резкий шаг влево, потянув за собой пса, вскинула на него глаза, но сразу же прошла дальше и остановилась примерно на месте второго вагона. Там она и стояла, покачивая сумкой на длинном ремне и нетерпеливо посматривая в пустой тоннель.
Громадный пес сидел рядом, изредка с угрозой оглядываясь на Корнелия. По всему было видно, что Добряк – для него самая подходящая кличка.
Девушка нервничала. То и дело, точно опасаясь чего-то, она озабоченно смотрела в тоннель, и лицо у нее становилось напряженным. Поезда все не было. Казалось, секунды прилипают к циферблату электронных часов, а потом, точно издеваясь, большими скачками дергаются вперед.
Самый бестолковый связной света взволновался. Чем дольше он жил в человеческом мире, тем сильнее увлекался и «залипал». С ним происходило то же, что с сотнями стражей до него. Все чаще он мыслил, как молодой человек двадцати с малыми копейками лет – представлялся себе суровым и грозным, сам же вел себя как радостный и веселый щенок.
Постепенно в голове у него точно сам собой образовался рубильник с положениями ON/OFF. В положении «ON» Корнелий был страж. В положении же «OFF» – задиристый очкарик с веснушками, любящий цветные сны.
Случались дни, когда он не вспоминал о том, что он страж света и в жизни у него существует некая высшая миссия и цель, отличная от простого переваривания пищи, блуждания по городу, переработки новых вещей в мусор и получения базового набора удовольствий.
Конечно, спроси у Корнелия некто: «Ау! Проснись! Ты что, забыл, кто ты?», он бы опомнился, но спрашивал его об этом только Эссиорх, и то чаще кулаком по лбу.
В состоянии «ON» любовь Корнелия была возвышенной, бескорыстной, щедрой и соответствовала стандартам света. В состоянии же «OFF» это был обычный сумбур с сомнениями, метаниями и фоновой мыслью: «А оно мне всё надо?»
В этом отключенном от неба состоянии Корнелий влюблялся только чем-то одним: или разумом, или сердцем. Когда увлекался один разум, сердце начинало ныть и стонать, отравляя разуму всякое удовольствие от логических построений и самоубеждений, точно уставший ребенок, увязавшийся за взрослым на прогулку.
«Это та самая девушка, которая нам нужна, потому что: а) б) в) г)! Смотри! Вся логика в нашу пользу! Не тормози!» – убеждал разум. «Катись ты со своими а) б) в)! Не то! Не мое!» – артачилось сердце.
Когда же влюблялось сердце, а ум оставался холоден, происходило всё наоборот. Вредный ум принимался поливать сердце ледяной водой убийственных доводов и за предсердия и желудочки оттягивал в сторону. «Посмотри на нее! Кого тут любить? Она же: а) б) в) г)! Сопоставляй факты, глупое животное! Нечего блажить!»
В завершающей стадии затянувшегося сражения обычно являлся Эссиорх и коротким ударом костяшкой пальца в лоб переключал Корнелия в состояние «ON», автоматически убивавшее бессмысленные метания.
Длинный поезд показался из тоннеля и, не снижая скорости, с электрическим дребезжанием пронесся мимо платформы. Все вагоны были освещены, и все пусты. Сюрреалистическое зрелище! Корнелий остановился на краю, завороженно наблюдая за синей гусеницей, вползающей в тоннель.
Когда поезд появился, девушка рванулась было к нему, точно желая вскочить на ходу, но, поняв, что это невозможно, отпрянула и, пробежав несколько шагов вдоль состава, остановилась в замешательстве. Пес тоже сделал несколько скачков, толкнулся мордой в захлопнутую дверь вагона и, отброшенный, упал на бок. Сразу вскочил, вернулся и сел у ног девушки.
Из-за грохота вагонов услышать ее слова было непросто, но Корнелию почудилось, будто девушка негромко крикнула что-то сердитое вслед удаляющемуся поезду. Затем, взяв себя в руки, продолжала нетерпеливо покачивать брезентовой сумкой, точно черная кошка подрагивала хвостом. На Корнелия она ни разу не взглянула.
