«Шелупонь» послушно тронулась к дверям. Уже с порога Натэла обернулась и пообещала:
– Я сейчас принесу кофе. По-турецки. Сахар класть?
Но Пашка ее уже не слышал. Его пальцы выбивали сумасшедшую барабанную дробь на клавиатуре ноутбука.
На другой день в десять часов утра вся компания – плюс неизменные Тамазик со спящей в коляске Мириам – сидела под окнами Юлькиной квартиры на клумбе и ждала, не сводя глаз с задернутых занавесок. Юлька рассказала друзьям о том, что брат всю ночь не ложился спать, стучал по клавиатуре, выпил целый термос кофе, принесенный Натэлой, и на ее, Юлькины, вежливые вопросы отвечал крайне невежливо.
– Базы Интерпола взламывать – это тебе не банку с огурцами вскрывать… – уважительно сказал Батон. – Зря ты к нему лезла.
– Так ведь интересно же, – пожала плечами Юлька. – А он, бессовестный, нич-чего не рассказывает, ругается только. И до сих пор не спит! Если бы дед заметил…
Юлька не договорила, потому что занавески на окне закачались и поехали в стороны. В проеме показался Пашка с изжелта-зеленым цветом лица и кругами под глазами. Увидев разом притихшую компанию, сипло сказал:
– Здорово, братцы кролики. У кого минералка есть? Ни у кого? Тьфу, свинство какое… Нет, я сначала за бутылкой иду, потом рассказываю…
Пришлось ждать еще десять минут, пока Пашка сходит в палатку на углу. Вернувшись, компьютерный гений с удовольствием отхлебнул минералки и сказал, что при посредстве его друга, самого крутого хакера города Иркутска и всей Восточной Сибири, было выяснено следующее…
Мария Афродакис действительно являлась секретарем и экспертом американской фирмы, занимающейся русским искусством. В Нью-Йорке она была хорошо известна среди эмигрантских художников, и самое главное – именно ей удалось установить два месяца назад тот факт, что драгоценности графов Мражинских фальшивые. На фотографиях американских журналов появилось множество снимков Марии Афродакис рядом с липовым изумрудным гарнитуром и растерянной новой владелицей последнего. Но, помимо данной широкодоступной информации, Пашке удалось добыть сведения о том, что Мария Афродакис не раз попадала в поле зрения американской и европейской полиции за махинации с произведениями искусства и ювелирными изделиями. Однако доказать ее виновность властям так ни разу и не удалось.
– То есть все-таки бандитка? – уточнил Батон.
– Аферистка, – поправил Пашка. – В документах пишут, что Мария Афродакис – великолепный эксперт с уникальным чутьем и обширными знаниями, но при этом и с подмоченной репутацией. То есть она постоянно ведет какие-то темные дела.
– Стало быть, не рыжая, а дама пик всю аферу замутила? – нахмурился Атаманов. – Если б не она, еще бы сто лет никто ничего не знал, так, что ли?
– Выходит, так, – согласился Пашка. – И вот еще что интересно… То, что ценности Мражинских фальшивые, выяснилось случайно. Мария Афродакис – то ли подруга, то ли просто знакомая Элен. Перед свадьбой Элен в шутку попросила Марию оценить фамильные цацки, подаренные ей будущей свекровью. Афродакис и оценила… то есть сказала, что они гроша ломаного не стоят. Мражинские всполошились, пригласили еще двух экспертов, те выдали свое заключение: да, драгоценности поддельные. Естественно, семье Мражинских вовсе не хотелось обнародовать эту информацию.
– Еще бы! – фыркнула Белка. – Все вокруг знают, что у тебя суперские брюлики, и вдруг – не брюлики, а бижутерия! Я бы на их месте тоже не болтала.
– Ну вот Мражинские и не болтали. Эксперты обещали молчать, им вообще положено по ихней этике, Афродакис вроде тоже пообещала… Но через некоторое время она вдруг с шиком дает интервью сразу нескольким журналам и объявляет, что ценности Мражинских – дутые. Ну-у-у, что там началось!
– Вот зараза! – с чувством сказала Юлька. – Так свою подругу подставить!
– Непонятно только, зачем Афродакис так сделала, – задумчиво продолжал Пашка, потирая переносицу. – Никакого дохода ей это не принесло, кроме гонораров за интервью, что для нее сущие копейки.
