Я встал с койки, подошел к Герасимову, пожал ему руку.
– Я сам сочиняю, – шепотом признался я. – Если хочешь, могу прочитать…
Герасимов поспешно отказался. Но я все равно ему прочитал. Из раннего. Чтобы жизнь малиной не казалась.
Да… Проехали каких-то двести от силы километров, а столько впечатлений. И палец болит как-то иначе, я бы сказал, возвышенно. Бывает и от Жмуркина польза. Как оно ни престранно. Как оно ни удивительно.
Позвонил телефон, позвал на экскурсию.
Осмотр Торговых рядов и Ипатьевского монастыря прошел спокойно. Пассионарный заряд, клокотавший в крови моих сотоварищей, был растрачен на жилище Снегурочки, и дальше они вели себя относительно прилично. Совсем вечером мы даже прогулялись вдоль Волги. Дождь кончился, Волга была умеренно прекрасна, по волнам качались резиновые лодки с рыбаками, ну и вообще.
А завтра был Плёс.
Глава 9
Суздаль как предчувствие
– А это Суздаль, – устало сообщил Жмуркин в микрофон. – Один из древнейших русских городов. Гораздо древнее Москвы. Расположен на торговом пути из варяг в греки. Здесь кино часто снимают и делают медовуху.
– Безалкогольную, – тут же уточнила Лаура Петровна.
– Разумеется, – кивнул Жмуркин.
Жмуркин выглядел устало. Первая половина дня выдалась бурной, Плёс был с утра. Меня били, топили, травили джульбарсами, я чувствовал себя несколько утомленно. Мне бы отдохнуть. Но по плану был Суздаль, и мы вступили в него после полудня, въехали то есть.
Никакого Суздаля я, если честно, не увидел. Поля, деревья, асфальт разбитый, городом и не пахло, наоборот, пахло навозом, а в полях пахали комбайнеры. То есть трактористы. Прямо как в старом кино, пашут, возделывают урожай на тучных пажитях, у нас в области такого не встретишь. Особенно в районе. Нет, они, конечно, что-то возделывают на пажитях, но сами пажити эти скудны и тернисты. А в Суздале было то, что надо – поля широкие, церкви опять же блестят, грачи прилетели, Суздаль, мать городов русских…
Про Суздаль я кое-что помнил. Суздаль любил повоевать с соседями, делал это регулярно и не без удовольствия, все время захватывал в лихих набегах полонянок, потом их с большой материальной выгодой продавал то варягам, то грекам, а то и соседям, во Владимирское Великое княжество.
– В Суздале снимались такие шедевры отечественного кинематографа, как…
– Суздаль – столица огурца, – неожиданно заявила Иустинья, молчавшая еще от Костромской области.
Заявление это прозвучало настолько вдруг, что на Жохову все посмотрели.
– Я в тебе и не сомневался, – не удержался Пятахин.
– Суздаль – столица чего? – не поняла Александра.
– Огурца, – ответил я. – Гуркен унд придуркен. Тут впервые в России вырастили огурец.
– О! – Александра достала фотоаппарат и сфотографировала веси.
И я сфотографировал, как она фотографировала. И пока Суздаль еще не наступил окончательно, записал в блог:
«Путешественники с энтузиазмом встретили известие о том, что древний русский город Суздаль – столица огурца. Известный филантроп и благотворитель Иустинья Жохова рассказала друзьям, что в прошлом году она лично собрала на здешних полях восемнадцать тонн отборного овоща и перечислила его в столовые учреждений дошкольного образования. Путешественники поклялись последовать ее примеру!»
В палец невыносимо стрельнуло – и я добавил:
«Особенно вдохновилась примером Иустиньи известная германистка Юлия Рокотова. Здесь, среди золотых полей Среднерусской равнины, она обещала написать работу, в которой прослеживалась бы связь между простым русским огурцом и творчеством известного немецкого поэта Рильке».
Собственно, Рокотова мне пока ничего плохого не сделала и вообще вела себя тихо, ну, если не считать того, что она разбила сердце моего лучшего друга Герасимова. И я не собирался ее щадить.
Вокруг замелькали беленые церквушки и желтые здания девятнадцатого века, вот так когда-то въезжал сюда на своей бричке объевшийся макарон Гоголь; впрочем, может быть, он сюда и не въезжал, сюда, наверное, Грибоедов въезжал.
