— Есть еще порох… Здорово я их, а?
— Здорово, — сказал Кирилл, но решил, что небольшая критика не повредит. — Только все-таки ты запыхался слегка. Зарядочку делать надо.
— Ой, надо, — согласился отец. — Понимаю. Самому тошно, брюхо растет. Разве я такой был в розовой юности?
— Не такой, — сказал Кирилл.
У него над кроватью висела в латунной рамке от эстампа большая фотография. На снимке худенький мальчишка в вельветовом костюме — короткая курточка с молнией и брючки, застегнутые под коленками, — мчался по асфальтовому спуску на самодельном самокате. Волосы у мальчишки разлетались от встречного ветра, а глаза сияли от счастья и удали. Это и был Петр Евгеньевич Векшин в возрасте одиннадцати с половиной лет.
Кирилл нашел такую фотографию в бабушкином альбоме и попросил отца увеличить ее в заводской фотолаборатории.
— Зачем тебе? — поинтересовался отец.
— Надо, — сурово сказал Кирилл. — Когда притащу двойку или запись в дневнике и ты начнешь меня воспитывать, я буду смотреть на эту фотографию и говорить: «Папа, папа, а сам ты всегда был образцом успеваемости и дисциплины?»
— Дельная мысль, — согласился отец. — Но лучше повесь мамину карточку. Дневник-то чаще всего смотрит она.
Кирилл грустно вздохнул:
— Какой смысл? Мама всю жизнь была отличницей.
Рядом с фотографией, на фанерной полочке под ящичком из оргстекла, стояла модель кораблика. Вернее, не модель, а просто самодельная игрушка: корпус из сосновой коры, мачты-лучинки, косые лоскутные паруса. Но это была дорогая для отца и для Кирилла вещь. Петр Евгеньевич построил крошечную кривобокую шхуну, когда ему было семь лет. Этот первый в его жизни кораблик чудом сохранился и потом стал семейной реликвией. А любовь к моделям у отца осталась до сих пор.
Уже третий год Петр Евгеньевич строил большую модель фрегата «Южный ветер». Фрегат с метровыми мачтами стоял на телевизоре и на первый взгляд казался вполне готовым. Но на самом деле работы оставалось еще много: нужно было сделать и укрепить сотни мелких деталей.
Кирилл не увлекался этим делом, как отец. Во-первых, терпения не хватало, а во-вторых, это все-таки модель. Вот если бы настоящий корабль построить!.. Но помогал отцу он охотно. В свободные вечера они усаживались перед фрегатом и дружно занимались оснасткой. Отец вытачивал тоненьким напильничком лапу бронзового якоря или спицу крошечного штурвала, а Кирилл особым узлом ввязывал в ванты ступеньки из ниток — выбленки. Это у него здорово получалось.
Они работали и о чем-нибудь разговаривали. А иногда пели морские песни. Папа сипловатым баском, негромко, а Кирилл сперва тоже тихонько, а потом от души…
Однажды Кирилл спросил:
— Папа, ты с детства кораблями увлекаешься, а почему на «Сельмаше» работаешь? Почему не стал судостроителем?
— В нашем-то городе? Бред какой… — сказал отец, разглядывая под лампой узорчатую крышку для кормового фонаря.
— Почему в нашем? Поехал бы куда-нибудь. Ты же был неженатый…
— Не мог я после школы. Мама, твоя бабушка, болела. Ну и пошел я на «Сельмаш». Сперва для заработка, а потом понравилось. Люди хорошие были вокруг, расставаться не хотелось. Знаешь, повезло мне с людьми, до сих пор радуюсь…
Он надел крышку на фонарь и полюбовался работой. Потом сказал:
— Между прочим, комбайны тоже корабли. Наверно, сам видел, как они по хлебам идут. Будто по волнам. И штурвалы…
— Видел, — согласился Кирилл.
Но комбайны были все-таки сухопутными кораблями. А Кирилл думал о парусниках. Он предложил:
— Давай построим яхту. Хотя бы маленькую, на двоих.
— А что! Это идея. Вот только время выбрать…
Но яхта — не модель, время не выбиралось. Хорошо, что судьба улыбнулась Кириллу и привела его на улицу Осипенко…
На следующий вечер после разговора Деда с племянницей, который невольно подслушал Кирилл, отец попросил:
— Помоги мне бегучий такелаж на фок-мачте провести. Я понимаю, у тебя сейчас не те масштабы, но уважь престарелого отца.
