– Особенно к симпатичному, – добавила Ника, и все, кроме моего папы, улыбнулись.
Никин папа поставил шикарный чемодан дочери на черную ленту.
– Давай свой, Гая!
– Нет, спасибо, я его в ручную кладь возьму, – отказалась я.
Никина мама защебетала:
– Солнышко, улыбайся почаще, гуляя по улицам Парижа! Вдруг тебя увидит какой-нибудь известный фотограф? Или представитель модельного агентства! Это же Париж, хани, центр мира моды!
– А еще это центр мира искусств, – добавила моя мама.
– И развлечений! – подмигнул нам Никин папа.
– И любви, – сказала Никина мама, и мое хорошее настроение испарилось.
Я подумала, что есть и еще одна причина, по которой нам явно не светит расследование.
Когда прошлым летом нам повезло найти похищенного мальчика с помощью канарейки, я не хотела ехать в Звенигород [2].
Когда мне доверили расследовать похищение важной рукописи на кафедре МГУ, я не хотела ходить на занятия в университет.
То есть оба раза судьба как бы примиряла меня с реальностью. Показывала мне – в любом скучном месте можно обнаружить что-то интересное.
А сейчас я хочу уехать. Уехать, убраться, умчаться из Москвы, подальше от этого дылды с глазами-озерами, в глупой куртке с тысячью карманов, с дурацкой прической и помешанностью на энергии и карме... Такого дурацкого дылды... Которого я все еще люблю.
Клянусь, в Париже я постараюсь забыть его навсегда!
Глава 2,
в которой я попадаю под гипноз человека-волка
– На Лувр обязательно оставь целый день, – посоветовала мама, обнимая меня у металлической подставки, отгораживающей зону таможенного контроля, – и не забудьте о выставке Мане в соборе.
– И если что – сразу к полицейскому, – напомнил папа, взяв меня за руку.
– Мы же всего на неделю едем, – сказала я, высвобождаясь и хватаясь за ручку чемодана.
– Вот именно, – сказала мама, – день на собор Сакре-Кер, день на Лувр, день на Монмартр, день на...
– Варежки, – сказала я, снова поднимая их с пола. – Мам, может, тебе их в сумку убрать? Теряешь все время.
– И несколько дней на развлечения оставьте, – посоветовал Никин папа, обнимая дочь, – в Диснейленд, что ли, сходите.
– Или в ночной клуб, – добавила Ника.
– Что?! – возмутился мой папа. – Ночью вы должны быть в пансионе. Под присмотром мадам Пуарэ.
– Икзектли, – кивнула Ника и нацепила солцезащитные очки.
Она вообще выглядела как суперзвезда – темные очки, белая водолазка и меховая жилетка, розовые унты. И накрашена, как всегда – словно уже стоит под софитами. Даже жалко, что ей нужно будет потолстеть. Такая красавица.
– Не стойте на проходе, – попросил таможенник.
Он был бледный и небритый, весь какой-то невыспавшийся. Бедняга, начинать работу в шесть утра – это ужас, конечно.
– Проходите, – сказал он, – а то опоздаете.
– Идем, – кивнула Ника, но папа придержал меня за локоть.
– Слушай, – тихо сказал он, – только никаких историй! Хватит того, что вы едете одни! Никаких расследований, поняла?
– Я...
– Не волнуйтесь, мистер Арутюнян, – обворожительно улыбнулась Ника, приподняв очки, – мы всю неделю будем залечивать разбитое сердце вашей дочери.
– Что?!
– Вы идете или нет? – возмутился таможенник, подавляя зевок.
Помахав родителям в окошко, отделяющее зону таможенного контроля от зала ожидания (уходя в сторону эскалатора, мама все-таки выронила варежки, и никто, кроме меня, этого так и не заметил), я пробурчала:
– Обязательно было болтать про мое разбитое сердце?
– Сорри, хани, – вздохнула Ника, снимая очки, – я все забываю, что у вас с папой не такие открытые отношения, как у нас с моим. Я своему все рассказываю. Он, например, одобрил мое намерение потолстеть. Кстати, как думаешь, дьюти-фри уже открыт?
Она сняла унты и уложила их в пластиковую коробочку.
– Думаю – да, – кивнула я, вытаскивая из кармана мобильник и укладывая его рядом с ее унтами. – Ты правда будешь лопать шоколад?
