Мы собираем рыбу, и тут прибегают собаки звать нас к завтраку. Они уже наигрались, набегались по болоту. Глаза веселые, ушки торчком, розовые языки по колено. Вся шкура в каких-то семенах и разит неизвестной пахучей болотной травой. От которой они сами без конца чихают.
А мама в это время ждет нас и разбирается с дядей Кузей, охранником музея. Вообще-то он никакой не Кузя, его фамилия Кузнецов, но все его почему-то зовут Кузей. Он раньше служил в милиции проводником служебной собаки. Потом их обоих ранили, а когда они выздоровели, то их отправили на пенсию. И сейчас дядя Кузя с Греем подрабатывают: охраняют по ночам местный музей. Они совсем оправились, только дядя Кузя слегка покашливает, а Грей слегка прихрамывает.
И вот стоит дядя Кузя возле нашей мамы босиком и спрашивает:
– Соседка, к вам мой ботинок случайно не забрел?
– С белым шнурком? Забрел, вон под окошком прячется. Грей притащил.
– Вот вредитель, – шутливо сердится дядя Кузя, – он для вашей Греты ничего не жалеет. Все свое ей перетаскал, теперь за мое принялся! Как заявится, строго скажите ему, чтоб домой шел.
– В угол поставите? – улыбнулась мама.
– Без обеда оставлю, – улыбнулся дядя Кузя.
Когда мы шли с пруда с карасями и собаками, Алешка вдруг опять завел разговор о собачьем лае.
– Дим, скажи, правда же собаки по-всякому лают? Это у них такой язык. Радостно, просительно, грозно, вопросительно, жалобно, тоскливо, да? И вот, Дим, тут один художник…
– Что, тоже лает по-всякому? – не сразу врубился я. – Или кусается?
– Нет, Дим, он картины рисует. И, скажи, ведь каждый художник рисует по-своему, да? Как собака лает.
Вот тут я даже остановился. Что-то почувствовал. И строго, как мама, спросил:
– Алексей! Что ты опять затеял?
– Еще ничего, Дим. Я еще только думаю. Я тебе потом все расскажу. Но еще не скоро. После завтрака.
Когда мы вернулись на нашу как бы дачу, нас уже ждала на столе сковорода, полная яичницы, а у порога стояла миска, полная собачьей каши. Мы с Алешкой дружно навалились прямо на сковородку, а Гретка с Греем дружно зачавкали из общей миски. Хорошая миска, вроде тазика.
– Все, – сказала мама, когда мы вхолостую заскребли вилками по пустой сковороде, а собаки загремели пустой миской, – марш на антресоли досыпать, а ты, Грей, живо домой, сейчас тебе там будет!
Грей еще раз облизнулся, благодарно помахал маме пушистым хвостом, забрал ботинок и нехотя, прихрамывая побрел домой, а мы с Алешкой забрались на свой чердак.
Алешка сразу же схватил бинокль и, не отрываясь от него, стал мне рассказывать про художника, который лает, и про собак, которые рисуют картины.
Правда, он все время прерывал свой рассказ сообщениями обо всех делах в поселке. Вроде того, что тетя Зина повесила сушиться ковры на заборе, дед Строганов потащил в сарай очередную доску, а флягинский рыжий кот все еще доедает нашего карася на крыше сарая и шипит на ворону, которая пытается тоже ухватить кусочек свежей рыбки.
Поэтому я передам Алешкин рассказ своими словами. Потому что с этого рассказа все и началось…
Глава II. Квадратный круг
Несколько дней назад, в одно прекрасное утро, когда мы вернулись с рыбалки, Алешка вдруг умылся! Вдруг постирал свои кроссовки! Вдруг сменил свою драную футболку на менее драную!
– Ты куда нарядился? – с подозрением спросила мама.
– К дяде Кузе, клещей вытаскивать, – соврал Алешка не моргнув глазом.
– И где это он клещей нахватал?
– Это не он, это Грей.
