– Ворота самые простые – это не к добру, – шепнула Кисонька, глядя, как раскрываются перед ними выкрашенные в уныло-зеленый цвет створки. Из караулки высунулся потрепанный мужичок – черты его лица терялись в сиянии красного, как помидор, носа! Выходить он не стал, только поводил своим выдающимся носом, точно принюхался, и по каким-то ведомым лишь ему признакам решил, что мини-вэну тут быть можно.
Кисонька выбралась из кресла – за четыре с половиной часа пути оно так прилипло к спине и ниже, что уже воспринималось как часть организма. Очень болезненная часть. Могли бы доехать и быстрее, если бы Надежда Петровна не бдила над спидометром. Чемоданы уже стояли у входа в пансионат под охраной Евлампия Харлампиевича. Мурка с Севой волокли свои рюкзаки, Вадька – ноутбук. Осталось только подхватить сумку с едой.
– Через неделю на этом самом месте! – весело крикнул Володя, и автомобиль начал сдавать назад, выкатываясь за ворота. Оставшаяся на ступеньках у входа компания неуверенно переглянулась.
– Ну что засмущались – пошли, – скомандовала Надежда Петровна, хватаясь за ручку багажа. Катька с Вадькой навалились с двух сторон, и чемодан решительно вдвинулся в холл, прокладывая дорогу остальным.
– Чтоб ноги вашей не было в моем пансионате! Убирайтесь отсюда вон, вон!
Крик обрушился как тяжеленная бронзовая люстра на голову. Ребята замерли на пороге – переход с яркого солнца в полутемный холл на миг ослепил всех, заставляя по-совиному хлопать веками, разгоняя плывущие перед глазами разноцветные пятна.
– Ничего не получите – ни комнаты, ни кровати, даже стула не дам! – Новый крик всколыхнул полумрак.
Первой сквозь цветные пятна перед глазами проступила женщина – наверное, потому, что она была такая же немолодая, серая и большая, как ее владения. Несмотря на жару, крупные плечи и еще более крупный бюст облегал тускло-серый плотный костюм, очень коротко стриженные волосы тоже были серыми, разве что на щеках выступила красная сетка мелких сосудов!
– Но с вами же разговаривали, – пролепетала Надежда Петровна, уже жалея, что вот так сразу отпустила Володю.
– С вами невозможно разговаривать! – перебили ее, и ребята увидели, что спиной к ним стоит высокий мужчина в темной футболке и джинсах. – Анна Степановна, возьмите себя в руки! Вы, вот лично вы, этот вопрос не решаете! Вы всего лишь директор!
– Всего лишь? – Глаза женщины засверкали, будто в каждом зрачке включилась вольтовая дуга. – Я здесь с советских времен директор! Я еще по профсоюзной линии начинала! У нас ежегодно по пять тысяч человек оздоравливалось! В 1988 году Всесоюзный слет работников молочной промышленности проходил! Сам министр приезжал! Процедуры делали – электрофорез, орошение и массаж! Три стола в столовой было!
– Всего три стола на пять тысяч человек? – шепнул Сева. – Понятно теперь, почему в советские времена всюду были очереди!
– Она имеет в виду разные меню, – также шепотом пояснила Вадькина мама.
– Мясо-молочный стол, детское меню и диетическое! И кефир с печеньем перед сном! И бадминтон напрокат! И шезлонги! Немецкие! И все довольны были! А вы… И такие, как вы! – Директорша с тяжелой ненавистью уставилась на мужчину. – И эти владельцы ваши… – ярость в ее глазах вдруг погасла, сменившись беспредельной, усталой тоской. – Загубили пансионат. И жизнь мою загубили.
– Анна Степановна, они не мои владельцы, они ваши владельцы, – изо всех сил сдерживая злость, процедил мужчина. – Решать вопрос о покупке я буду с ними! И передайте, что нынешняя цена меня не устраивает. Пусть посмотрят, в каком состоянии здание, – и вернутся наконец в реальность! Всего доброго! – Он резко кивнул и направился к выходу.
– Мой пансионат в прекрасном состоянии! – заорала в удаляющуюся спину Анна Степановна. – Всегда все довольны были! Пока такие, как вы, не понаехали! Только не обломится вам ничего, ясно? И всякие-прочие покупатели… – она выплюнула последнее слово, как грязнейшее из ругательств. – Мне тут не нужны – только и знают, что на море задарма ездить!
Замершие у дверей ребята переглянулись – возникло неприятное ощущение, что она говорит как раз про них. Точнее, орет!