– Из вредности? – предположила Юлька.
– Вряд ли…
– В журналах помелькать захотела? – хмыкнул Атаманов.
– Она и так там мелькала периодически. Рядом со всякими сапфирами-алмазами. Нет, тут что-то другое… Но больше я пока ничего не нашел.
– Пашка, – вдруг опомнилась Юлька, – а как ты это все выяснил?! Неужели про базу Интерпола правда?
– Юлька, отстань, – заявил Пашка. – Могут быть у нас свои профессиональные секреты?
– У кого – у вас?
– У работников «мыши» и «клавы», – отрезал кузен. – Вам информацию дали, шелупонь? Все, сидите и думайте. А дядя Паша в университет поехал свой опус подтверждать. А то еще общежития не дадут, бюрократы московские…
– Соня, я красивая? – задумчиво спросила Белка.
– Господи, Бэллочка, о чем ты думаешь?! – послышался привычный ответ. – Через двадцать минут твое выступление, ты с утра дважды сбилась на тридцать вторых, полон зал народу, люди из мэрии, а ты… Конечно, красивая, я всегда тебе говорила!
Белка вздохнула. Они с Соней находились в крошечной комнатке за сценой Малого зала консерватории, где через четверть часа должен был начаться традиционный летний концерт юных дарований. Народу в самом деле была тьма-тьмущая, в зале виднелись фраки и вечерние платья, юные дарования сидели по гримеркам и нервно проигрывали в тысяча пятнадцатый раз свои номера, а вокруг них бегали родственники и педагоги. В общем, все было как обычно. Но Белка, впервые удостоившаяся великой, по словам Сони, чести играть на этом концерте, не испытывала никакого волнения. Вернее, еще неделю назад она его испытывала, и еще какое, но сейчас… Сейчас ей все было абсолютно безразлично. Сидя перед запыленным зеркалом, Белка разглядывала в мутном стекле свое лицо.
Самое обычное, заурядное лицо. Нос мог бы быть и покороче, а скулы – повыше. Щеки лучше бы были впалыми, а не как две плюшки по двенадцать рублей в киоске… Да еще гад-прыщик вылез над переносицей буквально накануне концерта. Прямо какая-то звезда во лбу горит, как у Царевны Лебеди! Волосы… О, про волосы отдельное страдание. Как ни умоляла Белка, сестра не позволила ей остричь косу, и роскошный черный пучок на затылке повергал Белку в глубокое уныние. Все люди как люди, одна она как старая дева с нотами под мышкой. И на что можно рассчитывать с такой внешностью? Разве Павел Полторецкий, компьютерный и математический гений, синеглазый красавец, супермен из Иркутска, обратит на нее внимание? Щаз-з-з… Как посоветовала бы лучшая подруга Юлька, надо покупать губозакаточную машину…
Бэлла Гринберг вовсе не была дурочкой и понимала, что шансов быть замеченной взрослым парнем у нее ничтожно мало. Вернее, их нет совсем. Даже если бы парень был не таким красивым, не таким высоким и сильным, не таким, наконец, умным, как Пашка… Пять лет разницы в возрасте – слишком много. Если бы ей было хотя бы пятнадцать… Пятнадцать лет – это фигура, это отсутствие прыщей на лбу (не до пенсии же они будут там вылезать!), это, наконец, грудь, которая просто обязана будет вырасти к такому почтенному возрасту, это разрешение от Сони гулять до одиннадцати вечера… Да мало ли что еще! Но в глубине души Белка подозревала, что ждать целых два года до ее повзросления Пашка Полторецкий не будет.
Но что было делать с тем, что сердце ее при виде Пашки начинало колотиться со скоростью перфоратора? А противная удушливая краска, заливавшая лицо и шею… А голос, который пищал, дрожал и срывался, как в классе у доски, каждый раз, когда Пашка спрашивал ее о чем-то… Белка из последних сил надеялась на то, что никто из друзей всего этого не замечает. Хотя подозрительные взгляды Полундры она на себе уже ловила, причем не раз. Но Юлька молчала, вот Белка и утешала саму себя: не знает. Ни Юлька не знает, и никто другой. Потому что если, не дай бог, кто-нибудь заметит и расскажет о своем открытии Пашке, тогда… тогда она, Белка, просто умрет.
