— А с чем пирожки? — поинтересовался Данилка, и Сережа слегка щелкнул его по макушке.
— С вареньем… А ты, Сережа, придешь? — Она улыбнулась. — Ты ведь первый учитель.
— Приходи, — негромко, одними губами, попросил Митя.
«Если откажусь, получится, что обиделся за проигрыш», — подумал Сережа. Но не это было главное. Главное, что ему самому хотелось пойти. Но как же Наташа и Кузнечик?
— Извините, я не могу, — сказал Сережа. — Меня ребята ждут.
— Ты с ребятами приходи, — настаивала Митина мама.
Сережа отошел к Наташе и Генке.
— Пойдем?
Наташка почему-то опустила ресницы и тихо сказала:
— Я бы пошла. Что такого…
— Я — как вы, — быстро сказал Кузнечик.
Митина мама заторопилась:
— Приходите в шесть часов. Митенька, ты иди домой, приготовь пока все для чая, а я зайду в магазин.
— Пусть он с нами в кино идет, — предложил Данилка. — У нас билеты есть на четыре часа. До шести успеем.
Но Митя молча покачал головой. Он не хотел в кино. Наверно, старался не расплескать до вечера свою радость.
Почти все ушли.
Кузнечик и Наташа бродили по залу, разглядывая флаги с гербами. Олег и Сережа укладывали в шкаф маски.
— Зачем? — тихо спросил Олег.
— Что зачем? — не понял Сережа.
— Только не надо отпираться. Зачем проиграл?
Отпираться в самом деле было глупо. Сережа пожал плечами.
— Пожалел его? — спросил Олег.
Сережа удивленно вскинул глаза.
— Вот еще! Просто… ему нужнее.
Олег помолчал.
— Ну… пусть, — наконец проговорил он. — Я вот про что хочу сказать. Знаешь, что Огоньков от вас уходит? Будет командовать знаменной группой.
— Почему?
— Их класс перевели в первую смену… А тебе, наверно, быть капитаном.
— Почему мне? — искренне удивился Сережа.
— Так ребята говорят. Я уже спрашивал.
— Что я, лучше всех?
— Да нет, все одинаковы, — серьезно сказал Олег.
— Валерик Воронин старше меня.
— Я знаю. Но он прежде всего художник, у него и так работы хватает. И он, кстати, тоже назвал тебя.
— Странно…
Сережа никогда не стремился быть командиром. Конечно, капитан — это здорово. Это золотой угольник на рукаве под нашивкой, это право открывать стеклянный шкаф со знаменем, это участие в советах, где решаются важнейшие дела. Ho ведь это еще и отвечать за всю группу. А как это — отвечать? И как командовать? Мосиным, Андрюшкой Гарцем, Ворониными? Почему они должны видеть в нем командира?
— Это ведь не награда. Это нужно, — сказал Олег.
— Ну, раз нужно… Только…
— Хочешь сказать: только получится ли?
— Нет… Только не говори никому про это… Ну, про последний бой.
Олег выпрямился.
— Никому? Нет, кое-кому я все-таки скажу… Ребята, идите сюда!
Генка и Наташа подошли.
— Я про вас кое-что знаю, — сказал Олег. — Сергей не очень разговорчив, но про вас он говорил. Вы его друзья. И хотя бы вы должны знать: последний бой он проиграл нарочно.
«Сейчас начнут спрашивать, зачем», — с досадой подумал Сережа. Но Наташа промолчала и только слегка покраснела почему-то. А Кузнечик спокойно сказал:
— Ну, значит, так надо.
— Надо? — переспросил Олег. — Может быть, братцы, не знаю… Сергею видней. Только все-таки обидно, наверно, да, Сережа? Первые соревнования. Сразу была надежда стать чемпионом. Не всегда ведь так повезет…
— Пускай, — задумчиво произнес Сережа. Ему было сейчас хорошо. И он не боялся сказать о том, что снова вспомнилось — Мне однажды так повезло, что, наверно, хватит на всю жизнь. Я про это никому не говорил. Только отцу да Наташке…
— Это про всадников? — шепотом спросила она.
— Да… Я, когда еще маленький был, придумал сказку о волшебных всадниках. Будто они приходят на помощь, когда позовешь… А потом, этим летом уже, меня на станции поймали четыре гада. Я из лагеря домой уходил, потому что не хотелось там быть, а они тащили обратно. Насильно. Издеваться начали: ну, зови своих всадников! И они вдруг примчались! Понимаете, настоящие!