Клещи для собак – это большая беда. Если их просмотришь, собака может погибнуть. Поэтому мы очень за этим следим. Но Грей эту процедуру не любит и дяде Кузе дается с большой неохотой. А Лешке – пожалуйста, делай что хочешь. И слушается его, как примерный ребенок. «Сядь, встань, повернись другим боком, ухо отклячь». Алешка щедро поливает впившегося клеща подсолнечным маслом и немного погодя выкручивает его, как ржавый шуруп из доски. Грей все это терпит, только потом требует чего-нибудь вкусненького. Больше всего любит семечки. Но без шелухи. Ему надо, чтобы кто-нибудь, хороший человек, их погрыз. И такой человек всегда находится.
Но на этот раз хороший человек направился не к дяде Кузе, а в недалекий небольшой городок. Или большой поселок. В местный музей. Мы там уже бывали, там довольно интересно и много всяких ценных экспонатов. Поэтому по ночам этот музей охраняют Грей и дядя Кузя.
Музей находился в облупленной дворянской усадьбе какого-то давнего века, но внутри он очень красивый. Все в нем такое старинное и историческое. В одном зале даже карета стояла с мягкими сиденьями и на ременных рессорах. Алешка, конечно, ухитрился в нее залезть – покачаться. Экскурсовод тетя Липа, делая большие от восторга глаза, говорит, что этой карете пятьсот лет. И что в ней какой-то древний царь ездил. «Доисторический», – сказал мне Алешка. У него все, что было до его рождения, доисторическое.
В общем, музей нам понравился. Там было много всего. И все было какое-то настоящее, непохожее на холодные экспонаты. В подсвечниках торчали оплывшие свечи, в камине грудились обгоревшие поленья. На столике лежала раскрытая книга, и возле нее стояла кофейная чашка. Все часы – и напольные, и на каминной полке, и на стенах – мерно тикали и в положенное время хрипло отбивали положенный час. Старинное оружие, развешанное по настенным коврам, было готовым к бою. Даже громоздкая карета в углу казалась уютной детской спаленкой. Доисторической такой.
В общем, полное впечатление, что в этом древнем доме до сих пор живут люди. И нормально пользуются всеми доисторическими предметами. Читают, играют в карты, танцуют при свечах, заводят часы, дремлют в глубоких креслах. Привидения такие. Или домовые…
Алешке больше всего понравился самый просторный зал с колоннами. Экскурсовод тетя Липа, чуть не падая в обморок от восторга, рассказывала, что здесь проходили всякие балы под большой оркестр. Он располагался на каких-то антресолях у дальней стены, скрытых красивой загородкой.
– Как бы туда залезть, – помечтал Алешка.
– А никак бы, – огорчила его тетя Липа. – Лестница с той стороны, за запертой дверцей.
Алешка вздохнул, еще не зная, что… Впрочем, все по порядку.
Сейчас в этом зале никаких, конечно, балов не случается. Сейчас здесь висят по всем стенам, между колоннами, прекрасные картины старинных мастеров. Всякие сельские пейзажи, морские волны у скал и женские портреты. Он у них так и называется – Зал классической живописи.
И каждый раз, когда мы в нем оказывались, там уже сидел перед мольбертом на складном стульчике молодой юноша. Скромный такой. Худенький.
Алешка в один миг с ним познакомился.
– Дим, его зовут Истомин, он на художника учится. У него сейчас каникулы. И он срисовывает старинные картины, чтобы получше научиться самому рисовать. И мне показалось, что он голодный.
Мне тоже. На нем была всегда одна и та же старенькая ветровка и сильно поношенные кроссовки с разными шнурками. Но он этого не замечал. Он так старательно работал, с таким блеском в глазах, что ему можно было позавидовать. И рисовал он здорово. Ничуть не хуже, на мой взгляд, чем развешанные по стенам классики, у которых он учился. Во всяком случае, очень похоже, не отличишь.
Истомин упорно трудился до самого вечера, когда директор музея, маленькая такая шелестящая старушка, начинала с намеком позванивать ключами.
– Сейчас, сейчас, – бормотал он, делая последние мазки и собирая кисти.
Чуть позже в музей приходили Грей и дядя Кузя. Они обходили все здание, проверяли окна и двери, запирались и садились пить чай. Уже до самого утра.
И вот в этот раз Алешка пошел в музей не просто так. В этот день там открывалась выставка новых работ местного художника Славского. Наш Алешка и сам здорово рисует, поэтому ему было интересно посмотреть на работы коллеги – гениального (так в афишке было написано) профессионала.
