— Карауль!.. Конокради!.. Затержать!..
И где-то уже заливался полицейский свисток.
Как у них там потом все выяснилось, мы не пытались разузнать… Но и сам наш надзиратель после каникул ни слова не сказал нам о ночном происшествии.
Так начался для нас Новый год — год 1917.
Через секунду весь коридор во власти хохота. Коридор грохочет.
Усмехается инспектор. Трясет животом Цап-Царапыч. Заливаются первоклассники. Ревут великовозрастные. Хихикает сторож Петр.
Ха-ха… Гы-ги… Ох-хо… Хи-хи… Хе-хе-хе… Ах-ха-ха-ха…
Только директор строг и прям, как всегда. Но еще бледнее.
— Тихо! — говорит директор и топает ногой. Под его начищенными штиблетами все будто расплющилось в тишину.
Тогда Митька Ламберг, коновод старшеклассников, восьмиклассник Митька Ламберг тоже кричит:
— Тихо! У меня слабый голос.
И запевает «Марсельезу».
«На баррикадах»
Я стоял на парте и ораторствовал. Из-за печки, с «Сахалина», поднялись двое: лабазник Балдин и сын пристава Лизарский. Они всегда держались парой и напоминали пароход с баржей. Впереди широкий, загребающий на ходу руками, низенький Лизарский, за ним, как на буксире, длинный черный Балдин. Лизарский подошел к парте и взял меня за шиворот.
— Ты что тут звонишь? — сказал он и замахнулся.
Степка Гавря, по прозвищу Атлантида, подошел к Лизарскому и отпихнул его плечом:
— А ты что лезешь? Монархыст…
— Твое какое дело? Балда, дай ему!
Балдин безучастно грыз семечки. Кто-то сзади в восторге запел:
Балдин ткнул плечом в грудь Степку. Произошел обычный негромкий разговор:
— А ну, не зарывайсь!