Он замолчал, потому что слишком уж зазвенел голос, и опять, как наяву, он пережил то изумление и счастье, когда в нарастающем громе копыт загудела земля, вспыхнули рыжие
— Сергей, возьми в умывальнике стеклянную банку налей теплой воды.
гривы и раскатисто прозвучал голос командира…
— Что за всадники? — нетерпеливо спросил Кузнечик.
Ho тут резко открылась дверь, и они увидели Митю.
Он был в разорванной куртке, с кровью на щеке и на губах, а в глазах у него стояли злые слезы.
— Кто? — тихо и гневно спросил Олег.
— Не знаю, — сказал Митя. — Я их раньше не встречал… Их было четверо.
Тыльной стороной ладони он вытер припухшие губы. На руке осталась красная полоса. Митя удивленно посмотрел на нее и негромко, но со злостью продолжал:
— Одного зовут Лысый. Я запомнил.
— Лысый?! — вскинулся Кузнечик. — Он такой, с меня ростом, в вязаной шапке, да? И под глазом фингал?
Митя кивнул.
— Я же этого паразита знаю! — воскликнул Генка. — В нашем дворе живет. Синяк — это я ему сделал за голубя. Они его поймали на помойке, банку привязали к лапам и летать заставляли…
— Стойте. Все потом, — сказал Олег. — Наташа, будь добра, в раздевалке у двери аптечка. Вата, бинт, йод, перекись водорода. Сергей, возьми в умывальнике стеклянную банку, налей теплой воды…
Когда Сережа вернулся с водой, Олег и Кузнечик стаскивали с Мити куртку. Митя осторожно вытягивал из нее руку и морщился.
— Что с рукой? — спросил Олег.
Митя улыбнулся, не разжимая зубов.
— Вольно пальцы. Я этому Лысому все-таки один раз стукнул. Костяшками. По зубам… Это когда уже все разбежались, и я пошел. А он за мной увязался, все в спину тыкает и шипит: «А ну беги. А ну беги, хуже будет». А потом забежал вперед, ладонь растопырил и меня за лицо… — Митя брезгливо передернул плечами. — Я не выдержал и как дал…
— Иди-ка сюда, — сказал Олег. Сел на стул, поставил Митю между колен, обмакнул ватный тампон в теплую воду. — Поверни щеку. Вот так… Ну и что дальше было?
— А дальше они все меня окружили… Вот тогда и разбили губы… Тут взрослые подошли, закричали на них, они сразу кто куда… Вот и все. Я сюда пошел. Если я в таком виде домой приду, мама…
Он замолчал, потому что Олег стал обмывать ему губы.
— Гена, — позвал Олег. — Значит, Лысого ты знаешь?
— Еще бы! И он меня знает. Он меня еще лучше сегодня узнает, это уж точно.
— И меня, — сказал Сережа, чувствуя холодок в груди. — Эх, жалко, никого из наших там рядом не было!
Митя удивленно глянул на Сережу и дернул головой.
— Что, больно? — спросил Олег.
Митя отрицательно промычал.
— А что же ты?.. Сказать что-то хотел?
— Нет, — прошептал Митя и опустил глаза.
Олег бросил на пол розовую мокрую вату.
Нахмурился.
— Постой… Ты сказал… Ты сказал: все разбежались, а я пошел… Ты что же, был не один? Митя!
Митя опустил голову, прикусил больную губу и по отмытой щеке побежала злая слезинка.
— Кто еще был? — жестко спросил Олег.
Митя глянул исподлобья.
— А потом они скажут, что я предатель…
Олег горько усмехнулся:
— Ты предатель?
— Ты или те, кто тебя бросил?! — яростно спросил Сережа.
— Они, наверно, не бросили. Они, наверно, думали, что я тоже побежал, только в другую сторону.
— Давай все по порядку, — сказал Олег.
Митя глотнул, словно острый леденец проглотил.
— Я сперва шел один… Потом догнал Мосина, Голованова. И этого… Сенцова. Мы шли и разговаривали. А там, у магазина, есть такой закоулок, ящики пустые лежат. Они из-за этих ящиков вышли.
— Эти четверо?
— Да… Я сначала думал, что это просто так, знакомые. Самый большой, вроде Голованова, подошел и говорит: «Денежки есть?»