Про это событие даже местная газета что-то там написала. Про какое-то «современное явление в ретроспективном изложении». Мы эту газету, конечно, не читали. Просто мама, когда у нее вышла из строя разделочная доска, обрабатывала на ней селедку и потом поручила мне эту газету с рыбьими потрохами отнести на помойку. Я по дороге, чтоб не скучно было, заметку прочитал. Кстати (и это очень важно), Алешка из этой доски сделал кормушку для синичек. И аккуратно каждый день насыпал на нее семечки – не ленился бегать за ними в наш магазинчик. Но я об этом вспомнил… так, чтобы было ясно многое другое. Которое еще впереди.
Когда Алешка в своих стираных кроссовках подошел к дубовым дверям музея, на которых вместо ручек красовались бронзовые львиные морды с медными кольцами, там уже топтались местные бездомные Вася и Бася, муж и жена. Они трогали дверные ручки, словно взвешивали их, и переглядывались. Наверное, прикидывали, как здорово эти ручки выглядели бы на их двери. Потому что они не были совсем бездомными – на окраине поселка у них была скромная хижина, в которой местный участковый время от времени находил украденные у населения вещи.
Бася и Вася вежливо посторонились, и Алешка вошел в музей.
Презентация намечалась в небольшом зале, куда поставили стулья и столик с букетом цветов в вазе. Впрочем, цветов сначала не было, была только одинокая ваза, про цветы забыли.
– Ах, как неудобно получилось, – начала падать в обморок тетя Липа. Но не успела: на глаза ей попался Алешка. Она ему подмигнула, он ей кивнул – мол, все будет путем. Схватил вазу и помчался к выходу.
– Вазу не разбей! – крикнула ему вслед тетя Липа. – Она старинная!
– Ага, ее разобьешь! Она железная.
Лешка выскочил на улицу, надеясь собрать букет с клумбы возле входа в музей. Облом! На скамеечке возле клумбы грелись на солнышке, нюхали цветы и мирно потягивались Бася с Васей. Все-таки свидетели.
Но Алешка не растерялся, вернулся в музей, где в одном из залов приметил на окне цветущую в горшке герань. Хорошо, что не кактус. Он быстренько выдернул кустик из горшка, стряхнул с корней землю и «посадил» герань в старинную железную вазу. Залил в нее воду из графина. Поболтал немножко. Чтоб лучше прижилась.
– Какая прелесть! – восхитилась тетя Липа и поставила вазу с цветами на стол. – Где же ты их купил?
– Мне их подарили, – ответил Алешка и уселся в самом первом ряду. Посетителей собралось довольно много, потому что в последние годы культурные мероприятия в поселке стали большой редкостью. Правда, там был Дворец культуры, но сейчас в нем разместился торговый центр. Еще был и кинотеатр, но сейчас в нем разместился крытый вещевой рынок.
Рядом с Алешкой сел какой-то рыжеватый иностранец с голубыми глазками и в веснушках по бокам носа.
Публика в зале собралась вежливая и культурная. Все тихо переговаривались, а когда появился гениальный художник Славский, дружно захлопали ладошками.
«Славский, Дим, он почти совсем как настоящий художник» – это Лешкины слова. Он был в бархатном зеленом пиджаке с пышным бантом на шее и в шляпе, как у Боярского. Он не снял эту шляпу, даже когда уселся за столик. Совсем как Боярский. Тот, наверное, даже спит в шляпе. Но здесь Алешке это здорово не понравилось. Он с раннего детства хамства не выносит.
Алешка был не одинок. Встала какая-то женщина и намекнула художнику, что он в помещении, что здесь присутствуют дамы и неплохо бы из уважения к ним и из элементарной культуры снять шляпу.
– Не могу. – Славский, как бы извиняясь, с небольшой улыбкой широко развел руки. – Не могу, милая дама. Это мой творческий имидж. Аллочка Пугачева носит парик, а я шляпу. Людям искусства можно прощать маленькие слабости.
Ответом была тишина. Только Лешка хмыкнул (как потом оказалось, не зря), а его сосед чмокнул. Он все время в восхищении качал головой и чмокал. Будто сосал конфетку. Хотя чмокать в восхищении было еще рано: картины на задней стене, за спиной художника, были завешены синей шторочкой.
Славский встал, поправил свой бант, потрогал шляпу, будто боялся, что ее сорвет ветром, и начал говорить.
