— Нет. А тебе?
— Может быть, мы снова построим.
— Возьми. Там, на столе.
Андрюшка шагнул к столу и странно затих там.
— Это я? — Он смотрел на раскрытый альбом, который Валька забыл убрать.
— Мало ли кто… — проворчал Валька.
Андрюшка навалился на стол грудью.
— Правда, я… — сказал он шепотом. — Ну и ну…
Он долго смотрел на рисунок. Потом выпрямился и выцарапал из тесного кармана штанишек складной ножик-малютку.
— Давай меняться, Валька. Давай, а? Он хороший, только кончик обломанный. Но его подточить можно. Я сам могу подточить.
Он держал на ладошке свое сокровище с коричневой ручкой из пластмассы и смотрел на Вальку почти умоляюще.
Что-то случилось с Валькой: он засмеялся и осторожно вырвал из альбома листок. Взял ножик и опустил в карман Андрюшкиной матроски. Протянул рисунок:
— Возьми ты его, если надо… Меняльщик. Догадался тоже… Я же еще могу сделать.
Конечно, он снова мог перевести Андрюшкин портрет в альбом с картона и папиросной бумаги. Но теперь, когда рядом был живой Андрюшка, рисунок не казался Вальке удачным. Так себе…
Андрюшка свернул листок в аккуратную трубку:
— Я, Валька, пошел.
— Подожди, я с тобой. А то Козлик повстречается да навешает тебе блинов.
— Тю! Навешает… Я скажу, что ты ему тогда еще не так навешаешь.
«Гм», — самокритично подумал Валька.
— Его теперь никто бояться не будет, — добавил Андрюшка. — И вообще…
Что такое «вообще», Валька понял через два дня. Он случайно услышал, как совершенно незнакомая маленькая девочка кричала какому-то большому парню:
— Только приди еще, ходуля! Валька Бегунов тебе ка-ак д-даст!
«Поздравляю вас, товарищ Бегунов», — ехидно подумал Валька. И вдруг он встревожился: а что, если Андрюшка начнет всем рассказывать не только о Вальке-защитнике, но и о Вальке-художнике? И рисунком начнет хвастаться? Этого еще не хватало!
Но ничего такого не случилось. Валька решил, что Андрюшка потерял или забросил рисунок.
А оказывается, что он не потерял и не забросил. Вывесил Валькино произведение на стенку и радуется.
Валька натянул шапку.
— Надо мне идти. До свиданья.
— Постой, постой. — Андрюшкин отец взял его за локоть. — Ты давай раздевайся. У нас уже чай готов.
— Разве у вас починили водопровод?
— Водопровод? Да его и незачем чинить. Все в порядке. Временами только давление ослабевает, но это пустяк. На минуту.
— Ну да, на минуту… — угрюмо сказал Андрюшка.
Отец покосился на него и с усмешкой объяснил:
— У этого товарища свои соображения. Ты думаешь, он зачем с ведром на улицу отправился? Чтобы показать, какой он большой и самостоятельный. Мало того. Случилась вещь вообще небывалая: уже два вечера подряд он моет посуду. А зачем ему это надо? Для авторитета? Ничего подобного. Дело в том, что этот товарищ желает иметь коньки на ботинках. А его бесчувственные родители коньки покупать не спешат, потому что боятся отпускать его одного на каток…
Андрюшка сполз со стула и полез под кровать за тапочками. Из-под кровати он сказал:
— Мы бы с Юркой Померанцевым вместе ходили.
— Ох уж этот Юрка Померанцев! — со вздохом произнесла мама и обратилась к Вальке: — Жаль, что ты не катаешься на коньках.
Она, оказывается, знала и это!
Андрюшка выбрался с тапочками в руках. Валька заметил у него на ресницах маленькие прозрачные капли.
«Скверное дело», — подумал он.
— Ну ладно, — торопливо заговорил отец. — Как-нибудь решим. До зарплаты о коньках все равно думать нечего.
— Все-таки я пойду, — сказал Валька. — Дома, наверно, ждут. У нас-то в самом деле нет водопровода.
Андрюшка поморгал, стряхивая капли, виновато улыбнулся и попросил:
— Ты, Валька, не забудь про крепость.
— Не забуду, — сказал Валька. Он осторожно просовывал в отсыревшую варежку руку с забинтованным пальцем.
— Порезал? — сочувственно спросил Андрюшка.
