Восход звезды - Кэтрин Ласки

Кэтрин Ласки

Восход звезды

Вы знаете, что такое Га? Объяснить это трудно; скажу лишь, что это самое ценное качество любой совы. Буквально оно означает великий дух, а говорят так про сову, в желудке которой беспримерная доблесть уживается с такой же беспримерной скромностью.

© М. Л. Кульнева, перевод на русский язык, 2014

© ООО «Издательство АСТ», 2015

Тропа духов

Мальчик смотрел, как поднимается и опускается тощая грудь старухи. От одного вдоха до другого проходило все больше и больше времени, пока они не стали совсем редкими. Она уходила в отанг – шла по своему последнему пути к вечности. Именно это и значило слово «отанг». Впрочем, она, конечно, не двигалась, в отличие от остальных – те действительно уходили, уходили прочь.

Гару объявила о своем намерении, когда люди племени начали грузить на сани нехитрый скарб – звериные шкуры, корзины, горшки, каменные инструменты, – чтобы отправиться в более плодородные и щедрые земли.

– Я отправляюсь в стойбища духов, – объявила Гару. – Жить с вами было для меня честью.

Люди зашептались, обсуждая благородство старой женщины, а она бросила на Тихо острый взгляд. Он прекрасно понял, что? это означает: не ходи за мной! Однако Гару и сама знала: что бы она ни делала, все будет бесполезно. Мальчишка все равно пойдет за ней туда, где она решила умереть.

Когда все отправились в путь, он сделал вид, что тоже уходит. Но очень скоро Гару услышала возвращающиеся шаги – его хромота придавала им особый ритм, который ни с чем другим нельзя было спутать.

Когда он нашел Гару, та сидела, скрестив ноги и зажав в редких зубах неизменную трубку. Подняв трясущиеся руки, она начала разговаривать с ним на языке жестов, одновременно напевая что-то без слов. Жесты получались смазанными, но Тихо все равно их понимал.

«Вот правила: ты должен молчать. Ты не должен приносить мне еду. И воду. Ты не должен согревать меня – не ложись со мною рядом и не приноси мне звездное одеяло. Я соткала его для тебя. Не для себя. Если придет пума, беги, пусть она меня съест. – Ее руки на секунду замерли в воздухе, продолжая мелко дрожать. – И ни в коем случае не окликай меня по имени, иначе я собьюсь с тропы духов и не смогу добраться до их стойбища».

Тихо сосредоточенно кивал. Его обуревали странные чувства. Жаль, что она уходит, но одновременно и приятно, что в эти минуты он с ней. Гару не может умереть в одиночестве.

Не может, потому что он сам едва не умер в одиночестве вскоре после того, как родился, одиннадцать лет назад. Искореженная нога должна была стать для него приговором. Мать мальчика умерла при родах, через три недели после того, как его отца загрызла пума. Обычно новорожденных с какими-либо недостатками, таких как он, бросали умирать, но Гару спасла малыша. В племени эту женщину уважали – когда-то она была превосходным следопытом и знала звезды.

А еще Гару умела предсказывать погоду – чуяла облака еще до того, как они появлялись на горизонте. И болезни врачевала – многие считали, что ее снадобья помогают лучше всего. Вероятно, поэтому он и решил ее убить.

Сейчас, на грани жизни и смерти, Гару чувствовала облегчение от того, что заставила Тихо пообещать ей не мешать ее уходу. А знахарь наверняка помог ускорить этот уход, потому что с того дня, когда состоялась церемония кукурузных рылец, она чувствовала, как все больше немеют пальцы. Кукурузные рыльца опускали в забродившее пиво, и она ясно ощутила тогда, что в питье что-то подмешали. Скорее всего, знахарь натер чашу листьями травы-кровянки, яд которой очень сложно распознать. Он хитрый, этот знахарь, хитрый как койот. Он, конечно, не стал добавлять яд в пиво, потому что тогда отравилось бы все племя, умерло бы много людей. Впрочем, если бы отравленного пива глотнул Тихо, знахарь точно не стал бы из-за этого расстраиваться. Мальчик, несмотря на хромоту, отличался большим умом, а этого – чужого ума – шаманы боялись больше всего.

Нет, проклинать она никого не будет. Негоже умирать с проклятием на губах. Те, кто так поступают, становятся блуждающими духами и никогда не находят путь в стойбища отанга. Да и дух их не может найти новое земное воплощение, кроме как в теле ворона или стервятника – падальщиков. Ну уж нет. Гару скорее согласилась бы стать даже койотом – но только не падальщиком.

Мальчик по-прежнему сидел рядом. Гару чувствовала его присутствие. Казалось даже, что она слышит слезы, текущие по его щекам. И очень хотелось сказать ему: «Не плачь. Мне там будет хорошо».

Раз уж ему Гару когда-то не позволила умереть в одиночестве, то и Тихо сейчас ей этого не позволит. Он сидел и боялся даже мысленно произнести ее имя, чтобы дух Гару не сошел с тропы.

Он взглянул на старую женщину. Интересно, что бы она испытывала, если бы мальчика не было рядом? Наверное, все-таки почувствовала бы себя одинокой? Но в глубине души Тихо понимал: на самом деле его волнует не то, что чувствует Гару, а беспросветное одиночество, на которое эта смерть его обрекает, пустое место в жизни, когда ее не станет.

Что с ним теперь будет? Члены рода Гару, Люди Сожженной Реки, никогда не принимали Тихо как своего. Первый месяц жизни мальчика Гару была вынуждена прятать маленького калеку от соплеменников, потому что, если ребенок доживает до месяца, его уже нельзя бросить просто так. Но даже после того как Клан Сожженной Реки обо всем узнал, никто не спешил переселить старую женщину поближе к племени – они с Тихо так и жили на отшибе. Да, мальчик – в любом случае изгой, но слишком уж нужны были людям знания Гару.

Члены клана всегда избегали его взгляда. Если сейчас Тихо вернется к людям, никто не примет его у костра, ни с кем он не сможет лечь рядом, чтобы ночью слышать сквозь сон чужое дыхание. Мальчику не у кого будет учиться, не с кем разговаривать и петь песни за выделкой шкур для одежды и одеял.

Тихо соблюдал все правила, кроме одного: он ни за что не оставит Гару в одиночестве. Она не должна сбиться с тропы духов, а если вдруг собьется, нужно быть рядом, чтобы подхватить ее. Пусть он хромой и одна нога у него кривая и короче другой, но он сильный. Да и сколько она может весить? Вряд ли сильно больше овцы.

Он снова взглянул на Гару. Грудь женщины давно уже оставалась неподвижной. Мальчик подобрался поближе. Он не смог вспомнить, сколько времени прошло с ее последнего вздоха. Но вот грудь Гару снова приподнялась – воздух с трудом проходил через горло.

Вдруг она повела носом. «Неужели будет гроза?» – удивился Тихо.

«Запах… Этот запах… он ни на что не похож. Какое интересное место эта тропа духов!» Так думала про себя Гару. Ей чудился запах, с которым она не встречалась ни разу в жизни. Пахло как будто бы чьей-то шкурой… это точно запах зверя, а не человека. Зверя мощного и очень крупного. Куда крупнее собаки.

Женщина ощутила волнение. «Как много всего на пути к вечности… Как много интересного!» Тело легонько содрогнулось – словно ей вдруг захотелось сбросить кожу. Приятное чувство! Самой себе Гару казалась сейчас очень легкой.

Оглянувшись, она увидела свое тело – теперь оно значило для Гару не больше, чем старое одеяло или кусок выскобленной оленьей кожи, приготовленный, чтобы сшить штаны для Тихо. Больше ей это не нужно. Женщина заметила Тихо – тот, плача, склонился над бездыханным телом. Ей захотелось протянуть руку и погладить его по блестящим черным волосам. «Не плачь. Не тревожься». Хотелось вновь оказаться там, внизу, и утешить его… но с пути отанга не возвращаются.