– Я сама найду деньги, слышите?! Инвесторов найду, которые оценят! Тут снова будет пансионат! Такой же, как был!
Мужчина обернулся через плечо и тихо сказал:
– Если как был, достаточно подождать пару лет – и вы снова будете его продавать. – Входная дверь распахнулась, блеснув отраженным в стекле солнцем, незнакомец сбежал по ступенькам и скрылся из виду.
Директорша осталась стоять в полутемном холле, ее большие руки опустились, широкие, полные плечи сгорбились, стриженая голова поникла, а в глазах стояли и злость, и настоящее горе. Надежда Петровна шумно вздохнула. Вадька и Катька одновременно взяли маму за руки – еще совсем недавно закрывали поликлинику, где мама проработала всю жизнь. Сказали: нет на вас денег у государства, ищите другую работу, а пациенты пусть ищут других врачей! Хорошо, тогда все обошлось: отец Мурки и Кисоньки как раз «оживил» давно закрытый завод, которому понадобилась поликлиника для рабочих. А если б не обошлось?
Разнесшийся по всему холлу вздох заставил Анну Степановну вскинуть голову и посмотреть на сгрудившихся у дверей посетителей. Некоторое время она молча разглядывала их, словно не понимая, откуда те взялись. Наконец ненакрашенные губы скривила презрительная усмешка, и женщина гаркнула, как корабельный боцман:
– Машка! Иди, принимай, очередные халявщики со своим гусем приехали!
А после, как солдат, через левое плечо, повернулась и, печатая шаг, направилась к кабинету с надписью «Директор».
– Иду-иду! – донеслось с лестницы, и по ступенькам сбежала черноволосая смуглая девушка лет восемнадцати. – Вы, что ли? – явно ориентируясь по гусю, бесцеремонно спросила она. – А готовить у нас нельзя!
Как всегда при упоминании о том, что гусей вообще-то едят, Евлампий Харлампиевич нахохлился, а Катька грозно сдвинула брови.
– Это домашнее животное! – отрезала она.
– Тогда уж домашняя птица! – рассмеялась девушка Маша.
– Домашняя птица – которую готовят. А Харли – домашнее животное, – пояснила девочка.
Евлампий Харлампиевич недовольно скосил на нее круглый глаз, но не объяснять же каждому встречному, что на самом деле он – боевой белый гусь и в какой-то мере тоже сыщик и охотник за преступниками!
– С домашними животными к нам когда-то тоже было нельзя, а теперь все можно, – успокоила их девушка, обводя рукой полупустой холл. Тот и вправду казался нежилым, давно заброшенным. Кресла перед допотопным телевизором сиротливо жались друг к другу, словно позабыв, когда в них сидели люди. В воздухе чувствовался едва уловимый запах прелой влаги – так пахнет застоявшаяся вода в подвале. Даже нарисованные на стене детишки с мячиком казались потерянными, будто злые родители завели их сюда и бросили, как в сказке про Мальчика-с-пальчика. Жизнь оставалась лишь за дверью директорского кабинета – матовое стекло то светлело, то темнело, словно его закрывала собой расхаживающая из угла в угол хозяйка.
– Вашей директрисе мы не нравимся, – пробормотала Надежда Петровна – фраза о халявщиках задела ее чуть не до слез.
– А с чего вы должны ей нравиться? – хмыкнула Маша. – Пансионат пустой стоит, всех уволили, я да дядя Вася остались. «Покупатели» все едут и едут, только никто на самом деле не покупает. Живут тут неделями, на пляж шастают – хоть бы для приличия сделали вид, что пансионат осматривают! Секретарши, бухгалтерши, уборщицы – все уже тут перебывали. Ну хотите сотрудникам дешевый отдых устроить – заплатите за номер, у нас недорого! Нет, сперва на халяву отдохнут, а потом говорят: «Нерентабельно, пансионат запущенный!» Вы так вообще… – Маша окинула их компанию ироническим взглядом, – детишки с гусем приехали покупателя представлять!
– Нам папа поручил посмотреть! – вскинулась Мурка.
