От какого-то странного счастья. Крикнуть, по стенам побегать. Выспался, наверное. Я вдруг понял, что последнее время я не высыпался совсем. А теперь вот выспался, вчера полдня и ночь сейчас. Хорошо.
– Витя! – почему-то меня будил Гаджиев. – Витя, просыпайся!
К дождю. Гаджиев – это решительно к дождю.
– Витя, этот вчерашний парень, он нам яиц принес, – сообщил Гаджиев.
– Чего?
– Яиц. Целую корзину. Этот, белобрысый.
А яйца к заморозку.
– Страусиных? – спросил я.
– Нет, обычных, вареных.
– Зачем? – не понял я.
Гаджиев пожал плечами.
Где это мы должны были сейчас быть? В Муроме. Или в Ростове… А мы в Клопяеве… То есть в этом, в Ключе. В Ефимовом. С яйцами, с ночными народными песнями, с удивительно белой, приснилось, что ли, козой.
– А где остальные? – спросил я.
– Завтракают, – ответил Гаджиев.
– А Жмуркин?
– Не приехал еще.
– Ладно… Иди, Равиль, я сейчас.
Гаджиев ушел.
Я вывернулся из койки и выбрался на веранду. Там уже почти все вовсю были, сидели за столом с голодными и бодрыми лицами, а Листвянко шагал вдоль стола и раздавал яйца. Каждому по три штуки. Вареные.
Мне улыбнулись все, даже, как мне показалось, Жохова. Или клоп ее укусил в икры, улыбнулась.
Сам вчерашний белобрысый Капанидзе рискованно раскачивался на трехногой табуретке, жевал жвачку, надувал какие-то просто чудовищные из нее пузыри.
– Привет, – сказал я.
– Здорово, – ухмыльнулся Капанидзе.
Он замер, балансируя на одной табуретовой ножке.
– И сколько? – спросил я.
– Сорок штук, – ответил Капанидзе. – Все свеженькие, сегодня собрал.
– Нет, сколько стоит?
Сорок штук, деревенские яйца крупного размера и высшей свежести, экологически чистые… Рублей семьдесят, наверное, а лучше сто.
– Да просто так, – пожал плечами Капанидзе. – Кушайте, все равно они долго не хранятся…
Даром, значит. Вот ведь оно как.
– У вас ведь все равно еды никакой нет – а яйца вкусные.
Капанидзе держал равновесие на одной ножке. Ему бы в эквилибристы, талант пропадает.
– Курицы несутся, как ненормальные, девать некуда, – Капанидзе балансировал руками. – Так что ешьте на здоровье.
– Яйца что надо, – подтвердил Листвянко и сунул мне корзинку.
Действительно, крупные. Такие… Короче, на птицефабриках таких уже не делают. Я достал одно, стукнул о перила крыльца. Не разбилось, крепкое, пришлось стукнуть еще.
Александра с недоумением разглядывала яйцо, как будто в первый раз видела, у них в Германии что, совсем двадцать первый век наступил – яйца уже чищеные продаются? Или курицы их без скорлупы несут? А Дитер с Боленом ничего, жевали вовсю.
– Костлявая рука голода, – сказал я. – Мы отрезаны от цивилизации и теперь целую неделю будем питаться только одними яйцами.
Александра кивнула и принялась шелушить яйцо.
– Я эти яйца есть уже не могу, – сообщил Капанидзе. – А бабки меня все кормят и кормят – утром яичница, днем зразы, вечером гоголь-моголь…
– А ты качайся, – посоветовал Листвянко.
Он уселся во главе стола и тоже приступил к завтраку.
– Что? – не понял Капанидзе.
– Качайся. Подтягивайся, отжимайся, гирю поднимай. Знаешь, какие на яйцах банки набьешь? Это ведь сплошной белок.
Листвянко продемонстрировал «двойной бицепс спереди», отправил яйцо целиком в рот, стал жевать.
Капанидзе задумался, а я тоже стал есть. Яйцо оказалось действительно вкусным, просто очень. Обычно всухомятку яйца не очень едятся, а эти ничего, я две штуки слопал только так, на третье нацелился. Остальные не отставали. Даже Жохова.
Капанидзе смотрел на нас с интересом. Скучно ему тут, наверное. В таком возрасте в глуши да со старухами завыть можно. А он вроде ничего, на гармошке играет, держится. Хотя, наверное, привыкаешь.
– Ну, а вообще как тут? – в унисон с моими мыслями поинтересовался Пятахин у Капанидзе. – Чем живет Ефимов Ключ? Песни по вечерам поете, я слышал, в карты вроде как играете. Я тоже в карты неплохо играю, кстати. В двадцать одно…
– Мы в дурачка, – улыбнулся Капанидзе.