Митя обвел всех влажными глазами и продолжал:
— Он так спросил, что я опять нисколько не догадался. Думал, что он, наверно, взаймы у наших ребят просит… Голованов говорит: «Нет». Тогда другие два говорят Мосину: «А у тебя?» Мосин тоже сказал, что нет. Еще сказал: «Откуда? Я их сам не делаю». И Сенцов тоже сказал, что нет. У меня они почему-то не спросили. Я поэтому все и думал, что они между собой знакомые, а со мной не разговаривают, потому что не знают. Вдруг этот, большой самый, Сенцову говорит: «Ну-ка расстегнись, покажи». И Мосину с Головановым: «Врете, наверно. Покажите карманы…»
Митя поморщился и пожал плечами.
— Я смотрю, наши ребята куртки расстегнули. Лысый меня за куртку взял: «Ты, что ли, глухой? Расстегивай!» Я вырвался и говорю: «Ты какое имеешь право меня обыскивать?» Лысый сразу будто удивился, такое лицо сделал глупое. Ну, притворяется, конечно. И говорит главному: «Саня, он трепыхается». Только он сказал не «Саня». Имя какое-то непонятное «Ксаня» или «Ксыня»…
— Гусыня! — вмешался Генка. — Длинная дубина, нос картошкой и волосы на глаза лезут. Да?
— Да… Только этот Гусыня на меня не посмотрел. Он у ребят ремни увидел. Обрадовался: «Раз денежек нет, возьмем за это ваши ремешочки. Давайте-ка, снимайте».
— Они сняли? — спросил Сережа и покраснел так, словно сам отдал ремень.
— Они не сняли. Те сами сняли с них.
— И они отдали? Не сопротивлялись? — тихо спросил Олег.
Митя покачал головой и опять отвернулся.
— Не сопротивлялись. Только Мосин сказал: «Чё хватаешь, не твой ведь». Его один раз хлопнули по носу ладошкой и… ну и все.
— А ты? — спросил Олег.
— Гусыня потом на меня посмотрел и спросил у Лысого: «Этот самый трепыхается?» И говорит: «Воспитайте». Лысый и еще один в меня вцепились, начали куртку расстегивать. Я стал вырываться… Но я за ремень не боялся. Он у меня в петлях туго сидит, не вытащишь. Я боялся, что значок сорвут. — И Митя посмотрел на свой чемпионский жетон, приколотый к форменной рубашке.
— А диплом где? — спросил Олег.
— Диплом я в руках держал. Они сразу выбили и затоптали. Там грязно у ящиков.
Олег сидел, положив руки на колени. Прямо сидел и спокойно. Только суставы пальцев напряглись и побелели.
— Дальше, — сказал он.
— Гусыня оглянулся и говорит: «Ладно, некогда нам. Пусть чешут отсюда. А ну, бегите! И не оглядывайтесь!» Те побежали, а я вырвался и пошел… Вот тогда Лысый и увязался.
Наташа до сих пор молчала. Вертела в руках Митину куртку. Наконец спросила:
— Олег Петрович, здесь иголка и нитка есть? Зашить надо.
Олег словно очнулся:
— Что?.. Да, есть, конечно. В аптечке посмотри.
Наташа принесла иглу и нитки, отошла с курткой к окну, ближе к свету и оттуда вдруг опросила:
— Их ведь четверо было? И — вас тоже. И они даже не больше вас. Как же так? Без драки…
— Я не знаю. Наши какие-то замороженные сделались. Будто кролики перед удавом… — И Митя вдруг заплакал.
Олег быстро встал и взял его за плечи.
— Да что ты, Митька! Ты не был кроликом. Ты сделал все, как надо.
— Обидно, — прошептал Митя. — Даже никто не подумал, что можно драться.
— Но ты-то дрался, — сказал Олег. И улыбнулся: — Признайся: первый раз в жизни, да?
Митя тоже улыбнулся разбитыми губами.
— Нет. Наверно, второй. Я еще в детском саду дрался с одним мальчиком из-за педальной машины. Но мы тогда подрались и помирились. А с этими… Это же враги.
«Враги? — подумал Сережа. — Значит, враги».