– Ага, и гусю тоже, – фыркнула Маша. – Вы еще хотите, чтоб директорша вам радовалась! Она при советской власти тут, считай, хозяйкой была. Сюда по профсоюзным путевкам ездили, пансионат был на полном обеспечении завода. Мебель, ремонт, продукты для столовой – все через нее шло. Сыновьям в Киеве две квартиры купила! – В голосе девушки звучала даже гордость за оборотистую директоршу. – Потом, когда профсоюзы кончились и люди за свои деньги отдыхать стали, так круто уже развернуться не получалось. Еще мелкие гостинички вокруг расплодились… У них и спутниковое телевидение, и кондиционеры, и вайфай… Но ничего, кое-как жили. Ну а потом появился он… – последнее слово Маша выдала многозначительным шелестящим шепотом. – И все было кончено! – Глаза ее зловеще и таинственно блеснули.
– Кто – он? Что было кончено? – растерялась Надежда Петровна.
– А вот ночью узнаете, – прошептала Маша, и словно холодом повеяло среди теплого дня. – Кто сюда приезжает, все узнает ночью!
– У них привидение водится? – то ли с тревогой, то ли радостно уточнила Катька.
– С 1988 года, – немедленно согласилась Мурка. – Призрак недовольного туриста, отравившегося мясо-молочным столом и прихлопнутого немецким шезлонгом. Местная директорша его добила бадминтоном напрокат – чтоб все довольны были. С тех пор его дух бродит по пансионату – а из башки у него торчит ручка бадминтонной ракетки! – Мурка приставила палец к голове, показывая, как именно торчит. – По ночам он стенает в туалетах, а утром… – тон девочки стал еще более зловещим, чем у Маши, и она нависла над Катькой, хищно шевеля пальцами, – утром постояльцы недосчитываются рулона туалетной бумаги!
– Малая у нас и так слегка прибацанная – то у нее скелеты бегают, то зомби скачут, а ты ей еще про призрака туалетной бумаги вкручиваешь! – шикнул Вадька.
– Скелет на самом деле был! И бегал![7] – обиделась Катька. – Вот увидите, и какой-нибудь призрак к ночи обязательно найдется!
– Вам сколько комнат давать? – тем временем переходя на деловой тон, поинтересовалась горничная.
– Три комнаты на двоих, – машинально ответила Надежда Петровна. К Муркиным шуточкам она не прислушивалась, чувствовала себя неловко: после криков директорши и откровений Маши хотелось подхватить чемоданы и убраться подальше от пансионата. Но другого шанса отдохнуть с детьми ей не видать, как всегда, денег не хватит… и Косинским обещала! Она взяла себя в руки и распорядилась как ни в чем не бывало – только голос звучал неестественно:
– Девочки поселятся вместе, – она кивнула на близняшек, – Вадька – с Севой, ну а Катя – со мной.
Призрак был моментально забыт.
– Мы с Евлампием Харлампиевичем опять крайние? – возмутилась Катька. – Я тоже с девчонками жить хочу! У вас же есть комнаты на троих? – накинулась она на Машу.
– На троих – есть, а на одного – нету, – помотала та головой.
– Пусть мама одна в двухместном номере живет! Какая разница, все равно ваш пансионат никому на фиг не нужен! – выпалила Катька. Сложные переживания на тему, халявщики они или нет, рады им в пансионате или не очень, ее не волновали.
– Катя! – вскинулась Надежда Петровна. – Извините ее, Маша! А ты могла бы хоть сделать вид, что тебе не противно жить в одной комнате с родной матерью! Все, разговор окончен! – резко перебила она, видя, что Катька собирается что-то возразить. – Какой у нас этаж?
– Восьмой, – злорадно сообщила Маша. – Представителям покупателей даем комнаты на верхних этажах. Ниже все закрыто.
– И где лифт? – подхватывая сумку с продуктами и пакет с минералкой, деловито осведомилась мама.
– Отключен, – пропела Маша. – Для экономии электроэнергии.
Лицо Надежды Петровны стало мрачным как туча, но она только жестко сжала губы и решительно пошагала к лестнице.
– Интересно, папа совсем не выяснял, что тут делается, или пытался доказать, что бывают ситуации хуже, чем поющий под окном Мотя? – берясь за свой чемодан, проворчала Кисонька.
– Мы всегда в таких местах отдыхали, – пожал плечами Вадька. – Год назад с бабушкой на турбазу ездили – там вообще домики деревянные, а в крышах вот такенные щели… – он развел большой и указательный пальцы.
– В холле мы все равно оставаться не можем, – заключила Мурка, забрасывая за спину рюкзак и вешая на плечо сумку с Вадькиным ноутбуком. Катька волокла Севкины вещи, а сам Сева вместе с Вадькой перли по лестнице семейного тихоновского монстра. Только Евлампий Харлампиевич налегке перепархивал с одних перил на другие. Лестница не кончалась – бетонные ступеньки все кружились и кружились под ногами, и каждый этаж походил на предыдущий: крашеные стены и смахивающие на опустевшие рамки фотографий створки дверей. Даже обычных матовых стекол в них не было.