– Приехали, кажется, – с отвращением поморщился Жмуркин, его вся эта русская красота почему-то совершенно не вдохновляла.
Вообще-то в Суздале у нас никаких добрых дел не намечалось. По утверждениям Жмуркина, город и так был чрезмерно охвачен благотворительностью, даже немного от нее стонал. Поэтому мы могли просто погулять, подышать воздухом старины, пофотографироваться в обрамлении достопримечательностей, попробовать медовухи (безалкогольной), купить ржавый екатерининский пятак.
Автобус загудел, и мы стали медленно выворачивать на главную суздальскую улицу, невеликую весьма, зато явно старинную, судя по состоянию домов. Прочих машин было много, стояли они вдоль дороги, и наш автобус долго пробирался сквозь настоящие автомобильные дебри, как-то не очень соотносящиеся с древнерусскостью, хотя местным жителям наверняка к таким контрастам не привыкать.
Наш водитель Шварцвальд умело и привычно маневрировал меж разными транспортными средствами, натыканными так и наискосяк, и наперекосяк, и в конце концов приткнулся возле живописно увитого плющом забора. Автобус просел на подвесках и выпустил нас наружу, к изобилию народа, болтающегося вокруг. Это были тоже туристы, тут уж ничего не поделаешь, Золотое оно кольцо, судя по легкости в поведении и недешевой фототехники, москвичи.
– Тут, кажется, день города, – Пятахин хищно облизнулся. – Или день огурца. Или совместно – день Жоховой и огурца.
– Я люблю малосольные, – сказал Лаурыч.
За что был немедленно ущемлен родительницей.
– Удачно попали, – вздохнул мне Жмуркин. – У меня нехорошие предчувствия… Хотя после Плёса… Ладно, все выходим. Четыре часа, потом встречаемся здесь же. Вечером должны быть во Владимире, там у нас гостиница. Свободны. Слышали? Четыре часа!
Лучшие люди вскочили с сидений и устремились к выходу, ругаясь и гогоча, не исключая Иустинью. Я вышел почти последним, перед Жмуркиным, который замешкался, зацепившись жилеткой за кресло и оторвав карман.
Отечественные товарищи быстро растворились в гуляющей толпе, я успел прицепиться к немцам; в отличие от Плёса, здесь они держались группкой, видимо, осознали, что в России в одиночку нелегко. Немцы двинулись за народом и почти сразу попали в музей дровяного зодчества: мельницы, избы, огромное колесо для доставания воды, никогда таких раньше не видел, наверное, Кулибин придумал.
Дитер остановился возле колеса, стал задумчиво и как-то печально на него глядеть. Болен тоже. А Александра поинтересовалась:
– А это что такое?
– Колесо смерти, – брякнул я с чего-то.
– Колесо смерти? – спросила Александра.
– Ага. Это такой… Кляйне Гулаг, – объяснил я.
– Гулаг, – неожиданно произнес Болен.
Я чуть не подпрыгнул от удивления, решил было, что при виде огромного колеса в Суздале немой немец обрел дар речи, но потом вспомнил, что они ведь на самом деле просто глухие, а разговаривать могут, если захотят, конечно. Видимо, слово «Гулаг» Болену было хорошо знакомо, кроме того, оно прозвучало так дребезжаще и грозно, что все немцы немного поежились. А я продолжил врать.
– Раньше в каждой деревне такие колеса стояли, – рассказывал я. – Это очень удобно – всегда под рукой имелся свободный привод, никакой мельницы не надо.
– Они электричество вырабатывали, наверное? – Александра кивнула на колесо.
– Да, потом уже и электричество. В них сажали врагов народа, и они тут вырабатывали ток, освещали улицы, школы, больницы. «Лампочка Ильича» называлось.
– Лампочка Ильича, – голосом морского дьявола повторил Болен, лучше бы молчал, честное слово.
– Интересно.
Немцы по очереди сфотографировались на фоне колеса, с таким серьезным историческим видом, что я подумал, что, пожалуй, немного перестарался. Вот вернутся они в свои дюссельдорфы и будут рассказывать, что у нас в каждой деревне был свой Гулаг еще со времен Ивана Калиты, в адских колесах бежали невольники, вырабатывая деревянное русское электричество.
Тег «Русские горки».
Запечатлевшись на фоне гулаговского колеса, немецкие представители отправились в настоящий двухэтажный «дом зажиточного горожанина» и не появлялись долго, поскольку внутри их немедленно развели на чай из самовара и кренделя; мне ни самовара ни кренделей не хотелось, я сел на скамеечку и стал смотреть.
Передо мной была довольно широкая полянка, с аккуратно посеянной травой, на полянке валялся разный отдыхающий столичный люд и всякие прочие иностранцы, все жевали пироги, пили медовуху и хрустели огурцами всех видов приготовления. Туда-сюда бродили дети и пара фольклорных ансамблей, которые за пятьсот рублей охотно исполняли желающим песни – от академической «любо, братцы, любо» до совсем здесь непредсказуемой «smell like teen spirit». Местные подростки, как я и предполагал, понуро впаривали желающим ржавые монеты времен России молодой и пряники России современной.
Остальные наши герои тоже нарисовались на поляне. Герасимов и Рокотова робко изучали мельницу. Иустинья Жохова прошлась справа налево, лакомясь облаком сахарной ваты, на всякий случай я заснял это безобразие. Пятахин шагал с ромашкой, нюхал ее и о чем-то размышлял, совсем вроде как настоящий поэт, сочиняющий бессмертный «Апрельский пал».
Выпил квасу, настоянного на огуречном цвете, ничего, напитки в Суздале делать умели. Из дома показались немцы, довольные, заевшие впечатления от колеса Гулага сырными плюшками и самодельными ирисками, меня, кстати, тоже угостили. Ириски были вкусом из давнего детства и застряли в зубах, как я понял, именно это качество немцы в них больше всех и оценили, повышенная вязкость свидетельствовала о повышенной же натуральности.
Снова проследовала Иустинья, с еще большим пучком сахарной ваты, казалось, что не она несет эту вату, а вата ведет ее, точно Иустинья никогда не ела ничего сладкого, только камни глодала, ну, еще немного хлеба из толченых акрид.
Счастливые немцы. Я хотел предложить им сходить к мельнице, купить каравай, испеченный по средневековым рецептам, но немцы неожиданно устремились в сторону вполне аутентичного плетня, возле которого с одобрительными возгласами толпился народ.
Как оказалось, народ не ошибался – у плетня проходила ежегодная выставка-ярмарка гусей боевой породы.
Выставка боевых гусей немцев немного озадачила.
– Это… – Александра указала на птиц мизинцем. – Это кто?
Мы не спеша перемещались вдоль невысоких загончиков, в которых теснились плотно сбитые мускулистые птицы с крепкими клювами и низкими лбами. Гуси неприветливо поглядывали исподлобья и, иногда впадая в боевую ярость, начинали грызть сетку загона.
Страшные твари, странно, что Иустинья ими не заинтересовалась, ей такого гуся не помешало бы иметь на подворье, травила бы им отступников и ренегатов.
Гуси шипели, публика была довольна, гуси выглядели страшно, готовы были сорваться и вспотрошить какого-нибудь врага.
– Кто это такие? – повторила Александра вопрос. – Птицы…
Пришлось вспоминать познания в родном языке.
– Вер… Верганза, – объяснил я как смог. – Тотенганц то есть… Гусь-бультерьер… Короче, свинье не товарищ.
– Зачем они? – непонимающе спросила Александра. – Они что делают?
Я хотел было объяснить наличие в Суздале фермы боевых гусей загадочной русской душой, но потом решил не разрушать очарования.
– Особая порода, – сказал я негромко, конспиративным шепотом. – Взрослый самец может заклевать до смерти конвойную овчарку. На лету сбивает человека. Может питаться березовой корой.
Немцы слушали, открыв рот, я продолжал:
– А вообще их кормят сырым мясом и натаскивают особым образом – чтобы гусь мог вырвать кусок голени на бегу. Они все состоят на учете ФСБ, между прочим. Вот так-то. А вы говорите Рейнеке-Лис.
Дитер переглянулся с Боленом. Болен пожал плечами, Дитер стал зарисовывать опасных птиц, разумеется, в своем неподражаемом стиле – изобразил концлагерь, вышки, колючую проволоку, а вместо злобных вертухайских псов – безжалостные вологодские гуси в строгих ошейниках.