– А еще марципан, багеты, бриоши...
– Хорош! Я уже есть хочу!
– А вот сейчас и ограбим дьюти. Подашь бахилы?
Я взяла пригоршню синего целлофана, но вдруг почувствовала, как мои пальцы сами собой разжимаются и я роняю бахилы на пол.
– Могла бы и в руки подать, – проворчала Ника, наклоняясь за бахилами.
– Я... Я не знаю, как это получилось.
Я села на лавочку и принялась натягивать бахилы.
Подняла глаза и столкнулась взглядом с высоким парнем в зеленом свитере. Он стоял у аппарата, просвечивающего чемоданы.
У парня были темно-рыжие волосы и такие же бакенбарды. Бледное лицо, узкие глаза, под ними – темные круги.
Он снял с движущейся ленты пластиковую коробку, вытащил из нее ноутбук и уложил его в рюкзак. Все действия парень совершал не глядя. Потому что в упор смотрел на меня.
– Ты идешь или так и будешь разглядывать этого Пушкина? – поинтересовалась Ника. – Если шоколада мне не достанется, ты будешь в этом виновата!
– Он больше на дракона Хаку [3]похож, а не на Пушкина, – пробормотала я, поднимаясь и укладывая на движущуюся ленту рюкзак, – или на волка-оборотня.
Парень уже не смотрел на меня, но я-то знала, что это он мысленно велел уронить бахилы.
Распознавать гипноз меня научил Зет.
Я покачала головой, пытаясь вытряхнуть из нее воспоминания о Зете, и вдруг подумала, что папа еще не покинул здание аэропорта, а со мной уже происходит какая-то история.
Глава 3,
в которой я спасаю Нику и наши отношения
Паспортный контроль наконец-то был пройден, и мы понеслись к дьюти-фри за шоколадками.
– Вон он, – определила Ника, огибая дворик небольшого ресторана, откуда несся смех и пахло жареной картошкой.
Мы подбежали к магазинчику, однако, подергав ручку стеклянной двери, Ника скривила гримаску.
– Закрыто! – возмущенно сказала она, – нет, это кантбишно!
И она приникла к стеклянной стене, пытаясь разглядеть за щитами с рекламой, прислоненными с внутренней стороны, все шоколадки, которые за ними спрятались.
– Давай пока присядем, – предложила я, кивая в сторону кресел, – у меня есть печенье с шоколадными чипсами, папа засунул в рюкзак перед выходом.
Она уселась с недовольным видом, заложила ногу за ногу и принялась наблюдать за парой, сидевшей напротив. Он дремал сидя, она, укрытая пледом, лежала на креслах, при этом ее голова покоилась у него на коленях. Я торопливо перерывала вещи, пытаясь найти шоколадное печенье. Я еще не успела забыть встревоженное лицо Никиной мамы. Надо было поскорее накормить Нику, а то она может впасть в депрессию.
– Вот оно!
Я наконец-то нащупала на самом дне упаковку и потащила ее наверх.
– Харри ап, хани!
– Да я уже... ай! – вскрикнула я, почувствовав, что упаковка рвется у меня в пальцах об угол путеводителя по Парижу, который я прихватила с собой. – Да что же это...
Я попыталась ухватить печенья, но они высыпались, и у меня в руках осталась легкая упаковка.
– Тьфу!
Я оглянулась в поисках урны, чтобы выбросить разорванную упаковку и тут... увидела того самого оборотня! В зеленом свитере с бакенбардами! Он снова, не отрываясь, глядел на меня.
– Ника! Это все он виноват! Он меня гипнотизирует! Из-за него я уронила бахилы и рассыпала печенье.
– Ты рассыпала печенье?! Ты крейзи, хани? А что я буду есть?
– Ну, я же его не на пол рассыпала, – пробормотала я, снова запуская руку в рюкзак, – вот, сейчас поймаю парочку...
Но, как назло, печенье крошилось под пальцами и не желало вылавливаться.
Наконец я ухватила хрустящий кусочек.
– Нет уж, спасибо, – буркнула Ника, – мало ли, какая грязь в твоем рюкзаке.
– Нет у меня никакой грязи, – обиделась я, – ты сама, похоже, крейзи насчет грязи.
– Полежи в больнице с мое, тоже будешь крейзи, – отрезала Ника.