На данный момент вся компания Белкиных друзей сидела в зале и мужественно слушала первое отделение концерта. Белка знала, разумеется, что «болеть» за нее придут подруги. Но как Юльке удалось уговорить на этот шаг пацанов? Уму непостижимо! Увидев в фойе перед концертом Батона и Атаманова в выглаженных костюмах, белых рубашках и с одинаковым выражением отвращения ко всему вокруг на физиономиях, она чуть не лишилась чувств от удивления. Рядом с пацанами стояли и изучали программки Юлька, мучающаяся в непривычных юбке и блузке, и невозмутимая, как всегда, Натэла в белом газовом платье.
– Как ты Серегу-то приволочь смогла?! – не удержалась и спросила подругу пораженная Белка.
Полундра хихикнула, показала глазами на Натэлу и передразнила, имитируя кавказский акцент, которого у Натэлы не было и в помине:
– «Нэчестно нэ поддержать друга, когда у нэго ат-вэт-ственное дэло!» А Батон, понятно, за компанию…
– А Пашку что же, одного дома бросили? – как можно безразличнее поинтересовалась Белка. И сердце радостно заскакало, когда Юлька сообщила:
– Он будет, только потом. В университет свой поехал за какими-то книгами.
Пашку действительно приняли в университет, на второй курс факультета информатики, как и обещали. И сразу дали место в общежитии, но он пока не спешил съезжать от московских родственников. Во-первых, Игорь Петрович настаивал, чтобы внук погостил подольше. Во-вторых, Юлька заявила ему, что боится спать в доме, имея под матрацем уникальную бриллиантовую брошь, когда вокруг – сплошные бандиты и международные аферисты. В-третьих, Пашка и сам опасался оставлять сестру и ее друзей одних до окончания заварившейся странной истории. А она, история, кончаться пока вроде не собиралась.
После того как Пашка скачал секретную информацию из базы данных американской полиции, прошло два дня. Все эти дни Полундра и компания думали так, что трещали мозги, анализировали возможные варианты, предлагали головокружительные версии, но… никакого подтверждения версии и варианты не находили. Во дворе больше не появлялись ни дама пик, ни дама червей, мелькать в гостинице ребятам было опасно и незачем, а Пашка загадочно молчал. Хотя скорее всего он действительно был занят своим университетом.
Через неделю-другую Юлькин кузен переедет в общежитие, и она, Белка, больше его не увидит… Никогда… Подумав так, Белка почувствовала, что глаза становятся горячими. И тут же по щекам поползла специальная концертная тушь, которую Соня с таким трудом наносила на Белкины ресницы перед концертом. И это за десять минут до выхода! Господи, все сегодня не так! Белка одним махом хлопнула стакан отвратительной теплой минеральной воды, стоящий на столе, чихнула, сплюнула и кинулась к зеркалу восстанавливать грим. Кое-как стерев черные потеки, она с тоской уставилась на подлый прыщ, заметный даже под толстым слоем тонального крема. И неожиданно ей пришла в голову опасная мысль.
Оглянувшись для чего-то на дверь, Белка запустила руку в свою сумочку, висящую на спинке стула, и осторожно достала диадему. Подойдя с ней к зеркалу, аккуратно пристроила украшение на голову. Диадема была Белке великовата, но тонкий золотой обруч был почти незаметен в волосах, а самое главное – свешивающаяся на лоб изумрудная капля идеально прикрывала прыщ. Его попросту не было видно за фамильным изумрудом семьи Мражинских! Пока Белка стояла перед зеркалом и размышляла, прилично ли носить без спросу чужие украшения (Натэлка бы точно сказала – неприлично, еще бы и бабушку процитировала!), громко хлопнула дверь.
– Бэлла! Боже мой! Ну, девочка моя, ну твой же выход, посмотри на часы! – Соня ворвалась как ураган, схватила сестру за руку и повлекла за собой по коридору к кулисам. – Что только у тебя в голове, уму непостижимо! Ты успела проиграть все еще раз, медленно, по нотам, как я просила? Впрочем, уже все, тебе пора на сцену. Полный зал народу! Главное – не нервничай! Сядь и спокойно играй! А что за штучку ты на себя повесила? У Юли одолжила? Миленько, оставь… Ну, все-все, с богом, детка! Я с тобой! Слышишь – тебя объявляют…
Оглушенная Белка услышала лишь конец собственной фамилии и, едва успев придать лицу торжественное выражение, вышла на сияющую сцену. Грянули аплодисменты, Белка встала у рояля, поклонилась в зал, не различая лиц, села, медленно подняла руки и опустила их на клавиатуру. Зал затих, и в полной тишине по нему понеслась мелодия Шопена.