Если бы Гару глянула на землю еще раз, искушение вернуться оказалось бы слишком велико. В беспредельности усыпанной звездами ночи Тихо казался не крупнее песчинки – еще меньше, еще беззащитнее, чем в тот день, когда она нашла его оставленным в лесу, у тропы. Но Гару больше не оборачивалась. Она шла к бледному свету, пронизывающему тени вечернего леса и звавшему за собой. Всепоглощающая тишина окутала мальчика, съежившегося под одеялом, – тем самым одеялом, которое старая женщина соткала для малыша в первый месяц его жизни. Но Гару больше нет; в его жизни больше нет тепла. Остались лишь пустота и вопрос, неотвязно бившийся в голове: что теперь с ним будет?

Глава первая

Тьма

Тихий дождик шуршал в ночи. Для Эсперо после пожара в каньоне мир вокруг стал странным. Старый конь по-прежнему чувствовал, улавливал запахи, слышал. Но он больше не мог видеть. Отныне Эсперо жил в сумеречном мире неясных черно-серых теней. Звезды на небе теперь были скрыты для него в любую погоду. Однако все остальные чувства стали острее, и конь научился чуять дождь еще до того, как тот начинался.

Неожиданно он с тоской вспомнил о удобствах прежней жизни, которую уже привык презирать, – о комфортной конюшне, где каждый день у него были свежее сено и вода, где конюхи чистили его скребницей и массировали натруженные мышцы и суставы. Воспоминание это оказалось весьма некстати. Пусть Эсперо и слеп, но он все же дикий и свободный конь. Ему удалось сбежать из Старого Мира, в котором правили люди. Теперь у него есть Новый Мир.

Эсперо тряхнул головой, словно желая прогнать мучительные мысли – рой мух, жужжавших в голове. Тогда он был узником, марионеткой, исполнявшей людские приказы. Он ни за что не отречется от свободы, от дикой жизни. Перед невидящими глазами коня возник образ молодой кобылки Эстреллы.

Именно она увела Эсперо и других лошадей из ужасного человеческого мира. Когда люди выбросили их за борт, ее мать, Перлину, растерзала акула. Но остальные спаслись, и Эстрелла, копыта которой никогда раньше не ступали по твердой земле, почувствовала себя по-настоящему дикой лошадью. Однако Эсперо, как и остальные, был рожден в Старом Свете и впервые подкован, когда ему было всего несколько месяцев от роду.

Удивительно, что именно Эстрелла впервые показала ему, как расстаться со старыми привычками, забыть людскую дрессировку, уздечку и мундштук, который засовывали ему в рот. Она показала, как отбросить все, чему их учили люди, и открыть для себя счастье свободной скачки. Неужели же Эстрелла погибла в пожаре? Увидит ли он ее еще когда-нибудь? Эсперо все сильнее ощущал нарастающее внутри него отчаяние.

В том каньоне Первый Табун оказался из-за коварства жеребца по имени Пегасус. Вспыхнувшее в каньоне пламя набросилось на лошадей, опалило Эсперо гриву и хвост, ослепило его. Он не знал, спаслись ли остальные или сгинули в пожаре, да и сам не понимал, как спасся. Эсперо ослеп, его легкие обгорели, но он выжил.

Конь прищурился, мучительно желая увидеть, как ночь сбрасывает поблекшую темную кожу, под которой проступает алая плоть зари. Как же темно! Слишком темно. Затянуто ли небо облаками? Светит ли луна? Если бы удалось сохранить для себя хоть чуть-чуть лунного света, чтобы найти место для сна! Эсперо так хотел поймать хоть один лучик, чтобы лелеять и хранить его под веками; может быть, с его помощью удалось бы найти старых друзей.

Для поисков нужны все чувства, но глаза – в первую очередь. Эсперо знал следы каждой лошади из табуна. Анжела и Корасон ступали легко, будто боялись разбудить призраков прошлого, хоронившихся где-то под землей. Копыта Грулло, самого крупного и тяжелого из них, оставляли глубокие отпечатки, а Эстрелла, даже галопируя, казалось, едва касается ногами земли. Это потому, что молодую кобылку никто никогда не подковывал, на нее никогда не надевали седла. Она всю жизнь была свободной и несла с собой удивительную чистоту, как облако звездной пыли в древней ночи.

