— Молоко! Сладкое овечье молоко!
— Да это же Трайче, чёрт побери! — раздался за спиной чей-то знакомый голос.
— Я, — машинально откликнулся Трайче и оглянулся.
Позади него стоял Тале.
— Смотрите-ка! — удивлённо рассмеялся он. — Был заправским продавцом дров и вдруг заделался торговцем молока! Откуда ты взялся?
— Да вот, иду к тебе, — едва слышно проговорил Трайче. — Отведи к себе мою лошадку и там, в седле, найдёшь письмо. Прочти его и обязательно напиши ответ. Когда распродам молоко, зайду.
Тале, ни слова не говоря, взял под уздцы Дорчо и пошёл вместе с ним вдоль Дрима, а Трайче опять принялся горланить:
— Покупайте свежее молоко! Свежее овечье молоко!
С Нижней улицы, прямо ему навстречу, шли трое немецких солдат. В руках у них поблёскивали винтовки.
Не обращая на них внимания, Трайче спокойно шёл своей дорогой и без устали выкрикивал:
— Покупайте молоко! Сладкое овечье молоко!
Подойдя к нему вплотную, немцы остановились и оглядели его с ног до головы. Трайче, будто не замечая их, усердно зазывал покупателей. Немцы, о чём-то поговорив, зашагали дальше, а Трайче тут же свернул за угол.
По мосту через Дрим двигались тяжёлые немецкие танки. В открытых люках, высунувшись до пояса, стояли офицеры в касках.
Вскоре Трайче был уже возле дома Тале. Незаметно прошмыгнув в ворота, он вошёл во двор и увидел там самого хозяина.
— Знаешь, дядя Тале, — зашептал он ему на ухо, — вчера мы дрались с немцами у Мацково. Они подожгли деревню, но занять её так и не смогли.
— Я знаю об этом из письма. Ну, а ты где тогда был?
— Как — где? — выпрямился Трайче. — Подносил боеприпасы партизанам и за это получил благодарность в приказе. Командир построил бригаду, а комиссар зачитал приказ перед строем.
— Молодчина, Трайче! — одобрительно похлопал по плечу мальчика Тале. — Нравишься ты мне. Так что будь уж таким, каким был твой отец. Во время демонстраций в Белграде он всегда шёл во главе колонны бастующих и, высоко неся знамя, во весь голос выкрикивал: «Лучше смерть, чем рабство!»
— Ну, а потом что было? — как заворожённый спросил Трайче.
— О твоём отце, о забастовках рабочих можно рассказать немало, — продолжал Тале. — Это долгая, мучительная и кровавая история борьбы рабочих за право быть людьми, но сейчас у нас нет времени, нынче не до рассказов. Тебе надо как можно скорее привезти ответ Планинскому.
— А письмо готово?
— Разумеется, готово. И даже зашито в седло Дорчо.
— Хоть и неловко тебе говорить… — замялся Трайче, — но у нас дома нет ни капли керосина. Вот мама и просила меня раздобыть его где-нибудь.
[16], он отобрал у него деньги. Другой солдат заглянул в бидон, третий приподнял седло, а потом жадно схватил бутылку и воскликнул:— Шнапс!
Переводчик, сопровождавший патрулей, спросил у Трайче:
— Это водка?
— Нет, керосин, — буркнул в ответ мальчик.
Немец понюхал пробку, поморщился, сплюнул от досады и недовольно махнул рукой: проваливай подобру-поздорову.
Исподлобья оглядев немцев, Трайче уселся верхом на Дорчо и поехал по дороге.
У постоялого двора
В километрах двадцати от Струги, на полпути к Дебарце, виднелся на шоссе маленький, весь прокопчённый постоялый двор.
В низкой комнате стояло несколько расшатанных столов со скрипучими стульями и бочонки с вином. На прилавке были расставлены в ряд рюмки и стаканы для вина. На полках сложены стопками женские полушалки, носовые платки, длинные нитки дешёвых бус, стёкла для керосиновых ламп, катушки ниток и прочие незатейливые товары.
На противоположной стене висели на гвоздиках резиновые опинки, ремни, кепки, залатанные солдатские башмаки и кое-какое старое тряпьё.
Хозяин постоялого двора Петко занимался ещё и огородничеством. За домом приткнулся небольшой огородик, где росли помидоры, перец, лук, капуста и даже цветы.
Раньше постоялый двор мало приносил Петко дохода, но с начала войны дела у него пошли в гору. Особенно с той поры, когда в Македонии обосновались немцы и итальянцы. Все немецкие и итальянские шофёры, перевозившие по шоссе боеприпасы и продовольствие, непременно останавливались у постоялого двора и пропускали там стаканчик вина. Частенько они привозили Петко разные награбленные в Албании товары и высыпали их прямо в мешок, получая в обмен несколько бутылок водки или вина. Шофёры не скупились: ведь товары эти попадали в их руки даром!
Вот так-то и стал обогащаться Петко. Вскоре у него появилось брюшко, да и сам он округлился.
— Для кого война, а для кого и мать родная! — хмуро поговаривали крестьяне.
Когда Трайче подъехал к постоялому двору, то возле него в сопровождении трёх мотоциклов стояли несколько грузовиков, аккуратно укрытых брезентом.
Немецкие шофёры и мотоциклисты торчали у прилавка и распивали вино. На шоссе не видно было ни единой души.
Когда Трайче поравнялся с задним грузовиком, его вдруг осенило. Он спрыгнул с лошади, схватил бутылку с бензином, вытащил пробку, оглянулся вокруг и выплеснул бензин прямо в кузов грузовика под брезент.
Потом вынул из кармана коробку спичек, чиркнул ею и бросил в кузов. Бензин мгновенно вспыхнул… Трайче стремглав подбежал к Дорчо, вскочил в седло и погнал лошадь по шоссе.
Отъехав подальше от постоялого двора, он обернулся. Грузовик был весь охвачен пламенем. Трайче радостно улыбнулся и помчался прочь.
В ту минуту, когда он уже свернул на узкую лесную тропку, вдали громыхнул взрыв. Земля дрогнула… Оглушённый, Трайче чуть было не свалился с лошади. Потом, покачиваясь, неторопливо поехал дальше…
Чистый горный воздух освежил его. В лесу на все лады распевали птицы. Где-то далеко рассыпались руладами неугомонные сверчки:
«Жа-ра — ду-хо-та!.. Жа-ра — ду-хо-та!..»
Трайче ещё раз глубоко вздохнул этот живительный горный воздух и почувствовал себя удивительно спокойно и радостно.
Подъехав к своему дому, Трайче удивился. Наверху, на уцелевших от пожара стенах, стояли и сидели крестьяне во главе с дядей Евто и укладывали новые балки и стропила.
— Ну, как дела, молочник? Распродал своё молоко? — крикнул ему сверху Евто.
— Молоко-то я распродал, да отобрали у меня немцы всю выручку.
— Ах, собаки! — выругался Евто.
— Но я не остался в долгу! — похвастался Трайче.
— И что же ты сделал?
— Что сделал, скажу после, когда ты спустишься вниз, — засмеялся Трайче и вошёл в дом, где мать уже готовила полдник для мастеров.
Немного погодя раздался голос Евто:
— Танейца! Как дела у тебя с полдником?
— Потерпите ещё минутку. Скоро всё будет готово.
— Поторопись, поторопись, хозяюшка! А то у нас животы подвело от голода, — добавил какой-то крестьянин, сидевший на стропилах рядом с Евто.
В очаге, на двух больших булыжниках, стоял на огне горшок с фасолью. Мать выложила на тарелку прямо из горшка несколько ложек разбухшей горячей фасоли, взяла три стручка варёного красного перца, растёрла Их вместе с фасолью и в качестве приправы снова бросила в горшок. От перца фасоль в горшке сразу покраснела.
Потом мать приподняла доску над подземной кладовкой и вытащила оттуда чистое покрывало. Расстелив его на земле, она разложила на нём ложки и тарелки, нарезала ломтями кукурузный и ржаной хлеб и позвала мастеров:
— Эй, работники! Полдник готов! Слезайте быстрее.
Уговаривать строителей не пришлось. Они спустились вниз, вымыли руки и, скрестив ноги, уселись вокруг покрывала. Мать разложила фасоль по тарелкам и раздала их мужчинам. Увидав фасоль, Евто удивился:
— Где ты отыскала фасоль? Разве она не сгорела в доме?
— Нет, не сгорела, — улыбнулась мать. — Я её хорошенько припрятала. Да и не одну фасоль, но и хлеб, и муку, и даже кое-что из вещей…
— Хм… И где же ты припрятала всё это?
— Разве о таких вещах спрашивают?
Строители, а вместе с ними и Трайче, заработали деревянными ложками.
— Фасоль ты, фасоль — наша еда! — приговаривал, посмеиваясь, Евто. — Без перца да без тебя нам обойтись никак нельзя! Это же наше любимое македонское кушанье. Даже самое богатое угощение не обходится без фасоли.
— Неужто нельзя обойтись без нее? — усомнился один из строителей.
— Значит, нельзя, — уверил его Евто. — Недаром один отуреченный македонец сказал в своё время: «Из-за фасоли я веру свою поменял, но избавиться от фасоли так и не смог».
— Почему же он так сказал? — заинтересовался Трайче.
— А вот почему, — принялся объяснять Евто. — Когда-то давно, ещё во время турецкого владычества, жил на свете один бедный македонский крестьянин. Питался он, бедняга, одной только фасолью. Сегодня — фасоль, завтра — фасоль… Словом, опротивела она ему до невозможности. Вот тогда-то он и сказал себе: «Хватит с меня фасоли. Видеть её не могу. Поменяю-ка я лучше веру и превращусь в турка. Ведь турки-то что едят? Баклаву, татлин, рахат-лукум и всякие там прочие восточные сладости». Сказано — сделано… Все преподнесли новоиспечённому турку разные подарки: один принёс феску, другой — пояс, третий — халат… Одним словом, одарили его на славу. И в тот же день он был приглашён на званый ужин. Вот уселись все вокруг софры, и на первое блюдо подали… фасоль! Удивился бедняга и сказал со вздохом: «Эх, фасоль, фасоль, веру я из-за тебя поменял, но избавиться от тебя не смог».
Когда Евто кончил рассказывать, Трайче задумчиво протянул:
— Смешная история…
— Таких историй у Евто целый короб! — засмеялась мать.
Пополдничав, Евто встал, поблагодарил хозяйку и сказал:
— Нам, Танейца, ещё нужны балки. Так что вечером мы с Трайче поедем в Караорман, там заночуем, а поутру привезём балки.
— Только смотри, как бы мальчик не простыл. Ночи сейчас холодные.
— Можешь не беспокоиться: ведь едет-то он со мной. Лучше дай ему одеяло, а в лесу мы сразу же разожжём костёр, и тогда никакой холод нам не страшен.
— Ежели так, пусть едет, — согласилась мать.
Она дала сыну одеяло, и Трайче с Евто, усевшись на лошадь, зарысили к Караорману.
Ночные костры и невидимые птицы
Солнце уже скрылось за верхушками высоких буков, когда Трайче и Евто подъехали к Вещун-скале. Откуда ни возьмись, перед ними выросли двое партизан с автоматами в руках. Узнав крестьян, они повели их дальше по едва заметной тропке.
Впереди шли партизаны, за ними Евто и Трайче, а позади плёлся Дорчо. Хотя до ночи было далеко, в лесу становилось всё темнее и сумрачнее.
Пройдя ещё немного, они оказались у высокой отвесной скалы. В этих местах Трайче никогда не бывал. Хоть он и много разъезжал по Караорману, в такую глушь не забирался.
— Вот здесь и находится штаб бригады, — шепнул ему на ухо Евто.
У входа в пещеру стояли часовые. Среди них был и Огнен. Завидев их, Огнен крикнул:
— Товарищ командир, пришли Трайче и Евто!
— Пусть входят и прихватят с собой седло, — раздался из глубины пещеры голос Планинского.