Впоследствии Белка уверяла, что не может вспомнить абсолютно ничего из тех пяти минут, которым предшествовало столько часов репетиций, мучений и нервотрепки за роялем. В голове стоял ровный гул, собственной игры она не слышала и видела лишь полированный край рояля и свои пальцы, бегающие по клавишам. Кстати, клавиш она не чувствовала тоже и пришла в себя, лишь взяв последний аккорд и замерев напоследок с опущенными на клавиатуру руками. Тишина – и взрыв аплодисментов. Белка встала, в последний момент вспомнила, что надо улыбнуться, поклонилась залу. Ого, кажется, цветы! И… кажется… Ой, мамочки! Мамочки! Ма-ма-а-а…
На сцену с огромной охапкой белых роз поднимался собственной персоной Пашка Полторецкий. Он был в костюме и даже при галстуке, улыбался, блестя зубами, и его синие глаза были, как никогда, близко. И улыбался он ей, Белке, ей одной. И нес ей розы.
– Браво, Белка! Ты просто молодец! – тихо сказал он, вручая полумертвой от наплыва чувств Белке букет и, как взрослой, целуя ей руку. – А тебе эта штучка на лбу идет!
У Белки пол поплыл под ногами, она покачнулась, удержалась за край инструмента и даже сумела улыбнуться в ответ. Зал гремел аплодисментами, которые не умолкли даже тогда, когда Белка на ватных ногах ушла со сцены, уступая место следующему артисту – худенькому парнишке с огромной виолончелью. Мыслей было две: какое счастье, что Пашка не увидел прыща, и – не упасть бы до гримерки в обморок от счастья.
В обморок Белка не упала, но, едва оказавшись в крохотной комнатке, где за десять минут до своего выхода страдала от неудавшейся жизни, начала реветь. Соня решила, что это у нее на нервной почве, и побежала за водой, потом долго заставляла младшую сестренку выпить хоть глоток и в конце концов заплакала вместе с ней.
– Белка! Ну, ты даешь! Браво, блин! – ворвалась в комнатку Юлька и… озадаченно остановилась на пороге. – Ой… А вы чего ревете? Что случилось-то, а? Белка же так суперски играла, и не занудно совсем, я лично все ладони отбила! Соня, чего она воет?
– От перенапряжения, – всхлипнула Соня. – А я за компанию.
– Понятно, – кивнула ничего не понявшая Юлька. – А цветочки тебе понравились? Это мы все вскладуху купили, самые лучшие выбирали!
– Так они от вас всех? – разочарованно спросила Белка.
– Больше никому тут таких не дарили, точно! – гордо заявила Юлька, не заметив расстроенного взгляда подруги. – Давай вытирай сопли и иди к нам, мы уже в вашем кафе столик заняли. И еще…
Юлька вдруг запнулась и вытаращила глаза, только сейчас разглядев на лбу подруги диадему Мражинских. Белка немедленно вытаращила глаза тоже и скосила их на Соню. Девчонки поняли друг дружку без слов, и Полундра, показав большой палец, молча выскочила за дверь.
– Бэллочка, вытирай слезы, пойдем! – весело сказала Соня. – Уж что-что, а посидеть в кафе ты право имеешь! Беги, а я схожу поговорю кое с кем, и сразу за тобой. Не хочу искушать судьбу, но Нина Аполлодоровна мне сказала…
Она наклонилась к уху сестренки и что-то прошептала. Выслушав, Белка повеселела и полезла за носовым платком.
В огромном кафе-буфете при консерватории были заняты все столики: пять минут назад закончилось первое отделение. По паркету фланировали высокие гости из мэрии, музыканты, взбудораженные педагоги, полуживые участники концерта, и носилась куча мелюзги из детского хора. Уже от дверей Белка разглядела свою компанию, собравшуюся за угловым столиком и усиленно ей махавшую. К изумлению Белки, в руках у Пашки был еще один букет. Но уже не розы, а восхитительные розовые орхидеи, которые он вручил подошедшей вслед за сестрой Соне. Та растерялась: