«Фрегат» — Владькин змей. Выпуклый, как парус, большой. Правда, сейчас он стоит высоко и не кажется большим.
Генка тоже держит нитку. Он поднял «Кондора».
Это вопреки всем правилам. Нельзя запускать с одной крыши два змея: порывом ветра их может запутать и тогда погибнут оба. Но Генке и Владику хочется быть вместе. Стоять здесь вдвоем, чувствовать живое дрожание нитей, тугую силу ветра, солнечное тепло и понимать друг друга с полуслова.
— Десять, — говорит Владик. Это значит, что он хочет поднять «Фрегат» еще на десяток метров.
— Давай.
Нитка начинает медленно скользить мимо Генкиного уха.
«Фрегат» качнулся вверх и снова стоит неподвижно. Трещотки «конвертов» гудят ровно и басовито, почти одинаково. Только если очень прислушаться, можно заметить, что у «Кондора» звук чуть ниже.
Генка смотрит на город. Стеклянные крыши завода играют далекими солнечными вспышками. Кружатся у старой колокольни белые и сизые голуби, стайкой проносятся рядом с рыжим «Шмелем» Яшки Воробья. Яшка все-таки опять его запустил. Трещотка «Шмеля» ревет так, что даже здесь слышно. А голуби не боятся, кружатся рядом. Значит, врут их хозяева, что птицы не выносят трещоток.
— Владь, слушай, — говорит Генка. — Голубятники новую пушку придумали. Ракетную установку, чтобы наши змеи посшибать! Вчера испытывали.
— Взорвалась?
— Просто сгорела. Они для топлива опилки в керосине вымочили. Ну и костерчик был! Серегина бабушка чуть со страху не померла. Серегу до сих пор из дому не пускают. И голубей отец продать хочет.
— Жалко.
— Голубей?
— Серегу этого все-таки жалко. Любит он, наверно, голубей, — говорит Владик.
— Любит, конечно… А я не люблю, — признается Генка.
— Почему?
— Ну, так. Бесполезные какие-то. Про домашних я не знаю, может быть, они хорошие. А дикие — как настоящие тунеядцы: по асфальту целыми стаями ходят, корм выпрашивают. Толстые, как свиньи.
— Я не помню, какие голуби, — тихо говорит Владик.
Генка молчит.
— Белые? — спрашивает Владик.
— Белые, — смущенно отвечает Генка. — Коричневые бывают. А больше всего сизые. Белые еще ничего, а сизых я не люблю.
— В «Севере» фильм «Прощайте, голуби» идет, — говорит Владик. — Гена… сходим, а?
Генка не отвечает.
Он старается не показать своего удивления. Но и что сказать, он не знает. Владька — в кино?!
— Я хоть послушаю, — говорит Владик. — Мы иногда приемником телепередачи ловим. Знаешь, как интересно, если картину передают… Сходим?
— Сходим, — решительно отвечает Генка.
Он уже понял: Владик и здесь хочет быть как все. Ладно, они сходят в кино, хотя этот фильм Генка видел два раза…
«Кондор» стоит ниже «Фрегата». Что делать, у каждого змея свой потолок. Высота зависит не только от силы ветра. Важно еще и то, сколько ниток может поднять «конверт». Ведь нитки — это груз. Кажется, велика ли тяжесть, а посмотрите, как они провисают в воздухе! И тянут змея к земле. Чем больше «конверт», тем прочнее и толще должны быть нитки. Значит, и тяжелее. А если его сделать маленьким, трудно ему будет удержаться в потоках ветра. И надо чувствовать, надо рассчитывать так, чтобы змей получился не маленький и чтобы нитка была полегче. Владик это умеет. В его тонких, быстрых пальцах будто спрятаны крошечные точные приборы, которые не могут ошибаться. Они выбирают нужный вес и толщину дранок, чувствуют упругость и плотность бумаги, легко находят центр тяжести змея. Генка может лишь завидовать, хотя он не новичок среди змеевиков. Но он не завидует.
Он просто смотрит на «Кондор» и «Фрегат», и ему хорошо. Генка зорко следит, чтобы два змея не сошлись очень близко. Если это случится, Генка рывком выпустит метров двадцать нитки. Она размотана заранее и петлями лежит у его ног. Тогда «Кондор» сразу «клюнет», уходя вниз от столкновения.
Нитка дрожит, передавая пальцам беспокойство ветров; «Фрегат» почти неподвижен, «Кондор» медленно ходит вправо и влево, словно высматривает добычу. Генка следит. Он должен следить за двоих.