Сам он с такими компаниями как-то не сталкивался. В том дворе, где он вырос, ребята были как ребята. Всякие. Сашка Кривицын и Мишка Маслюк иногда курили за сараем. Бывало, что все резались в чину. В соседний сад лазили за яблоками. Но никому в голову не пришло бы напасть на кого-то, избить, отобрать что-нибудь…
Видел, конечно, Сережа и других. Тех, кто мелкими стайками вьется у гастронома и кино с сигаретами, опасливо спрятанными в рукав. Подстриженных не то чтобы «под битлов», а вроде. В резиновых сапогах с отогнутыми до пят голенищами, будто нет у них нормальной обуви. С ухмылками, то увертливыми, то наглыми. С припухшими от курева глазами.
Один такой, Санька Копылов, учился в Сережином классе. Учился так, с двоечки на троечку. Зевал на уроках, уныло грубил учителям и на все вопросы отвечал одинаково: «А чё я сделал?» Разговаривать с ним было неинтересно, он даже «Тома Сойера» не читал, а любимый герой его, судя по всему, был Волк из мультфильма «Ну, погоди!». После уроков этот парень спешил к каким-то дружкам. Ходили слухи, что дружки эти могут кого хочешь подкараулить и отлупить. Сережа не верил.
Отец не терпел хулиганов. Он говорил: «Это же трусы. Они храбрые с теми, кто перед ними трясется. А как только получат по морде, сразу теряют все нахальство». И Сережа верил ему.
Однако сам он ни разу не встречался с ними лицом к лицу. И, по правде говоря, не думал о них как о врагах.
Но вот пришел Митька, и губы у него в крови. Митька, который никого не трогал и дрался только один раз, в детском саду, да и то неизвестно, первый ли начал. За что они его, гады!
Ну ладно, они — это они. Но наши…
Разве так бывает? Только что держали рапиры, был бой, и казалось, что хоть тысяча врагов налетай, никто не страшен! Женька Голованов… Большой такой, сильный, наверно. Где его сила и смелость? Ленька Мосин. Как он подошел тогда: «Не люблю, если кто-нибудь на меня обижается…» Что же он, обидеть боялся этих типов? Трус он, вот и все! И Сенцов… Новенький, еще кандидат, но ведь тоже рапиру держал. И перед знаменем стоял на линейке.
Ну, есть же, черт возьми, такие слова: «Взяв оружие в руки, обещаю, что ни трусостью, ни подлостью, ни изменой не запятнаю свой клинок…» Даром, что ли, это обещание дают те, кто вступает в «Эспаду»?..
И Олег, видимо, думал о том же.
— Финалисты… — сказал он с едкой досадой. — Цвет и надежда клуба… Красивые слова говорим, песни поем о гордости и чести, а перед первой же встречной шпаной готовы… тьфу. Ну, вот что: в шесть — совет.
Он повернулся к Мите.
— Извини уж, придется отложить наш праздник. Ты приди к шести. И вы, ребята, придите. Договорились?
— Мы же не члены клуба, — сказал Генка.
— Ничего. Бы как свидетели приходите. Ты, кстати, знаешь этого Лысого.
— И Гусыню, — сердито сказал Кузнечик.
На улице заспорили. Митя доказывал, что не надо его провожать, ничего больше с ним не случится. А Сережа утверждал: надо — на всякий случай. Генка слушал, слушал и сказал Мите:
— Ну, а если нам хочется? Жалко тебе разве?
И Митя сразу согласился.
Потом Сережа с Генкой проводили Наташу. Тоже на всякий случай.
Когда шли к Сережиному дому, Кузнечик сказал:
— Я сначала думал, что она твоя сестра.
— Наташка? Да что ты? Я — Каховский, она — Лесникова. Ты вообще… как с Луны упал. Пять лет в соседних классах учились, а ты будто сегодня первый раз увидал ее.
— Ну и что? Я, может, до сегодняшнего дня на девчонок вообще не смотрел… У брата и сестры, между прочим, иногда бывают разные фамилии.
— Наташка и в самом деле как сестра, — объяснил Сережа. — Мы всю жизнь вместе росли, в одной квартире. Только в разных детских садах были и как-то получилось, что в разные классы нас записали. Зато дома — все время вместе. Даже игрушки были общие.
Генка вздохнул:
— Тогда понятно, что ты ничего не замечаешь.
— Чего не замечаю?
— Какая она красивая, — отважно сказал Кузнечик.
— Да ну тебя, — отмахнулся Сережа. — Ну, пусть красивая. Тут выть хочется, а ты чепуху говоришь. Такой день был сначала хороший, и вдруг все кувырком!
— Он и сейчас хороший, — возразил Генка. — Не может он плохим сделаться из-за того, что нашлись три труса.