Кирилл уважил. Они протягивали через крошечные блоки суровые нити и сосредоточенно сопели. Потом Кирилл спросил:
— Папа, а почему у нас нет машины?
Отец так удивился, что запутался в нитках и встал.
— А собственно… Что за бред? Ты почему это спросил?
— Ну… просто.
— Странно… — Отец сунул пальцы за подтяжки и попытался приподнять себя. — Раньше ты об этом не спрашивал. Позавидовал кому-то?
— Да просто так подумал. Можно было бы всем поехать путешествовать…
Отец заходил из угла в угол.
— В принципе это мысль. Я и сам как-то думал… Но видишь ли, машина — это деньги, а у нас все как-то… на более важные вещи. И потом, с машиной столько хлопот: гараж, запчасти, техосмотры…
Он встал за спиной у Кирилла и смущенно произнес:
— Тогда у нас вот таких вечеров, пожалуй, не будет.
— Мы бы в гараже вдвоем возились. Тоже хорошо, — тихо сказал Кирилл.
— Неужели это так важно? — спросил отец.
Чтобы он не расстроился совсем, Кирилл засмеялся:
— Да ты не думай, что я так уж о машине мечтаю. Я только вспомнил. Про тебя говорят, что ты важная фигура, а важной фигуре, по-моему, полагается иметь «Волгу».
— Ну, во-первых, у меня есть служебная. А во-вторых… кто это говорит?
— Ты не знаешь. Женщина одна… Да не о тебе и разговор-то был, а обо мне, — успокоил Кирилл. — Она сказала: «Отец — фигура, а сын — обормот».
— Ну, это другое дело, — с облегчением вздохнул отец. Но потом все-таки спросил: — А собственно, почему ты обормот?
Кирилл вскочил со стула и крутнулся перед отцом на пятке.
— Наверно, из-за такого вида. Мама тоже говорит… Потому что босой все время.
— Подумаешь, — сказал Петр Евгеньевич. — Я в твоем возрасте тоже в башмаки не залезал. Босиком приятнее.
Кирилл был вполне согласен с отцом.
Сначала постоянно бегать босиком было трудновато, но потом понравилось. Кирилл теперь не только видел землю, но еще как бы пробовал ее на ощупь: шелковистую траву, нагретый песок у озера, прохладные лужицы на асфальте, которые оставила поливальная машина, горячие чугунные ступени на старинном мостике через овраг, бархатную пыль тропинок. Если даже закрыть глаза, все равно будто все это видишь.
А потом прибавилось еще одно праздничное ощущение — ребристая твердость новеньких педалей. Отец подарил велосипед — авансом в честь еще неблизкого дня рождения.
У Кирилла и раньше был велосипед — старенький, расхлябанный «подросток». Но он совсем рассыпался в прошлом году. А отец купил оранжевый складной «Скиф» — легонький, компактный, с мягким седлом и рулем, как у гоночного мотоцикла.
Кирилл тихонько замычал от восторга.
— Это пока вместо машины, — серьезно сказал отец. — Сгодится на ближайшие годы?
Кирилл нежно сказал:
— Лошадка моя… Да он в тысячу раз лучше машины.
Глава 5
Велосипед, как хорошая лошадь, требует ухода. Например, лошади надо время от времени менять подковы, а велосипеду заклеивать камеры. Этой работой Кирилл и занялся, вернувшись из школы в тот злополучный день, когда случилась история с кошельком. Мама ушла, а Кирилл снял с велосипеда шины…
Антошка вел себя благородно: тихо посапывал и смотрел свои младенческие сны. Но когда Кирилл поставил на место заднее колесо и подтянул конуса, Антошка, видимо, решил, что не стоит слишком баловать братца. Завозился и захныкал.
Кирилл мягко подскочил к деревянной кроватке, катнул ее туда-сюда и замурлыкал песню про серого кота. Антошка еще раз хныкнул нерешительно и опять засопел.
И в это время раздался длинный звонок.
Кирилл тихо помянул черта и прыгнул в переднюю. Распахнул дверь. На пороге стояла Женька Черепанова.
Она уже переоделась после школы и была теперь этакая принцесса в желтом мини-платьице, розовых гольфах и бантиках. Подумаешь, воздушное создание…
— Трезвонишь, как на пожаре, — злым шепотом сказал Кирилл. — Ребенок в доме.