Владик стоит лицом к ветру. Как всегда…
— Странный ветер, — говорит Владик.
Генке ветер не кажется странным. Обыкновенный. Хороший. Генка слегка пожимает плечами. Владик это чувствует.
— Слишком теплый ветер, — объясняет он. — Это не циклон.
Генка таких тонкостей не понимает. Все ветры, дующие в августе, кажутся ему одинаковыми.
— Как бы чего не было… — задумчиво говорит Владик.
— А чего? — спрашивает Генка.
— Не знаю пока… Чувствуешь, он перешел немного к югу?
— Ну, чуть-чуть.
— Теплый… Вот бы термометр сейчас!
— Скоро будет, — оживляется Генка. — Шурка Черемховский обещал сделать. Со стрелкой, как ты говорил.
— Шурка?
— Помнишь, который рассказывал, что марсианские спутники — искусственные. Когда мы в Илькином дворе «Аэлиту» читали.
— Помню… А он разве может?
— Шурка? Он уже за шестой класс весь учебник прочитал по физике. И за седьмой тоже. Он такие штуки может делать! Вообще-то он не очень… Вареный какой-то. Шума не любит. Но он умный. Он объяснял, как хочет сделать, только я не помню. Какая-то проволока там будет. От тепла расширяется, от холода сжимается.
— Хорошо бы…
— Владька! — вдруг вспоминает Генка. — Ты почему не пошел с Илькой, когда он звал «Аэлиту» дальше слушать?
Владькины лопатки вздрагивают.
— Ну? — хмуро спрашивает Генка.
— Занят был.
— А что делал?
— Ну… не помню.
— Врешь, — говорит Генка. — Даже Илька догадался, что ты врешь. Ты сидел и ничего не делал.
Владик резко шагает вперед, и Генка, потеряв опору, чуть не валится навзничь.
— Ну, вру, — звонко говорит Владик. — А вы… вы же нарочно собираетесь и читаете. Только для меня. Вы же эту книгу читали!
— Дурак! — с удовольствием произносит Генка. Он шагает спиной вперед и снова прислоняется к Владику. — Нет, в самом деле. Читали. А нам второй раз тоже интересно. Мы вчера и без тебя читали, все равно. Двадцать три страницы. Теперь будешь дальше слушать и не поймешь ничего. Сам виноват.
Владик вздыхает. Генке кажется, что вздыхает он с облегчением.
— А помнишь, как Илька все спрашивал: «Это по правде было?» Забавно, — говорит Владик.
…Генка считает в небе «конверты». Один, два… пять… девять… Ого, вон еще два: «Сатурн» и «Битанго».
— Одиннадцать змеев, — говорит Генка. — Здорово сегодня! А «Фрегат» все равно выше всех.
Владик скромно молчит. Но, конечно, он рад.
— Стоп, внимание! — командует Генка. — Сигналы… Это Воробей с нами здоровается. Три белые «телеграммы» — это тебе. Две зеленые и белая — мне. Какой вежливый стал Воробей!
— Ответим?
— Бумаги нет. Для его позывных желтая бумага нужна… Давай просто качнем.
Они несколько раз коротко дергают нитки, и «Фрегат» с «Кондором» снисходительно кивают Яшкиному «Шмелю». Неуклюжий «Шмель», не ожидавший такой чести, начинает кивать в ответ, радостно дергается, мотает хвостом и, не удержавшись на высоте, начинает круто падать к дальним крышам.
— Допрыгался, — мрачно говорит Генка. — Закувыркался.
— Упал?
— Как железный.
— Надо выручать, — вздыхает Владик.
— Не надо, без нас подберут… Вон «Битанго» сигналит, что подберет. Антошка Калинов.
— «Битанго»… — повторяет Владик.
— Непонятное имя какое-то, — говорит Генка. — Антон всегда выдумывает.
— Непонятно? — переспрашивает Владик. — Это испанское слово. Это и значит — «воздушный змей».
— Ты учил? — удивляется Генка. — Испанский?
Владик качает головой, и волосы его опять щекочут Генкину шею.
— Да нет… Я не учил. Мы с папой немного пробовали, когда у него отпуск был. Немного слова учили, слов по десять на каждую букву. Только времени не было, до буквы «Б» дошли и бросили. Ну, вот попалось это слово… Ты в школе английский учишь?
— Английский, — бормочет Генка и настороженно замолкает.
Владик ничего не знает о его школьных неудачах. Он спросил однажды Генку: «Ты в каком классе?» — «В пятом», — невнятно сказал Генка. Это можно было понимать как хочешь: и «учился в пятом», и «перешел в пятый». Владик больше не спрашивал. Может быть, почувствовал, что Генке не хочется отвечать.