– Это же для детсадовцев игра, – Пятахин очистил четвертое яйцо. – Никакого интереса. Давай я тебя в покер научу – очень захватывает…
Листвянко пнул Пятахина в голень, Пятак замолчал.
– Летом варенье еще варим, – сказал Капанидзе. – Чай потом пьем. А зимой я в школу хожу за реку, тут до Сивцева семь километров на лыжах, а оттуда уже автобус забирает.
– Семь километров? – переспросила Александра и посмотрела на Капанидзе с уважением.
– Ага, – кивнул он. – Я бегаю.
– Так, значит, вот так просто и живете? – спросила Снежана.
– Так просто и живем, – ответил Капанидзе. – Летом сено еще косим, пряники печем…
– Пряники? – облизнулся Пятахин.
– По субботам, – уточнил Капанидзе. – Покровские, с медом, лещиной и изюмом. По старинным рецептам. Их потом Дрынов продавать отвозит.
– Я люблю пряники, – вдруг печально сказала Снежана.
И все на нее посмотрели. И я посмотрел, и вдруг увидел, что Снежана не накрасилась, и стала от этого только красивее, и пряники она давно любит, но не ест, бережет фигуру.
– Ясно все с вами, – подвел итог Пятахин. – Зимой – школа, летом – пряники, осенью волки воют. Что-то в этом есть. А как насчет досуга? Я понимаю – карты, хор пенсионерок, электричества нет, а вот достопримечательности как? Памятники природы? Стоянка НЛО? Снежный человек? Капище какое? У нас, между прочим, одна девушка есть, служительница культа, куда ни приедем – везде капища осматривает.
Пятахин подмигнул Жоховой, та в ответ показала ему дулю.
Капанидзе рассмеялся.
– У нас тут курган, я же говорил, – Капанидзе махнул рукой. – Но там ничего интересного, одни горшки да черепки, я смотрел. Черепа еще. Они штук десять понавыкапывали.
– Которые у нас в бараке? – спросила Жохова.
– Ага, – кивнул Капанидзе. – Украсили комнату. Нормальные черепа, чистые.
– А бусы? – спросил Пятахин. – Ты говорил, эти бусы твои кучу бабок стоят? Может, там еще есть?
– От двух до шести, – сказал Листвянко.
– Что? – не понял Пятахин.
– Разграбление памятников археологии группой лиц по предварительному сговору, – пояснил Листвянко. – От двух до шести.
– Я несовершеннолетний, – отмахнулся Пятахин, но неуверенно.
– Это ты прокурору расскажешь, – кивнул Листвянко. – Там еще штраф восемьсот тысяч, кстати. Давай, Пятак, копай курган, порадуй маму.
Энтузиазм Пятахина скис, он вернулся к яйцам, попытался зажевать сразу две штуки, получилось, кстати, яйца – пища богов, так по телевизору показывали. И древнегреческих героев. Интересно, если нас перевести в древнегреческих героев? Снежана, понятно, Афродита. Листвянко – Аполлон. Жохова… Цирцея какая. Или Цирцея римская?
– А еще что-нибудь кроме кургана есть? – поинтересовалась Снежана. – Все равно застряли. Может…
Снежана огляделась.
– Пляж какой? – предположила она.
– Тут страус Прошка, – сказал Пятахин. – Это лучше всякого пляжа.
– Сам ты Прошка, – огрызнулась Снежана. – Если тебе нравятся страусы, то можешь сам с этим страусом целоваться.
– Есть родник, – перебил Капанидзе. – Главная у нас тут достопримечательность. Ефимов Ключ.
Я стал есть очередное яйцо. Люблю вообще-то всю эту этнографию. В каждом районе свои истории, свои закорючки и свои заморочки. Все эти крокодилы в болотах, гигантские щуки в ручьях, тайные тропы в параллельные измерения, заброшенные церкви с застрявшей в стенах нечистью, клады, само собой. Истории про клады я особо любил.
– Это родник такой, – пояснил Капанидзе. – Его нашел Ефим…
– Погоди, погоди, расскажу, – перебил Пятахин. – Жил сто лет назад Ефим, известный охотник на выхухоль…
– Кузнец, – поправил Капанидзе. – Он кузнец был.