Евто привязал Дорчо к буку, снял седло, подхватил его под мышку и вошёл вместе с Трайче в громадную пещеру, ярко освещённую двумя электрическими лампочками.
Под их ярким светом стоял на земле какой-то серый, весь оплетённый проводами ящик с прорезями. Ящик монотонно гудел, а в самой его середине мигали маленькие зелёные и белые лампочки.
Рядом с ящиком сидел на корточках какой-то незнакомый Трайче человек.
Все расселись на скамейках, сколоченных из буковых брёвен.
— Видать, устроились вы прямо по-господски, — протянул Евто, разглядывая просторную пещеру. — Даже электричеством обзавелись. Ну точь-в-точь как в городе!
— Что верно, то верно, — ухмыльнулся Горян. — Раздобыли аккумулятор, вот он и освещает наш весь «дворец», да ещё и радиостанцию питает…
— Товарищ командир, Трайче и Евто принесли с собой волшебное седло, — вмешался в разговор Огнен.
— Ну-ка, давайте посмотрим, что в нём новенького! — нетерпеливо воскликнул Планинский.
Он сам подпорол подкладку седла и вынул оттуда большой лист бумаги, чем-то напоминающий топографическую карту. На листе были нарисованы какие-то квадратики, стрелки, числа и множество других непонятных Трайче знаков.
— Вот это здорово! — радостно потёр руки Планинский. — Теперь у нас есть всё, что мы хотели знать. Это же схема всех укреплённых рубежей, всех важнейших оборонительных сооружений и объектов противника в городе.
— А что это за штука? — вполголоса спросил Трайче у Горяна, кивая в сторону серого ящика.
— Это, дружок, радиостанция, — объяснил ему Горян. — С её помощью мы поддерживаем связь с командованием и союзниками.
Тем временем в лесу совсем стемнело.
— Как поживает Струга? Трудно было туда пробраться? Молоко-то хоть продал? — улыбаясь, спросил у Трайче Планинский.
— Конечно, продал. Но когда возвращался обратно, немцы отобрали у меня все деньги.
— Как же ты допустил, что тебя подчистую ограбили? — пошутил Планинский.
— А что мне оставалось делать, товарищ командир! — обиженно воскликнул Трайче. — Ведь пистолета-то у меня не было!
— Ха-ха-ха! — рассмеялся тот. — О пистолете ты не беспокойся. В своё время будет у тебя и пистолет, и автомат. Без оружия куда легче выполнять задания.
— А знаете, товарищ командир, я всё-таки тоже не остался в долгу.
— Каким образом?
— А вот каким! Дядя Тале дал мне вместо керосина бутылку бензина. Когда немцы отняли у меня деньги, я, конечно, разозлился. Подъехав к Петковому постоялому двору, я увидел стоявшие на шоссе три немецких грузовика. Немцы сидели в корчме и потягивали вино. Я незаметно облил один грузовик бензином, поджёг его, а сам сел на Дорчо и помчался во всю прыть. Когда же свернул в лес, грузовик взорвался. И так грохнуло, что у меня даже и сейчас в ушах звенит.
— Ну и молодчина! — воскликнул Горян.
— Верно, наш Трайче — просто герой! — поддержал его Евто.
В это время заработала радиостанция.
Радист принял текст и подошёл к Планинскому:
— Товарищ командир, командование сообщает, что самолёты союзников уже вылетели.
— Внимание! — распорядился Планинский. — Немедленно бегите на поляну и разложите там костры.
Несколько партизан, в том числе Горян, Огнен и сам Планинский, торопливо вышли из пещеры и стали пробираться средь буков к поляне. Следом за Планинским, освещавшим путь карманным фонариком, спешили Трайче и Евто.
Наконец все добрались до поляны. Стояла глубокая тишина, ни шума ветра, ни шёпота ветвей… Луна ещё не взошла, и мириады звёзд заливали своим мерцающим светом безоблачное ночное небо.
Где-то далеко внизу, стремительно падая с каменных круч Караормана, бешено бурлила горная река.
Со стороны Дебра донёсся еле слышный гул самолётов. Гул нарастал, приближался и слышался всё явственнее и явственнее.