— Обжег. Да так, чепуха, — отмахнулся Валька.
УТРО. ПАРУСА
После завтрака мама спросила мимоходом:
— Надеюсь, ты не забыл?
Валька сделал невинные глаза:
— О чем?
— О парикмахерской, радость моя, — сказала она. — Просто поразительная у тебя память.
Валька поскреб в затылке.
— Я не забыл. Но разве парикмахерские открыты по воскресеньям?
— Не валяй дурака, — последовал ответ. Мама стояла перед зеркалом и примеряла новый жакет с серебряными пуговицами и нашивками. Она работала бухгалтером в управлении железной дороги, и ей полагалась форма.
— Ты похожа на капитана дальнего плавания! В самом деле.
— Очень приятно, — сказала мама. — А ты похож на дикобраза.
— «Дикобраз» пишется с двумя «о»? — спросил Валька. — Или с одним?
— Валентин…
Валька вздохнул.
— Поразительная вещь! — возмутилась мама. — Человеку одиннадцать с половиной лет, а он боится стрижки, как младенец.
Валька обиделся:
— «Боится»! Времени жалко. На лыжах покататься хотел. Такой денек…
— Успеешь. Денек твой впереди.
— Папа, заступись, — попросил Валька. Отец выглянул из-за газеты.
— Еще чего! Чтобы и меня погнали в парикмахерскую? — Он осторожно погладил свою аккуратную лысину.
— Вот так всегда, — вздохнул Валька. — Нет чтобы поддержать, как мужчина мужчину.
— Иди, иди, мужчина, — сказала мама. — А то сама постригу.
И Валька пошел. На улице он сразу понял, что упирался зря: в такую погоду прогуляться по городу — одно удовольствие. Утро было искристо-розовым. Мороз поскрипывал, как тугое яблоко в крепких ладонях мальчишки.
Настроение у Вальки было солнечное. День начинался совсем не плохо: морозные звезды в окне, черные антенны-планеры на больших домах, Андрюшка и его родители, которые, оказывается, считают Вальку своим человеком…
Валька шагал и насвистывал, хотя при морозе это довольно трудно.
На автобусной остановке галдели и веселились малыши. Человек тридцать. Наверно, первый класс. Тут же была их учительница, совсем молодая, похожая на Валькину сестру Ларису, которая училась на геолога в Ленинграде. Учительница наводила порядок:
— Иванов! И-ва-нов! Зачем ты полез в снег?! Сейчас подойдет автобус, сию же минуту становитесь в пары!.. Андреев! Коля Андреев! Кому я говорю!.. Никто не смейте выходить на дорогу — там машины!.. Малеева и Ковальчук никуда не поедут, а немедленно пойдут домой, если не перестанут толкаться. Никуда не отходите… А где Новоселов? Новоселов Игорь!
Новоселова Игоря не было. Едва наметившиеся пары опять рассыпались.
— Ребята, кто его последний раз видел? Тише, отвечайте по порядку! Ой, да замолчите же вы!
— Шичас прыдет, — пробубнила толстая девчонка, до носа закутанная шарфом. — Он шкоро…
— Вон он идет! Вера Павловна, вот он!
— Ура, Новосел!
Валька оглянулся, охнул и остановился. Если бы он был девчонкой, то, наверное, завизжал бы от восторга. Новоселов был просто великолепен! Рыжая ушанка сидела на его голове удивительно лихо — боком. Она сползла ему на левую бровь, а с правой стороны открывала лоб. Одно ухо шапки торчало в сторону, как у веселого щенка, и пружинисто подпрыгивало. Шарф распустился и лежал на плечах широким зеленым кольцом. Тонкая шея Новоселова торчала из расстегнутого мохнатого воротника, словно из грачиного гнезда. На круглом лице его было написано блаженство. Осторожно нес он перед собой распечатанное эскимо. Через каждые два шага Новоселов радостно жмурился и розовым языком касался шоколадного бока. Он держал мороженое голыми пальцами, а пришитые к рукавам варежки раскачивались на тесемках, как маятники.
Вот схватить бы сейчас карандаш, встать бы с альбомом в тень, за выступ дома… Вот был бы рисуночек! Даже название придумалось сразу: «Нарушитель».
«Ну ладно, — подумал Валька. — Я его запомню, а дома сяду за рисунок.
А у Веры Павловны Новоселов радости не вызвал. Наоборот.