– Кузнец. И вот пошел этот кузнец на охоту на выхухоль…
– Зачем кузнецу на охоту? – удивился Капанидзе. – Он за грибами пошел на Алешкино болото, хотел груздей насолить. А на него накинулись волки – у нас тут всегда волков полно водилось. Ефим, конечно, мужиком был здоровенным, он раз – одного волка поймал, схватил его за лапу и давай над головой вертеть и других волков этим волком зашибать. И почти всех уже перебил, но оступился.
– Ай-ай-яй, – помотал головой Пятахин.
А остальные со вниманием слушали, серьезно. Наверно, потому что Капанидзе рассказывал.
– Тут волки на него и накинулись. Короче, всего искусали вдоль и поперек…
Все окончательно отвлеклись от яичного завтрака, заинтересовались, про яйца забыли, все, кроме Пятахина, само собой, он слушать-слушал, но про яйца тоже не забывал.
– Его искусали до смерти, и он полз три дня через леса, – вставил Пятахин. – Я так и знал.
– Не мешай человеку рассказывать, – неприветливо произнес Листвянко и сплюнул скорлупку. – Я тут историю слушаю, между прочем, а ты мне совсем не нравишься. Мне кажется, надо тебе сломать все-таки пальцы.
Пятахин сдвинулся в сторону, Капанидзе продолжил.
– Всего, значит, волки искусали, – продолжил Капанидзе.
И сам не удержался, достал из кармана яйцо и тоже стал есть.
– Волки его искусали, он потерял почти всю кровь и три дня полз по лесу. И вот когда он собрался уже помирать…
Капанидзе поднялся с табуретки и принялся ходить по веранде с драматическим видом, чистить в ладонь яйцо и шевелить в задумчивости лбом, а все мы стали на него смотреть. Потому что у Капанидзе был интересный голос, я это только сейчас заметил. Такой, который можно слышать по радио и по телевидению, когда про тайны тамплиеров рассказывают или про пришельцев, как они всяких шизодов похищают и выкачивают у них желудочный сок. Как-то хочется слушать.
– И вдруг Ефим увидел оленя, – сказал Капанидзе. – Старого такого, с поломанными рогами и с разорванным брюхом. Олень тащился по лесу, хрипел и умирал, кишки почти вываливались. Этот олень поглядел на Ефима…
– Как Жохова на меня, – вставил Пятахин.
Капанидзе поглядел на Жохову. Та покраснела, смутилась и едва не подавилась яйцом.
– И ушел дальше, – продолжил Капанидзе. – А Ефим совсем потерял сознание и упал в мох. Сколько он так пролежал – неизвестно, однако, когда очнулся, увидел, что перед ним стоит олень. Это был тот самый олень, со сломанным рогом. И на брюхе у него были свежие затянувшиеся шрамы, и вообще олень выглядел здоровым. Тогда Ефим собрал все свои силы и пополз по оленьим следам. Он полз и полз, а потом вдруг выполз к роднику.
Пауза.
Со стороны леса послышался протяжный печальный звук, похожий на предсмертный стон собаки Баскервиллей. Я подумал, что это тоскует страус Прошка, тоскует по своей далекой и недостижимой жаркой родине, замерзая среди сиротливых русских болот.
– Совсем небольшой родничок, может, в ведро шириной.
Капанидзе показал руками.
– Иван-чай вокруг, золотой корень, другие травы. Вода синяя-синяя, спокойная-спокойная. Ефим дополз и лицом прямо в воду упал, стал пить, пить. И вдруг чувствует – ничего у него не болит. Ни руки, ни ноги, ни голова. И жар вроде как прошел, и вообще раны затянулись.
Капанидзе замолчал.
– Тогда Ефимка и понял, что не простой он родник нашел, совсем не простой, а с живой водой.
– Как это? – спросила Жохова.
– Живая вода, – повторил Капанидзе. – Вполне себе обычная штука. Только редкая. Стоит выпить немного – и будешь жить долго и без болезней.
– Биологический регулятор, – авторитетно пояснил Гаджиев. – Такое бывает.
– Но Ефим нашел не просто живую воду, – Капанидзе перешел на шепот.
Он оглядел всех нас как-то по очереди и зловеще улыбнулся.
– Он нашел что-то другое, – сказал Капанидзе. – Что-то совсем…
Жохова вдруг подпрыгнула и выбежала с веранды, подавилась, наверное. Или все-таки клоп закусал.
А Капанидзе продолжил:
– Вернулся Ефим домой и стал жить. И все у него в жизни дальше получалось очень и очень хорошо. Женился удачно, красавицу редкую за себя взял, и дети у него умные и красивые получились, все профессорами стали. И прожил сам долго, сто десять лет почти – и никогда-никогда не болел, в сто лет ось от вагона на плечи забирал. Богато прожил, все у него было, скота много и амбары полные, и червонцев царских скопил в чугунах. В своей постели помер, книжку читал про Анжелику, прочитал, улыбнулся и помер. Вот так.
