Владислав КРАПИВИН, Сергей КРАПИВИН
АЛЫЕ
ПЕРЬЯ
СТРЕЛ
Памяти нашего отца — очень мирного человека, у которого учились будущие снайперы.
ПОВЕСТЬ
Рисунки Е. МЕДВЕДЕВА.
Афишная тумба похожа была на макет крепостной башни: круглая, с остроконечной крышей и коротким шпилем, на конце которого сидел шарик. Чуть покосившись, она стояла на заросшем лопухами перекрестке. С давних времен.
Сделали тумбу, видимо, из фанеры, на каркасе из досок. А потом на фанеру стали клеить афиши. Клеили постоянно, а обдирали редко, и за долгие годы тумба покрылась крепкой броней из бумаги и клейстера.
Митька, однако, надеялся, что его стрела пробьет этот панцирь.
На плече Митька нес лук. Длинный, легкий лук, сделанный из расщепленной лыжной палки. Палка была бамбуковая, пустая, и в желобок Митька вложил узкую стальную полоску для пущей силы и упругости. Лук бил на сто шагов, а легкие тростниковые стрелы забрасывал вообще неизвестно куда. Но сейчас Митька взял только одну тяжелую стрелу с наконечником из пустой винтовочной пули.
На перекрестке было солнечно и пусто. В заросшем газоне за низким деревянным штакетником усердно трещали кузнечики. Штакетник подходил вплотную к тумбе, будто крепостной частокол к башне. Митька шагнул через него в траву и остановился перед коричневой афишей.
На афише нарисованы были остроконечные дома и маленькие марширующие фашисты. Все — коричневой краской. На этом фоне выделялись две главные фигуры: крючконосая тетка в длинном черном платье, со стеклышком в глазу (стеклышко называлось монокль) и мальчишка в таком же, как у Митька, матросском костюме, только не в белом парусиновом, а голубом. Тетка баронесса выглядела рассерженной. А мальчишка хитро смотрел в сторону и прятал за спиной смеющуюся куколку с красной звездой на шапке. Это был немецкий пионер Карл Бруннер,
Пьеса так и называлась «Приключения Карла Бруннера».
Ух, и шумная была история! Полкласса, в основном мальчишки, не выучили урок по немецкому.
— Вот видишь, — наставительно заговорил Матвей Жарников. — Мы с тобой, выходит, знакомые. Как-то неловко получается. Вот пришел бы я сейчас c тобой к твоему отцу, рассказал бы про все… Что он сказал бы?
— Ну, что… — начал Митька, стараясь точнее рассчитать удар. — Он сказал бы: здравствуйте, Жарников, рад вас видеть. Сказал бы: как поживаете? Не делаете больше механизмов, чтобы школьные скелеты махали руками, пускали дым из глаз и кукарекали? Не доводите больше учителей до обморока? Это похвально.
— Ч-черт возьми… — произнес Матвей и свернутым Митькиным удостоверением почесал кончик носа. — Все еще помнит?
— Он мне про это раз десять рассказывал.
— Да-да… Ну, я тогда маленький был.
— В шестом классе, — беспощадно уточнил Митька.
— Пить что-то хочется, — сказал Жарников. — Вот там вроде клюквенный морс продают, киоск открыт. Пойдем?
— Можно… Хотя нет, у меня ни копейки.
— Ладно уж. Возьми-ка свой документ.
Потом, когда они у голубой будки глотали теплый и довольно противный морс, Матвей спросил:
— А все-таки чего тебе приспичило в тумбу стрелять? Ну, нарисовал бы на заборе мишень где-нибудь подальше от глаз да и пулял бы.
— Дак это целая история, — сказал Митька. — Долго рассказывать. Если все по порядку говорить, то даже не знаю, с чего начать… Есть у нас в школе немка Аркадия Францевна. Ты ее… То есть вы ее, наверно, знаете…
Ух, и шумная была история!
Она случилась в середине мая. Полкласса, в основном мальчишки, не выучили урок по немецкому. Ну, сами понимаете, на дворе уже полное лето, а тут сиди и зубри, как два балбеса Петер унд Виктор шпацирен в лесу унд баден в речке. Мальчишки из пятого «Б» предпочитали сами шпацирен и баден, хотя вода была еще зверски холодная.
Но Аркадию Францевну это не интересовало. На каждом уроке она грозила «неудами» и переэкзаменовками. Она требовала прилежания и порядка.
Надо было оттянуть беду. И в самом начале урока маленький, симпатичный и очень вежливый редактор отрядной стенгазеты Павлик Шагренев спросил у Аркадии Францевны, понравилась ли ей пьеса «Приключения Карла Бруннера».
— М-м? — удивилась Аркадия Францевна. — Ах, ты имеешь в виду эту постановку… Ну, конечно, вам она должна нравиться. Но когда вы повзрослеете и станете смотреть на вещи более взыскательно, то поймете, что это совсем не блестяще.