— Это что же такое?! В такой мороз! Кто тебе разрешил? Новоселов, перестань сейчас же! Где ты был? Я кому говорю!
Но бронебойная очередь запрещений и вопросов не задела Новоселова. Он приближался все так же медленно и молча. Остановился.
— Где ты его ухитрился купить? — отчаянным голосом спросила Вера Павловна.
Новоселов махнул в сторону гастронома:
— Тама… — Один глаз его был в тени шапки, а другой, синий и блестящий, преданно смотрел на учительницу.
— Не смей есть мороженое! Ангину хочешь получить?
— Не бросать же теперь уж, — рассудительно заметил Новоселов и нахально откусил почти полпорции.
В толпе заныли:
— Новосел, обжора…
— Дай лизнуть…
Новоселов щедрым жестом, не глядя, протянул эскимо. Оно прошло по рукам, как эстафетная палочка.
— Вера Павловна, вам оштавить? — пробубнила закутанная девчонка.
— Оставьте меня в покое, мучители, — скорбно сказала Вера Павловна.
Валька засмеялся и зашагал вдоль чугунной заиндевевшей решетки газона.
Парикмахерская находилась на улице Павлика Морозова. Последний раз Валька был здесь в середине октября. Моросил серый дождик, а к зеркальной витрине парикмахерской прилипли желтые березовые листья. На громадном стекле витрины белели надписи: «Мужской и женский зал. Стрижка, перманент, окраска волос, бороды и усов. Маникюр». Кроме того, там был изображен лупоглазый красавец с аккуратным пробором.
Но вот что значит не стричься два месяца! Оказалось, что за это время парикмахерская исчезла.
Не было синей вывески. Пропали белые надписи. Над знакомой дверью блестели незнакомые слова, составленные из трубчатых стеклянных букв:
МОЛОДЕЖНОЕ КАФЕ «БРИГАНТИНА»
А в витрине Валька увидел натянутый на раму холст, на котором был изображен масляными красками грузный трехмачтовый парусник. Очевидно, художник считал, что это и есть бригантина.
Валька не успел даже удивиться и подосадовать, что парикмахерской нет на старом месте. Парусник сразу привлек его. Не красотой привлек. Наоборот. Это была какая-то баржа, к которой добавили мачты с раздутыми, как пузыри, парусами. Видимо, художник разбирался в парусах, как Валька в кибернетике.
Оставалось пожать плечами и пойти на поиски другой парикмахерской.
А Валька стоял.
Все-таки картина чем-то привлекала. Было в ней среди разных нелепостей что-то верное и хорошее.
Что?
Не мог Валька понять.
Художник знал какой-то секрет, а Валька не знал.
Он зажмурился, подождал несколько секунд и широко распахнул ресницы. Нет, не помогло. Трехмачтовый парусник берег свою маленькую тайну.
Валька отвел глаза и тихонько плюнул с досады. Его прозрачное отражение в стекле тоже плюнуло и сморщилось. Валька глянул на него сердито. И тут заметил еще одно отражение — девушку в вязаной шапочке и в пальто с воротником, похожим на меховой калач.
Шапка и пальто были незнакомыми, а лицо — знакомым. Оно смотрело из стекла на Вальку весело и слегка удивленно.
— Ой, здравствуйте! — сказал он и обернулся.
— Здравствуй, — сказала она. — А я иду и вижу: кто-то знакомый на себя любуется.
Валька немного смутился.
— Я не на себя. Вот на него. — Он кивнул на парусник.
— Нравится?
— М-м… — Валька сморщил нос и помотал головой.
— Почему? А по-моему, ничего.
— Неправильно нарисовано, — сказал Валька. — Смотрите, написано: «Бригантина». Разве бывают трехмачтовые бригантины?
— Честное слово, не слыхала, — призналась она.
— Они всегда двухмачтовые, — объяснил Валька. — Бригантина — значит шхуна-бриг. На фок-мачте прямые паруса, на гроте — гафельный. И топсель. А стакселя! Они так никогда не раздуваются. Они же крепятся на штагах, а штаги…
Валька замолчал, потому что увидел: она смеется. Смеется и поднимает руку, словно хочет защититься от него вязаной варежкой.
— Бегунов, пощади! Я же ни капельки не понимаю…
Валька на секунду растерялся. Чтобы как-то закончить
разговор, он пробормотал:
— В общем, это, наверно, трехмачтовый барк, — и рассмеялся. В самом деле, получилось смешно.