– Уважаемые дамы и господа! Сегодня вам выпала небывалая удача первыми ознакомиться с моей новой серией картин. Не скрою, их сюжеты навеяны мне гениальностью моего учителя Казимира Малевича. Все вы, конечно, знаете его шедевр мирового уровня «Черный квадрат». – Спросите кого-нибудь про Малевича, никто, кроме «Черного квадрата», ничего не назовет. – Однако, – он снова, на всякий случай потрогал шляпу, – что есть «Черный квадрат»? Вся его сила в том, что каждый человек видит в нем что-то свое, глубинное. Или это окно, за которым безбрежная зимняя ночь. Или этот распахнутый во Вселенную путь. Или безысходная тоска. Или…
– Двойка в четверти, – подсказал Алешка. В зале хихикнули.
– Вы неглупый молодой человек, – снисходительно похвалил его Славский. – Впрочем, продолжим. Однако я пошел дальше, шире и глубже. В моих композициях представлено все многообразие человеческих эмоций, радостей и разочарований, надежд и мечтаний… Впрочем, все это вы сейчас увидите. Торопитесь, уважаемые дамы и господа, потому что вся эта серия на днях покидает пределы России. Все картины закуплены западной Галереей современной живописи. Здесь мне за них не дадут и ломаной копейки. Прошу! – И он широким жестом отдернул занавеску.
В зале было и так тихо, только мерно постукивали в углу старинные часы. А сейчас здесь воцарилась поистине мертвая тишина. И буквально через секунду заскрипели стулья, некоторые люди встали и без всяких слов покинули зал.
Картин было много. Штук десять. Но они были странные. Квадраты, треугольники, овалы, круги, «зиги с зугами». Отдельно висела какая-то злобная колючка.
Художник был польщен тишиной.
– Как видите, – сказал он, – я конкретизировал все, что заложено в «Черном квадрате». Вот, пожалуйста, «Синий квадрат». Что это? – Он помолчал, ожидая ответов. Не дождался. – Это символ нашей России. Синее небо, васильки во ржи, синеглазая девушка, синяя вода бескрайних рек, синева дальних просторов…
Тут поднялся сердитый дядька и спросил густым голосом:
– А не лучше ли было изобразить это все, как есть на самом деле? Синее небо, синие васильки, синеглазые русские девушки? Или слабо?..
Славский не дал ему договорить:
– Это примитивизм! Вы только подумайте…
– Спасибо, не буду, – отрезал дядька и стал пробираться к выходу.
ут опять проявила интерес та самая милая дама, что возмущалась его шляпой:
– А скажите, как вы написали бы автопортрет? В каком виде?
– В виде коровьей лепешки, – буркнул сердитый дядька и хлопнул дверью.
Все вежливо улыбнулись, а Славский насмешливо помахал ему вслед и опять поправил шляпу.
– Ну вот. Когда здесь остались люди, близкие к искусству, я продолжу свои идеи. Лучше всего донести их вам на примерах. Вот эта композиция, – он указал на картину: черный круг, в нем круг белый, в белом – ярко-желтый. – Какие ассоциации она у вас вызывает?
Да никакие, наверное, все подумали.
– Вот вы, молодой человек. – Он обратился к Алешке, который сидел с разинутым ртом и широко распахнутыми глазами. – Что вы видите на этой картине? Что она вам подсказывает? Что напоминает?
– Мою маму, – честно сказал Алешка.
Славский сначала растерялся, а потом пробормотал:
– Бедный мальчик… У него такая мама… Трехцветная… Но почему? Зачем?
– Моя мама очень вкусно жарит глазунью, – честно сказал Алешка. – У вас здорово получилось – черная сковородка, белок, а в середке желток. Так не каждый сможет.
В зале прокатился по рядам смешок. Славский на этот раз не растерялся.
– Вот видите? Настоящее искусство стучится в каждое сердце. И каждый в моем шедевре видит свое. В зависимости от уровня интеллекта. Я же здесь изобразил нашу Вселенную. Черная бездна космоса, светлый ореол надежд и яркий диск вечного солнца. А мальчик увидел в этом то, что ему ближе… – Еще бы не ближе, если Алешка в этот день как раз и завтракал яичницей-глазуньей.