«Ах так! Ну и ладно! Чем больше я тебе не нужен, тем больше ты мне нужна!» – подумал он.
Досада ужалила Корнелия сердитой пчелой. Связной обиделся и сделал охотничью стойку. Чем дольше он всматривался в девушку, тем сильнее путался. Ему было и тревожно, и радостно. Он сам не понимал, что с ним творится. Происходило нечто необычное с точки зрения положения «OFF», в котором находился замученный курьерской беготней Корнелий. И сердце и ум разом сказали «нет», а потом так же разом сказали «да!» И снова «нет», и снова «да».
– Так не бывает! Что-то тут не так! – сказал себе Корнелий.
Переключившись на истинное зрение, он убедился, что эйдос у девушки присутствовал, но немного странный. Точно рассеченный наискось, он состоял из двух половин. Одна из них была яркой и живой, другая – тёмной, будто обугленной.
Корнелий озадачился. За всё время своего пребывания в человеческом мире он не встречал ничего подобного. В большинстве случаев эйдосы осветлялись или тускнели целиком, без жестких разделений или границ. Разделенный эйдос – такой же нонсенс, как, допустим, вода, покрашенная в полосочку.
– Ничего себе! – невольно произнес Корнелий, в котором страж света на время заглушил бестолкового собирателя телефончиков.
Так как он стоял близко, девушка услышала и, повернув голову, окинула его быстрым взглядом, после чего вновь отвернулась. Корнелий успел заметить, что глаза у нее были странные, песочного цвета. Зрачки расширенные, без отблеска.
Одно точно: напугана она не была.
– Смывайся отсюда, очкарик! Если еще один поезд пройдет пустым, скоро здесь будет жарко, – бросила она.
Корнелий не обиделся на «очкарика». Своей ботанической внешностью он скорее гордился и всячески ее усиливал. Если у тебя есть внешний недостаток – акцентируй его, и он легко превратится в достоинство.
– Я не очкарик! Я зоркоглазик!.. – поправил Корнелий и быстро уточнил: – В каком смысле жарко?
– Не смотаешься – поймешь! – процедила девушка сквозь зубы.
Растратив все свои интеллектуальные способности на шуточку про «зоркоглазика», Корнелий испытал кризис разговорного жанра. Обычно многоречивый, теперь он сумел связать три предложения, лишь помогая себе овечьим блеяньем:
– Хороший пес! С такими никакой конницы не надо! Как тебя с ним в метро впустили?
Девушка не ответила. Она подбежала к краю платформы и, заглядывая в тоннель, прислушалась. Громадный пес прислушивался вместе с ней, повернув голову и насторожив уши. Оба были настолько синхронны, что у Корнелия даже мелькнуло подозрение, не составляют ли оба единое целое.
С грохотом подъехал поезд, но не на эту платформу, а на соседнюю. Девушка на секунду задумалась и рванула туда. Грязный пес спешил за ней большими скачками. То и дело обгонял, оборачивался, проскальзывал. Ту же дистанцию, что и хозяйка, он ухитрился пробежать зигзагами и вдвое бестолковее. В вагон он вскочил первым, выскочил и снова вскочил.
Приотстав, Корнелий помчался за ними и успел в последний миг. Двери хлопнули за его спиной.
– Чуть крылья не прищемило! – сказал Корнелий весело.
Он ничем не рисковал, зная, что ему никто не поверит. Людям с непросветлившимся эйдосом невозможно поверить в крылья, как невозможно ясно увидеть звезды в захватанный телескоп.
Девушка обернулась. В поезде она выглядела повеселевшей.
– А ты что тут делаешь? Ты же ехал в другую сторону! – спросила она.
– У зоркоглазика есть имя. Его зовут Корнелий! А тебя как-нибудь зовут? – незадачливый связной спешил узнать все самое главное, пока состав не разогнался и не начался грохот.
– Как-нибудь зовут. А что, очень важно?
– Для теоретической науки все детали имеют ценность.
Девушка усмехнулась. Когда она смеялась, шрам на ее щеке отползал вниз, и возникал привлекательный зигзаг.
– Ну, Варвара.
– Варвара Краса Длинная Коса?