Эсперо хотел найти всех. В этом темном и пустом новом мире он был ужасно одинок.

Менее чем в полулиге от Эсперо мальчик рыл могилу. Моросил дождик, но земля была мягкой, так что дело продвигалось быстро. Он завернул хрупкое тело Гару в тонкую шкуру антилопы, которую взял с собой специально для этого, и аккуратно опустил его в вырытую яму, подложив под голову камень. Так она сможет смотреть на звезды, даже когда он зароет могилу, потому что глаза мертвых могут видеть другой мир, мир отанга, и сквозь землю. Кроме антилопьей шкуры, Тихо захватил с собой блестящий обломок обсидиана, чтобы положить его мертвой в рот. Камень превратится в мед и станет служить для нее пищей в пути по тропе духов.

Похороны не заняли много времени. Все, что оставалось сделать, – разжечь трубку Гару. Тихо набил ее кедровой корой, но та, влажная от дождя, никак не хотела загораться. Мальчик долго, пока не разгорелись угольки, дул в чашечку – он не мог взять чубук в рот, потому что на трубке должен был остаться след губ Гару. Так ее путь к отангу будет правильным и легким. Наконец Тихо поднял трубку, повернулся к северу и запел прощальную песнь.

Он пропел ее четыре раза: вначале – обратившись лицом к северу, потом – к востоку, потом – к югу и, наконец, – к западу. Ветер слегка поменялся, дым и слова несло прямо в лицо, но Тихо продолжал петь, пока кора в трубке не догорела до конца.

Глава вторая

Похищенный сон

В конце концов Эсперо провалился в сон без сновидений, в темную пустоту, где не было ни огня, ни опаленных грив.

Его разбудил запах дыма. «Пожар! Снова пожар!» Конь задрожал так сильно, что едва мог двигаться.

Вокруг царила все та же густая чернота. Он сделал шаг и врезался в ствол кедра. Отшатнувшись, Эсперо медленно пошел по кругу и вдруг услышал быстрые сухие щелчки.

«Змея! – подумал он. – Плохая змея с ядовитыми зубами».

Конь слегка отступил и прыгнул в сторону, тут же снова врезавшись боком в дерево. Но теперь он почуял кое-что хуже, чем гремучая змея. Человек. Это был запах человека.

Эсперо застыл на месте и, широко раскрыв глаза, уставился в пустоту.

Проделав все, что было положено, Тихо убрал трубку, завернулся в овчину и сел, чтобы поразмыслить. Куда ему теперь идти? Назад, к племени? Без Гару он там превратится в омо – его, конечно, не бросят умирать, как младенца-калеку, но он превратится в живого призрака. Никто не станет с ним разговаривать. Никто не станет делиться с ним пищей. Первое время они будут просто отводить глаза или делать вид, что не замечают его, а потом на самом деле начнут глядеть насквозь, как будто у него нет тела. Он превратится в воздух и в конце концов умрет.

Обычно человек становится омо в качестве наказания за какой-нибудь проступок – не за тяжкое преступление, вроде убийства, а за нарушение принятых норм поведения. Отчуждение начинается постепенно и распространяется как зараза. К нему постепенно присоединяются все люди племени, потому что, если кто-то откажется, он тем самым даст понять, что проступок ставшего омо вовсе не так уж плох, а это грозит расколом.

Тихо взглянул на свою кривую ногу. Одного этого достаточно для испытания единства племени на прочность. Никто не разрешил бы своей дочери дружить с Тихо, а уж о браке и подавно речи быть не могло.

Он всегда это прекрасно сознавал. Сколько мальчик себя помнил, с ним рядом никогда не было других детей. Он не мог участвовать в их играх или учиться охотиться вместе с ними. Он почти ничего не знал о жизни племени. Они с Гару всегда обитали чуть поодаль от остальных и не участвовали в праздниках. У них был свой очаг.