Мы молчали. Нкоторое время. А потом, через минуту, Снежана спросила осторожно:
– И что все это значит?
Капанидзе пожал плечами. Взял табуретку, посмотрел, отбросил в сторону, во двор.
– А чего непонятного? – спросил Гаджиев. – По-моему, все понятно. Говорю же, биологический регулятор.
– Мне ничего не понятно, – сказал Листвянко. – Все очень даже непонятно. Если это не совсем живая вода, то какая тогда?
– Сказки все это, – сказал я. – Ключ здоровья и счастья в одном разливе?
– Точно, – кивнул Капанидзе. – Ефим так и говорил. И здоровье, и счастье, и вообще, удача.
– Что за ручей? – спросила Александра, отряхивая с пальцев яичную скорлупу.
– Источник вечной жизни, – пояснил я.
Александра не поняла. Наверное, решила, что я это образно.
– И где же этот ключ? – поинтересовалась Снежана.
Капанидзе пожал плечами сильнее.
– Пересох, – заключил Пятахин. – Могу поспорить. Так ведь всегда бывает, какому-то Ефиму здоровье и полные амбары, а простому русскому поэту…
Пятахин продемонстрировал нам всем кукиш.
– Там где-то, – Капанидзе махнул в сторону леса. – Ефим перед смертью карту нарисовал, но к местности привязок нету. Поэтому никто и не нашел до сих пор.
– Нам поискать, что ли? – задумчиво спросил Листвянко.
Я быстро оглядел остальных. Судя по лицам, идея поискать ручей бессмертия получила одобрение. Каждый быстро представил, что он будет делать с деньгами, здоровьем и вечной жизнью, каждому это понравилось. А кому бы не понравилось? Даже Рокотова с Герасимовым, птенцы суровых баторских скал, и те хотели жить долго и счастливо, к тому же у них тубер, им здоровье совсем не помешает.
Я и сам был не против. В автобусе ехать надоело, то жарко, то сопли от кондиционера разбегаются, все эти мероприятия успели достать…
А тут хорошо. И воздух… Наверное, тут все же кедры. Фитонциды в воздухе разлиты, лень от них развивается… А может, не от них, может, от самого места, не хочется никуда ехать, даже барак выглядит как-то празднично. Но Жмуркин вряд ли разрешит здесь пожить. У него есть план, у него ответственность, у него отчеты.
– Можно и поискать, – сказала Снежана.
– Можно поискать, – неожиданно подхватила Жохова.
– Жохова, ты что, разве не счастлива? – ухмыльнулся Пятахин. – А, ну да, грезы любви…
– Родник – это интересно, – добавила вдруг Александра.
Дитер и Болен переглянулись и согласно кивнули.
Вот это да.
– А я всегда хотел родник найти, – хлопнул в ладоши Лаурыч. – Я по телевизору видел, это здорово. Говорят, если ты находишь родник – это к счастью.
– Его многие ищут, – сказал Капанидзе. – Дрынов вон каждое лето в леса уходит и прочесывает, прочесывает, наверное, раза три уже все тут прочесал. И с лозой, и с металлодетектором…
– А с детектором-то зачем? – не понял Гаджиев.
– Клады Ефимкины, – пояснил Капанидзе. – Ефим вроде как три котелка с золотом зарыл – вот металлодетектер и нужен. А родник лозой, конечно, щупает.
– И не нашел? – утвердительно кивнула Снежана. – Ни кладов, ни родника?
– Не, – усмехнулся Капанидзе. – Их не взять ни металлоискателем, ни лозой. Они бродячие.
– Это как? – спросил Листвянко.
– Да просто. Ключ, он же под землей извивается, а на поверхности только выходы. Сегодня может в одном месте, завтра в другом. Не очень-то и найдешь. А может и вообще закрыться на несколько лет. Русло зарастает, как и не было. А клады заколдованы – кому хотят, тому и дадутся. Конечно, где-то есть карта…
– Вот эта? – спросил Лаурыч.
Он сунул руку в карман и достал нобольшой свернутый вчетверо лист.
– Просыпаюсь – гляжу, бумага… – Лаурыч вручил карту Капанидзе.
Капанидзе развернул, посмотрел.
– Где взял? – с завистью поинтересовался Пятахин у Лаурыча.
– В стене, – признался Лаурыч. – Прямо у меня над койкой торчала, руку протянул – и…