— Ой, прости, пожалуйста, я забыла.
Кирилл молча пошел в комнату. Женька двинулась за ним.
— Пыль с улицы можно бы и не таскать в комнату, — заметил Кирилл.
Черепанова стала торопливо расстегивать белые сандалетки. Потом осторожно, словно кошка на горячую железную крышу, ступила розовыми гольфами на колючую циновку из морской травы. Сразу видно, не ходила босиком девочка.
Проснувшийся Антошка не ревел, но и спать не собирался. Пускал пузыри и беззвучно улыбался с видом полностью счастливого человека. Женька на цыпочках подошла следом за Кириллом.
— Ой, какой хорошенький…
Хорошенький Антошка деловито распинал пеленки и выдал крутую прозрачную струю. Женька неловко хихикнула.
— Салют наций, — сказал Кирилл. — В честь прибытия ее высочества Евгении Черепановой с официальным визитом… Ну-ка подвинься, пеленки буду менять.
— Может быть, тебе помочь? — нерешительно спросила она.
— Может быть, ты умеешь? — ехидно сказал Кирилл.
Он перетащил Антошку на тахту, убрал все мокрое, взял из стопки на тумбочке сухие пеленки. Антошка терпеливо переносил «переодевание».
— С чем пожаловала, мадемуазель Черепанова? — поинтересовался Кирилл. — Впрочем, ясно: донос на гетмана-злодея Петру Евгеньичу от Кочубея. То есть от Евицы-красавицы. «Товарищ Векшин, пожалуйте в школу, ваш сын ведет себя безобразно…»
— С тобой, Кирилл, в самом деле что-то неладно, — гордо произнесла Черепанова.
— Переходный возраст. Мальчик превращается в юношу.
— В грубияна ты превращаешься…
— В грубияна — это что, — печально отозвался Кирилл. — Дело хуже. Воровать начал!
После этого Женька долго молчала. Кирилл перетащил Антошку в кроватку.
Женька наконец сказала:
— А ты… почему дома? Сам говорил, что на кухню пойдешь.
— Ах, какая неприятность! Мы думали, Кирилла нет, а родители на месте. Вот бы мы расписали им все его преступления!.. А мама возьми да скажи: «Посиди, Кирилл, с братиком, я сама схожу…» И все ходит где-то, хо-одит… Женьку ждать она не стала-а… А наш папа на заво-оде. У него конец кварта-ала-а…
Последние, так удачно сложившиеся фразы Кирилл протянул на мотив песенки о мишке, у которого оторвали лапу. Дело в том, что Антошка проявил твердое намерение завопить.
Удивленная Женька примолкла, а Кирилл негромко, но со вкусом спел Антошке про Каховку. Потом «От улыбки хмурый день светлей». Затем «Старого барабанщика». Женьки он не стеснялся. Все равно ему, есть она тут или нет.
Антошка опять задремал. Женька этим воспользовалась и прошептала:
— Ты хорошо поешь…
Антошка подозрительно зашевелился.
— Иди-ка ты в другую комнату, — тихонько, но сурово предложил Кирилл. — Сиди там и жди, если хочешь, родителей. Только зря. Мама и так позвонит отцу с автомата, я ей все рассказал. А отец с работы зайдет в школу.
Женька послушно направилась к двери, но с порога обиженно сообщила:
— Если хочешь знать, я не ябедничать пришла. Просто Ева Петровна сказала: если родители не пойдут, пусть Векшин сам явится за своим портфелем.
— Уже бегу. Изо всех сил.
— Теперь-то уж ни к чему, раз твой папа зайдет…
Кирилл с сомнением посмотрел на Женьку:
— Ты думаешь, папа потащит мой портфель?
— А… не понесет?
Кирилл пожал плечами:
— У него, по-моему, свой тяжелый.
— А что ты будешь делать?
— Ничего не буду, — честно сказал Кирилл. — Пусть Александр Викентьевич делает. Он ведь отобрал.
Женька долго и недоверчиво смотрела на Кирилла. Потом открыла рот, но Кирилл показал кулак: молчи!
В траве сидел кузнечик,
Совсем как человечек, —
торопливо начал он.
Было, однако, поздно. Антошка взревел на высоких нотах, сделал паузу и начал выть не умолкая.