— Мне через год тоже английский учить придется, — говорит Владик.— Ничего, папа учил когда-то, он поможет. В пятом классе толстый учебник?
— Тонкий…
Генка вспоминает свой учебник. По-прежнему он валяется за поленницей. Ну и пусть. Говорят, в этом году у пятиклассников будут новые учебники, не такие. Может быть, по ним легче заниматься. И еще, говорят, уйдет на пенсию Вера Генриховна. Тоже хорошо. С новым учителем дела у Генки пойдут, наверно, лучше. Год, конечно, пропал, но зато Генка все начнет сначала. Это ведь тоже не просто. Он сам читал в какой-то книге: «Надо иметь мужество, чтобы все начинать сначала». Вот он и имеет…
Успокоив себя, Генка прогоняет мысль об английском. Небо голубое, и облака наполнены солнцем. Басовито гудит у пристани теплоход.
— Слышишь? Прощается, — говорит Владик.
— Это «Рахманинов», — говорит Генка.
— Гена…
— А?
Владик нерешительно молчит. Генка ждет.
— Послушай, — начинает Владик. — Я рассказать хочу… Вот ночью иногда так бывает. Я не сплю, а они гудят. Разные голоса — тонкие, густые, тихие, громкие… Знаешь, я думаю иногда, что за окном не огород теткин, а море. Будто порт большой и корабли у причала. Маленькие, большие. Уходят, приходят. И огни кругом в воде отражаются… Смешно, верно?
Он всегда так спрашивает, когда совсем не смешно. И Генка теряется.
— Побывать бы на море! — тихо говорит Владик. — Ты бывал?
— Бывал. Один раз в Одессе. У нас там дядя живет, мамин брат. У самого моря.
— Синее?
— Синее, — говорит Генка, хотя море разное. Если штормовое, то совсем не синее. Но объяснить, какое оно, море, Генка все равно не сумел бы.
— Побывать бы! — повторяет Владик. — Мы все равно побываем, я папу уговорю, чтобы в следующий отпуск поехать.
— Поедете, — говорит Генка.
Он знает: Владька упрямый и все равно добьется, если задумал. Маленький, а упрямый. Генка вспоминает, как Иван Сергеевич недавно рассказывал: «Хотел его в интернат для слепых устроить. А он ни за что! Я ему говорю, что там и жить веселее, и учиться легче. Учебники там специальные и вообще все приспособлено. А он в слезы… Ну, я переждал, а потом говорю: «Все равно поедешь». А он сел за стол, кулаками щеки подпер и так спокойно уже: «Все равно не поеду». — «Поедешь!» —
«Нет, хоть убивай». — «Убивать не буду, а поедешь!» — «Без тебя никуда не поеду»… Ну, вот так и живем»…
— Гена, облака большие? — спрашивает Владик.
— Не очень.
— Белые?
— Желтые от солнца. Светло-желтые.
— Я их во сне часто вижу, — говорит Владик. — Белые, розовые. И грозовые. Они такие темно-синие, когда грозовые, да?
— Да, — почти шепотом отвечает Генка. Ему трудно разговаривать об этом с Владиком.
— Я помню… — говорит Владик.
Генка долго не решается сказать одну вещь. Но очень хочется помочь Владику, и он побеждает неловкость:
— В газетах пишут, что такие люди есть, которые пальцами видят. Цвет могут определять, книжки читают. И свет чувствуют. Только тренироваться надо.
— Пробовал я, — говорит Владик с короткой усмешкой. — Даже пальцы смозолил. Не выходит.
«Зря я начал», — думает Генка.
Владик медленно, словно вспоминая, произносит:
— Иногда… у меня такие пятна перед глазами… Будто размытая краска. Понимаешь, не сплошная чернота, а мутные такие пятна… разноцветные… Вот я думаю: значит, какие-то нервы работают?
Что может ответить Генка? Да Владик и не ждет ответа. Он стоит, пощипывая у плеча нитку «Фрегата», как струну. Генка не видит это, но чувствует. И кажется Генке, что Владик слушает незаметный звон струны-нитки.
— Илька бежит, — вдруг говорит Владик.
И Генка тоже слышит сухое щелканье сандалий.
— Ген, тебя домой зовут!
— Кто зовет?
— Бабушка сказала!
— Зачем?
— Не знаю! Говорит, обязательно!