Она сказала:
— Верю вам, капитан. Но… тебе в какую сторону?
— Хоть в какую. Мне одинаково.
— Я живу на Пушкинской.
— По пути, — соврал Валька. Почему-то ему не хотелось прощаться. Но о чем говорить, он тоже не знал и шагал, молча глядя под ноги.
— Кажется, подорвала я свой авторитет, да? Учительница географии — и не знает, какие паруса на бригантине. Стыдно.
— Что вы… — неловко утешил Валька. — Это же необязательно. Паруса — это раньше было…
— Ну, не скажи, — возразила она.
Они свернули на улицу Качалова. Навстречу потянул ветер. Не сильный, но обжигающий лицо. В нем были миллионы игольчатых невидимых льдинок.
— Ой, я подниму воротник, — услышал Валька. — Подержи, пожалуйста, сумку.
Сумка была совсем не зимняя. Из белой клеенки с крупными черными кольцами. С такими летом ходят на пляж. Какой-то увесистый груз распирал клеенку острыми углами.
— Вот и все. Давай ее…
— Я сам буду нести, — сказал Валька.
— Она ведь тяжелая.
— Ну и что?.. И не тяжелая нисколько.
— Есть еще «лыцари» на Украине, — улыбнулась она. — Впрочем, неудачное сравнение. На Украину здесь не похоже, верно?
— А вы были на Украине?
— Только в Крыму. На раскопках в Херсонесе. Когда училась.
— Я думал, вы там жили, — сказал Валька.
— Почему? Разве я похожа на украинку?
Валька замялся:
— Нет… Не знаю. Только имя.
— А-а… Это дедушка виноват. Интересный был дедушка. Гоголя любил ужасно. Папу в честь Гоголя Николаем назвал, а когда я появилась, стал просить: пусть будет Оксана. Вот и получилась Оксана Николаевна Галина. Деду на радость, ученикам на горе.
— Не на горе, — сказал Валька.
Дальше целый квартал они шагали молча. У Вальки мерзли пальцы, и он часто перехватывал сумку из руки в руку.
— Понесем по очереди, — предложила Оксана Николаевна.
— Нет, я сам.
— Все-таки она тяжелая. Там две пары коньков с ботинками.
— Разве каток уже открыт? — удивился Валька. — Ведь рано.
— Я не с катка. Я от товарища, — сказала она. — Это мой бывший одноклассник. Знаменит тем, что великолепно точит коньки. Раньше мы к нему даже в очередь записывались. Важничал он ужасно. Объявлял часы приема.
Валька засмеялся:
— А сейчас?
— Сейчас у него всего два заказчика: я и Сережа, мой брат.
— Брат? — почему-то удивился Валька.
— Да, братишка, — сказала она. — Мой оруженосец. Мы с ним вместе на каток ходим.
— Наверно, большой уже… — полувопросительно заметил Валька.
— Да нет… То есть конечно. В четвертом классе. Кстати, в нашей школе учится.
Они опять замолчали. Хруп-хруп, хруп-хруп — скрипели на снежном тротуаре подошвы.
— Оксана Николаевна, — осторожно заговорил Валька, — а тот вопрос… не решился?
— Какой вопрос, Бегунов?
— Про классного руководителя. Вы у нас не будете?
— Ну что ты! У меня уже давно шестой «А».
— У-у, — сказал Валька.
— Вы разве не знали?
— Ничего мы не знали… А в шестом «А» все жулики. Они, говорят, у нас пять кило цветного лома свистнули, — сказал Валька. — Вы с ними наплачетесь.
— Ну, Бегунов! — воскликнула она и начала смеяться. Смех вырывался из-под воротника клубочками пара.
Валька не улыбнулся.
— А чем у вас в классе плохая жизнь? — спросила Оксана Николаевна уже спокойно. — Вами же сама Анна Борисовна занимается.
— Она занимается, — сказал Валька.
— А что?
— Ничего, — вздохнул Валька. — Занимается…
— Она очень опытный педагог.
— Ага, — сказал Валька.
— Вы, по-моему, просто не хотите ее понять.
— Наверно, — сказал Валька и отвернулся. Они проходили мимо большого магазина. За широкими окнами продавщицы развешивали гирлянды елочных шаров. В одной из витрин девушка в синем халатике прилаживала ватную бороду молодому симпатичному манекену: превращала его в Деда Мороза. Манекен терпел и натянуто улыбался.