– Спасибо за пожелание!
Я сгрызла печенье сама, чтобы доказать, что оно чистое и вкусное, но настроение от этого у меня не улучшилось. Как же так? Не виделись с Никой несколько месяцев! Так здоровски болтали по скайпу каждый день! И тут – на тебе. Поссорились, даже не успев вылететь из Москвы.
А тут, как назло, еще и эта парочка на креслах. Она проснулась, что-то сердито высказала ему, он кивнул и вытащил из кармана повязку для сна, черную с серебристой вышивкой. Она нацепила ее и снова заснула, а он стал играть с прядями ее волос.
Память тут же услужливо подогнала мне образ Зета. Я покачала головой, чтобы его прогнать, и отвернулась от парочки, чтобы поразглядывать кого поинтереснее.
Кто-то поинтереснее нашелся. Это был высокий старикан с длинными седыми волосами, заплетенными в косичку, в голубом спортивном костюме с белыми полосками. Самое интересное – он был босиком! Ступни ног у него были загорелыми, с длинными желтыми ногтями. Раньше я бы сразу схватилась за карандаш – где еще встретишь такого любопытного типа, но сейчас меня только передернуло от отвращения.
Ника молча встала и направилась в зал вылета. Отлично. Она еще и разговаривать со мной не хочет. Как мне тогда сдержать обещание, данное ее маме?!
– Ваши билеты, – попросила стюардесса, вежливо улыбаясь, – а отделение для ручной клади внизу.
Я улыбнулась в ответ, хотя настроения не было. Пристроила свой чемодан и, проходя за Никой мимо кабинки в центре салона, я с завистью покосилась на стаканчики с соком, водой или кока-колой на подносах, большие коробки, полные леденцов от укачивания. Везет этим стюардессам! Все у них подчинено порядку: и напитки, и слова, и улыбки, и жесты, и униформа. У меня же везде хаос: и в личной жизни, и в рисовании, и вот теперь даже в отношениях с лучшей подругой. Может, мне пойти в стюардессы?! Все равно рисовать меня больше не тянет.
От этой мысли стало еще тоскливее. Ника уже нашла наши кресла и уселась у окна. Достала из сетчатого кармана кресла журнал и раскрыла его.
Я вздохнула и начала расстегивать толстовку, чтобы сразу убрать ее на верхнюю полку, как вдруг заметила, что в крайнем кресле через ряд сидит мой волк-оборотень и глазеет на меня!
– Этого еще не хватало, – пробормотала я, застегивая молнию обратно и усаживаясь, – опять этот псих пялится. Сейчас точно соком кого-нибудь оболью.
Ника демонстративно отодвинула колено.
Стюардессы переглянулись, одна из них нервно посмотрела на часы, но другая сказала: «Да вот они!» И в салон, спотыкаясь на пороге, толкая друг друга и других пассажиров, хохоча, ввалилась команда детей.
Четыре девчонки и парень с пышными черными волосами и длинным носом, за который он постоянно себя дергал, сняли с себя куртки и плащи и оказались одетыми в белые рубашки, черные жилетки и серые костюмы.
– Наверное, ученики какой-нибудь французской гимназии, – прошептала я, но Ника по-прежнему молчала.
Окаменела она, что ли, из-за дурацкого печенья?
Тем временем галдящие ученики сели, конечно, рядом с нами.
Одна из девчонок мне показалась особенно противной. Не успели мы взлететь, как она встала на колени, повернулась к своим подружкам, которые сидели за ней, и сунула одной из них наушник от плеера (второй оставила себе). А потом начала трясти головой в такт музыке, закатывать глаза, морщить нос и петь одновременно!
При этом она умудрялась громко шутить с толстой девочкой-тихоней, сидевшей рядом с ней. Тихоня хихикала и смотрела на свою сумасшедшую подружку со смесью ужаса и восторга. А та разошлась. Вытянула вперед руки и принялась выделывать какие-то дикие танцевальные движения.
– О Билл! – прокричала она, – какой он лапочка!
«Каулиц, что ли? – пронеслось у меня в голове, – из „Tokio Hotel”»?
– Сядьте, пожалуйста, – строго попросила подоспевшая стюардесса, – мы взлетаем.
– Конечно! Простите! – вскрикнула девица, – ах! Я сажусь! Но Билл – лапочка! Чудо-природы! Инфернальное!