– Да… – протянула Александра. – У нас таких гусей нет.
– Это что, – я махнул рукой на гуся. – У нас в городе собачий питомник есть…
– Знаю! – радостно воскликнула Александра. – Я передачу видела – там собак учат под танки кидаться!
– Не, – помотал я головой. – Это все вчерашний день, сейчас собак на другое натаскивают. Они должны…
– А Пятахин стоит на мосту и рыгает, – сказала откуда-то появившаяся Жохова.
Интересная девица эта Жохова, всегда неожиданно появляется, раз – и появилась. Уже без ваты, наелась уже, теперь у нее в руках был попкорн, целое ведро.
А в глазах решимость, неотвратимость и тому подобное счастье.
– Что делает? – не понял я.
Но Жохова не удостоила меня повтором, хмыкнула и стала кормить боевого гуся Ксеркса попкорном.
Пятахин рыгает на мосту. Вроде бы ничего страшного, но кто знает, во что это может вылиться? А вдруг мост рухнет? А на мосту делегация из Бразилии.
– Пойдемте к реке, – предложил я немцам. – Там цветут кувшинки, это очень красиво.
– Кувшинки? – улыбнулась Александра.
– Любимый цветок Пушкина, – сказал я. – Его отсюда прямо к императорскому двору возили в бочках. Русский лотос.
Любимый цветок Пушкина русский лотос возымел действие, немцы оторвались от кровавых гусей и направились к реке.
Там действительно было красиво, никаких кувшинок, конечно, но сама по себе река отличалась живописностью, луг на противоположном берегу, стена крепости и белые соборы, и старинный крепостной вал, и простор, обозначенный слева. Возле берега располагались мостки с самоварами и плетеными креслами, в которых сидели туристы, жевали баранки и производили гоголевское впечатление.
Через речку был перекинут невысокий мостик, мы направились к нему. Александра поинтересовалась, где кувшинки, я ответил, что они показываются не каждый день, а только при определенном атмосферном давлении, она поверила. Эти немцы как дети – удивляюсь, как их до сих пор какой-нибудь более практический народ не захватил. Вот если бы взять наш город и телепортировать его вдруг в Германию…
Месяца эта их Германия не продержалась бы.
– Кувшинок нет, пойдемте огурцов поедим, – предложил я. – Их у моста, наверное, продают. Тут недалеко.
– Мы и так наелись, – Александра похлопала себя по животу, Дитер и Болен последовали ее примеру, по своим похлопали.
– Огурцы как раз должны сверху упасть, – объяснил я. – Они вкусны и способствуют пищеварению. Это русская традиция – заедать огурцом.
Немцы переглянулись.
– Точно, – сказал я. – Точно, способствуют.
И мы двинулись к мосту.
Возле моста стояли коренные суздальцы, в основном пожилые тетеньки с небольшими бочонками на колесиках. В бочонках плавали соленые огурцы, десятка за штуку, на мой взгляд, цена вполне людоедская, но зато и вкусовые качества на высоте. То есть очень. Очень. Однажды дедушка привез нам целое ведро суздальских огурцов, я попробовал один и остановился только через пятнадцать штук, забыв и про Пятахина, и про бразильскую делегацию.
Суздальские огурцы в Суздале были еще вкуснее.
Взяли сразу по две штуки.
Суздальский соленый огурец…
Это стоит попробовать.
Я попробовал и сразу купил еще. Очень, очень вкусно, нигде больше не купите. Немцы тоже оценили, тоже взяли по второй паре. Стояли, хрустели сосредоточенно – где еще в мире такое встретишь?
Поедание огурцов сопровождалось веселой процедурой их добывания – огуречница вручала каждому гурману по небольшой остроге, привязанной к бамбуковой палке, этим инструментом следовало накалывать плавающие в рассоле огурцы. Огурцы уворачивались, немцы восторженно мычали, огуречница нахваливала товар, рассказывала, что ценители приезжают не только из Москвы, Петербурга и всего Центрального федерального округа, но даже из Объединенных Арабских Эмиратов. Нет, кроме шуток – шейхи обожают соленые суздальские огурцы…
Короче, мы съели по шесть штук каждый и немного устали, и сели на траву, так, по-нашему, по-древнерусски, в ленивой послеобеденной дреме. Захотелось спуститься к воде, упасть в кресло, к самовару…