— Я пойду, — вздохнул Генка и начал сматывать нитку на широкую фанерную «вилку». Мотать на катушку было некогда.
Илька стоял внизу, запрокинув голову, и подпрыгивал от нетерпения, будто ему, а не бабушке до зарезу был нужен Генка.
— Придешь? — спросил Владик, когда Генка был уже на лестнице.
— Конечно.
Генка вышел из калитки с «Кондором» под мышкой и, сердито глянув на незваного Гонца, зашагал домой. Илька запрыгал рядом. Только прыгал он как-то неуверенно, нехотя. И наконец перестал совсем.
— Гена, знаешь что…
— Что?
— Гена, тебя бабушка не звала. Это я нарочно.
Генка остановился.
— Илька, — прищурившись, сказал он, — пошутить захотелось, да? Вот как врежу по башке…
Но он знал, что не врежет. Нехорошее предчувствие уже шевельнулось в нем. В самом деле, не для шутки же вызвал его Гонец.
Илька и не обратил внимания на Генкину угрозу.
— Меня Яшка послал, — хмурясь, объяснил он. — Тебя твоя учительница ищет, вот. А при Владике Яшка говорить не велел.
Нет, ни в чем не виноват Гонец. Он сделал все, как надо. И Яшка тоже. Но Генке стало тошно и противно.
— Расскажи, — велел он.
Илька рассказал. Оказывается, когда Яшка побежал выручать упавшего змея, ему повстречалась Вера Генриховна. Яшку она знала, потому что в прошлом году он с разбегу налетел на нее в коридоре, свалился и сломал ей указку. Сейчас он снова чуть не налетел, встал с перепугу как вкопанный и выпалил: «Здрасте!» — «Здравствуйте, Воробьев», — сказала Вера Генриховна, а затем справилась, не известно ли Воробьеву, где живет Гена Звягин из пятого «В». Яшке это было известно. Однако он догадался, что у Генки нет желания встречаться с учительницей. Поэтому хитрый Воробей пробормотал, что дома у Звягиных никого нет, что Генка вроде бы заболел и пошел в больницу, а ему, Яшке, надо спешить по важному делу.
А потом он кликнул Ильку и послал предупредить Генку.
Теперь Генка знал все. Он мог вернуться к Владику и снова поднять своего змея. Но он не вернулся.
«Что ей надо? — тоскливо думал Генка. — Шла бы на свою пенсию». Не глядя на Ильку, он медленно брел к дому. Не нужно было это делать: там он мог встретить «англичанку». Но Генка шел навстречу опасности, не боясь ее и не думая о ней. Его охватило равнодушие.
Дома никого не было: бабушка ушла, наверно, к соседям. Генка вытащил из-под крыльца ключ, вошел в комнату и лег на диван.
Он долго лежал, смотрел в потолок и, кажется, ни о чем не думал.
Комната потемнела. Сначала Генка не обратил внимания. Ведь так и должно быть: когда у человека все плохо, день тускнеет. Но темнота нарастала, становилось тревожной. Генка встал, подошел к окну и увидел, что над крышами вырастает темно-синяя, громадная, как материк, туча.
Генка зябко повел плечами и захлопнул форточку.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Что случалось в те далекие времена, когда Генке было всего четыре года, он помнит очень смутно. Больше по рассказам бабушки. Но один случай Генка запомнил на всю жизнь. И не по рассказам запомнил, а сам, потому что он один и видел это.
Тоже была гроза. Сухая и трескучая. Скрипела открытая форточка, и ветер заносил в нее теплую пыль. Генка сидел в кухне на бабушкином сундуке и вздрагивал при каждом ударе грома. Вздрагивал от неожиданности, а не от страха. Что такое гроза, он еще не очень понимал.
Вдруг стало тихо-тихо. Полуоторванная форточка пискнула и обессиленно повисла на одной петле. По стенам разошелся неприятный красноватый свет. Генка вскинул голову и увидел шар.
Шар был большой, с новый Генкин мяч. Он висел над столом и светил, как неяркая лампа в закопченном розовом абажуре.
Потом Генка увидел, что шар крутится — так быстро, что расплывались его очертания. Генка не испугался, но ему стало как-то неуютно и беспокойно.
— Ба-а! — позвал он и опрокинулся на спину от разорвавшего уши треска.
Он ни о чем не успел подумать. Оглохший и обалдевший лежал на твердой крышке сундука и видел над собой потолок с извилистой трещиной.
Прибежала бабушка. Запричитала, закрестилась, схватила Генку на руки и, не отпуская его, стала затаптывать язычки пламени на крышке подполья.