«Сама ты инфернальное чудо природы, – подумала я, разглядывая кончики ее ушей, торчавшие из распущенных волос, – похожа на эльфа».
Я мысленно сделала ее набросок в стиле манга. А Эльфиня тем временем толкнула толстушку в бок и завопила:
– А ты бы согласилась, если бы Билл предложил тебе...
Дальнейшие ее слова заглушил шум двигателя. Самолет набирал скорость. Но я заметила, как покраснела бедная толстушка, оглядываясь, думая, что слова Эльфини услышаны, и пробормотала:
– Вот дура-то!
– Просто она без комплексов, – заметила из-под журнала Ника, – в отличие от некоторых.
– И какие же у меня комплексы?!
– Мания преследования, например, – сказала Ника, – валишь свои мистейки на каких-то оборотней!
Я даже не стала поправлять ее, что не «мистейки», а «ошибки». Я в этот момент так разозлилась на Нику, что готова была пересесть даже к оборотню. Он, по крайней мере, был мною заинтересован. А вот Нике дороже какая-то дура с торчащими ушами.
Поэтому взлетали мы в гробовом молчании. И ели тоже. Правда, я все-таки иногда поглядывала на Никин поднос. К моему изумлению, она съела все подчистую, даже черствую булочку и сырок «Дружба». И чего ее мама волновалась?! Никаким голодом и не пахло!
Зато мне кусок в горло не лез. Не только из-за ссоры с Никой. А еще потому, что на меня каждые пять минут оглядывался оборотень. Он достал книгу и нацепил очки в толстой черной оправе, как у Моби. Сам его взгляд тоже напоминал Моби – странный, чуть угрюмый и внимательный. Во время завтрака его заслонял дядька в белом свитере, сидящий в среднем ряду, особенно, когда склонялся над своим подносом, но после еды дядька откинулся на кресло и захрапел, и теперь ничто не мешало оборотню беспрепятственно меня разглядывать. Хотя при этом у него на коленях была раскрытая книга, но он в нее даже не смотрел.
– Да что ему нужно? – возмутилась я, чуть не пролив на рюкзак апельсиновый сок из пластикового стаканчика.
– А ты пойди и спроси, – сказала Ника, – слабо?
– Куда мне – у меня же комплексы.
– Я и говорю, – кивнула она.
Я подавила очередной приступ ярости и встала. Ладно. Сейчас я докажу заносчивой Нике, что нет у меня никаких комплексов. Я двинулась к проходу между рядами. Обогнула средний ряд, подошла к креслу оборотня. Глянула на Нику, но она смотрела в иллюминатор и с равнодушным видом обмахивала себя журналом, как веером.
Зато оборотень глядел во все глаза. Хоть очки снял и захлопнул книгу, которую читал.
– Извините, – начала я, – но мне не нравится, что вы на меня так смотрите!
Тетенька в розовой кофте, похожая на Нюшу из «Смешариков», тоже обмахивающаяся журналом, с интересом посмотрела на меня, а потом – на него. А парень, покраснев, подался вперед и сказал:
– Quoi? Je ne parle pas russe.
– О, – опешила я.
Как-то мне не пришло в голову, что он может быть французом. А французского я не знаю.
Я обернулась на Нику, чтобы взглядом попросить о помощи, но ее в кресле не было! А была она возле той самой дуры в школьной форме, возле этой глупой Эльфини, которая опять встала на колени, как только над выходом погасла табличка «пристегнуть ремни».
Нависая над креслом Эльфини, Ника со смехом говорила ей:
– Тебе нравится Билл? А мне больше...
– Они же близнецы, – удивлялась толстая соседка, и Ника с Эльфиней покатывались от хохота, что та повелась на шутку.
– Merci, que vous etes approches. J’ai vous juste demande [4], – забормотал француз-оборотень, а может, и не оборотень, как вдруг я заметила тележку.
Стюардесса сначала катила ее по проходу, собирая по дороге пустые подносы и коробочки от ланча, но потом тележка вдруг вырвалась у нее из рук и покатилась по проходу! В моей голове пронеслась картинка из детства – как в парке убежала лошадка, катающая тележки, и за ней долго гонялись девочки-наездницы, пока лошадка не сбила с ног какого-то старичка.