– Мы тем летом в Турции на минарет лазали, – прервала мрачное, заполненное пыхтением и сопением молчание Кисонька.
– И что? – откликнулась бредущая впереди Катька.
– А то, что хотя бы без чемодана! – пробурчала та, втаскивая вещи на очередную площадку.
– Восьмой! – вдруг раздался ликующий Катькин вопль. – Люди, это и есть восьмой! Мы дошли! Ура!
Кисонька тупо посмотрела на ничем не отличающуюся от остальных дверь с дыркой вместо стекла, потом задрала голову. Лестница поднималась еще на полпролета и обрывалась площадкой девятого, видимо, технического этажа. Нависая над головой, к перилам верхней площадки был придвинут гигантский холодильник: двустворчатый, похожий на железный шкаф. Наверное, с кухни пансионата, хотя металлические двери больше напоминали о холодильниках полицейских моргов в кино. Девочка передернула плечами – такой здоровенный, а перила такие невысокие… Жутковато будет под ним ходить. И вслед за остальной компанией втащила свой чемодан в длинный и узкий, как кишка, коридор.
– Тут вдвоем не протиснешься! – маневрируя чемоданом, пробурчал Сева.
– Гуськом! – скомандовала Мурка. – Гусь – первый!
Евлампий Харлампиевич зашагал впереди, шлепая красными перепончатыми лапами по кирпично-красному линолеуму. Колесики чемодана то и дело цеплялись за трещины и щели, в коридоре не светилось ни одной лампочки, и только из трех распахнутых дверей падали серебристые пятна дневного света.
Из одной выглянула Надежда Петровна.
– Тут совсем неплохо, – уже спокойно, даже радостно объявила она. – Душ-туалет есть, чего еще надо?
«Спутниковый телевизор, орешки в мини-баре и обслуживание в номер!» – подумала Кисонька, но вслух не сказала.
– Выбирайте, какая комната больше нравится!
Что тут выбирать? Кисонька свернула в первую из распахнутых дверей и снова зажмурилась, теперь уже попав из темноты коридора на свет. Стены оказались двухцветными – розовыми с золотистыми цветочками там, где обои уцелели, и полосато-ободранными в остальных местах. У стен приткнулись кровати с бугристыми матрасами и влажным бельем. У окна торчал рассохшийся письменный стол. С потолка на длинном шнуре свисала голая лампочка. Кисонька с суеверным ужасом огляделась по сторонам, подтянула к себе чемодан, словно боялась, что тот въедет в выглядывающую из-под кровати полоску толстой пушистой пыли, и выпалила:
– Давай уедем!
– Куда? – На лице Мурки красовалось непонятное, но явно неодобрительное выражение. Будто ей хотелось дать кому-то в рожу, но она никак не могла сообразить – кому.
– В любую из местных гостиниц! Можем даже виллу снять, видела, какие классные! – выпалила Кисонька.
– Мы – да. А ребята? – тихо сказала сестра.
– С нами! – воскликнула Кисонька и осеклась. Действительно, как она не подумала… Они с Муркой – дочки богатых родителей, никто не удивится, что они могут заплатить за комнату с увитым виноградом балкончиком в вилле над морем. Вадька с Катькой и Сева на самом деле тоже могут, но… Как объяснить их маме, откуда деньги? Сказать, что они с Муркой платят. Кисонька покачала головой. Надежда Петровна могла принять от Косинских отдых, который тем самим ничего не стоил, да и за детьми надо присмотреть, но она никогда не возьмет денег, тем более у девчонок.
Девочка в отчаянии плюхнулась на ближайшую кровать – та заскрипела, будто взвыла.
– Неделю я здесь не выдержу, – прошептала она, обводя взглядом стены.
– Мы когда на соревнования ездили, и не в таких условиях жили, – неуверенно ответила Мурка, хотя видно было, что ей самой в пансионате совсем не нравится. – По восемь человек в комнате!
– То на соревнованиях! – возмутилась Кисонька. – Морды бить можно в любых условиях! Мы с тобой и в палатках жили, когда в поход по Крыму ходили. А сюда приехали расслабляться! Пляж, дискотеки, коктейли… Разве можно расслабиться – тут?
– На дискотеку нас тетя Надя не пустит. Во всяком случае, одних, без нее, – мрачно усмехнулась Мурка.