Теперь оставалось последнее средство. Кирилл выпрямился, опять покатал туда-сюда кроватку и решительно пропел вступление. Антошкин рев сделался в два раза тише. Кирилл начал первый куплет. Антошка еще сбавил звук и наконец совсем притих. Будто понимал суровые слова о грозе и последней дороге…
Второй куплет Кирилл пел тише и сдержанней. Антошка начал засыпать под печальный, но решительный мотив. Когда песня кончилась, он посапывал, как до прихода Женьки.
Кирилл поднял глаза от кроватки и только сейчас вспомнил про Черепанову. Она стояла у косяка и странно смотрела на Кирилла. Хотела что-то спросить, но он приложил палец к губам. На цыпочках прошел мимо Женьки в другую комнату. Здесь было их с отцом государство.
Женька вошла следом и прошептала:
— Это что за песня?
Кирилл усмехнулся:
— Колыбельная для брата… Закрой дверь, а то опять разбудишь.
Женька послушалась и снова спросила:
— А все-таки… откуда эта песня? Кто сочинил?
— Много будешь знать… — буркнул Кирилл. Сел к столу и взял том Конан Дойла с рыцарским романом «Белый отряд».
Женька не стала обижаться. Опять сказала:
— Ты хорошо поешь. Зря ты не ходишь в хор.
— Вам же Ева Петровна объяснила: из ложной принципиальности и глупого упрямства.
— Ну и правильно объяснила… Все назло делаешь. Волосы зачем-то отрастил, а они тебе вовсе даже не идут.
— Ну уж это ты врешь! — Кирилл вместе со стулом повернулся к Женьке. — Волосы как раз «идут». Они мне уши закрывают. Уши-то у меня как у слона!
— Глупости какие!
Кирилл сказал с чудовищно серьезным видом:
— Совсем не глупости. У меня из-за них такая душевная драма была в третьем классе…
— Какая драма? — удивилась Женька.
— Повторяю: душевная. В театре. Я тогда первый раз в театр пошел самостоятельно, один. — Кирилл поднял к потолку глаза. — Ах, какой я был красивый! Красная рубашка в белый горошек, белый галстучек. Первые в жизни расклешенные брюки, ковбойский ремень… Весь театр на меня смотрел и ахал…
Женька тихо засмеялась, присела на уголке дивана.
— Не смешно, — печально сказал Кирилл. — Больше всех смотрела девочка. Очень красивая девочка, с черными глазами. Я потом таких красивых ни разу не видел… Ходила с мамой по фойе и все на меня поглядывала. А потом в зале на меня оглядывалась… Ну, и я тоже. Забилось мое бедное сердце.
— Ты будешь писателем, Кирилл, — сказала Женька.
— Я буду парикмахером и никогда не стану коротко стричь детей…
— Ну а что дальше?
— Дальше? Тяжело вспоминать… Ну, ладно. Кончился спектакль, они одеваются, а я кручусь рядышком, будто нарочно. И вдруг она маме говорит громким шепотом: «Посмотри, какие у мальчика громадные уши…»
Кирилл сделал траурное лицо и замолчал.
— А потом? — с улыбкой спросила Женька.
— Что «потом»… Пришел домой, сорвал галстучек и хотел отрезать себе уши. Но все ножи оказались тупые. Тогда я поклялся до гроба ненавидеть девчонок. А на сердце до сих пор трещина… Вот такие дела, товарищ председатель совета отряда…
Он думал, что Женька улыбнется, но она сидела с опущенной головой и машинально наматывала на палец русую прядку. Потом все же улыбнулась, но как-то не так. Слишком задумчиво. Исподлобья глянула на Кирилла и вдруг сказала:
— А какие мы смешные были тогда… Между прочим, в третьем классе я в тебя целый месяц была влюблена…
Кирилл вдруг почувствовал, что сейчас покраснеет. Однако взял себя в руки:
— Что же ты молча страдала? Счастье было так возможно… Хотя что ты во мне нашла? Я был заикой.
— Дурак ты был, — со вздохом сказала Женька. — И сейчас дурак.
«Сама», — хотел сказать Кирилл и вместо этого неожиданно спросил:
— Слушай, Черепанова, ты в самом деле думаешь, что я украл кошелек?
Она стала розовой, как ее гольфы и бантики на платье.
— Что ты глупости говоришь…
— Тогда зачем пришла? — тихо и серьезно спросил Кирилл. — Чтобы дураком назвать?
— Ну, раз Ева Петровна послала… Разве лучше, если бы кто-нибудь другой пришел? Могли столько наговорить…