И они разом встали и пошли к калитке. Песик нерешительно вякнул из-под веранды.
«Храни вас Господь», — торопливо сказала им вслед мать Валерия Карченко.
Капитана подождали у машины. Он задержался во дворе минут на пять. Наверно, говорил женщине, какую нахлобучку она должна устроить сыну в письме и как этот дурак должен быть благодарен пятерым ребятам. А то ведь пахло уголовным делом и черт его знает чем вместо сержантской школы.
Капитан милиции довез всех до Инкиного дома. А по дороге сказал:
«Да, правильные вы мальчики-девочки…»
«Мы-то правильные, — буркнул в ответ Брис. — А вот что из этого дурака получится… Сержант охраны порядка…»
«Разберемся и проследим. Примем меры», — пообещал капитан. Ребята подумали, что он, скорее сего, врет, но было уже не до того.
Они поднялись на Инкин чердак. В свою «кают-компанию». Там Брис опять достал снимок юнги Баталина. И все стали разглядывать его в свете солнца, что падало в чердачное окно.
«Брис, а можно ведь увеличить карточку, — шепотом сказал Матвейка. — Есть такая мастерская, там тетя Лира работает. Можно сделать для каждого… Можно, да? »
«Конечно, сделаем», — сказал Брис.
— И сделали? — спросил Вовка.
— Да.
И словно солнце, светившее в окно Инкиного чердака, пробилось и сюда.
— Иван, смотри! Какой в облаках разрыв!
Часть третья
ОСКОЛОК И ПАРОВОЗИК
1Солнце выкатилось в разрыв — умытое, сияющее. Вокруг него была широкая синева. Но облака двигались быстро и могли очень скоро заслонить обрадованное светило.
— Вовка, дай монокуляр!
Он дал, не спорил, что «нет, я первый». Я насадил фильтр и навел объектив на Солнце. Оно и в самом деле было похоже на белую тарелку. Только небо вокруг не темно-лиловое, как в трубке секстана, а густо-вишневое — потому что фильтр именно такой… А к нижнему краю тарелки приклеилась черная горошина.
Вот она, родимая! А куда она денется? Да, в самом деле: что бы ни случилось на всем белом свете, а эта крохотная, но увесистая, настоящая (это ощущалось даже здесь) планета в данный момент должна была оказаться именно здесь, между Солнцем и Землей. И оказалась! И в такой вот космической неуклонности мне опять почудилась радостная сила. Словно я зачерпнул частицу вселенской прочности.
Венера была, как… Я не успел сравнить ее ни с чем, спохватился:
— Вовка, на, смотри! Скорее, пока не затянуло…
Он схватил монокуляр, вскинул его к Солнцу. Несколько секунд сидел неподвижно. Потом бросился к окну, упал перед ним на колени, поставил локти на узкий подоконники снова замер с прижатым к глазу окуляром. Наконец сказал, не оборачиваясь:
— Вот это да… В точности как ты рассказывал…
— Да, только фильтр другого цвета.
— Это неважно… Иван, а ты загадал желание?
— Не успел. Давай сперва ты… Надо сказать: «Солнце, Земля и Венера, сделайте, что я прошу…» А потом — свое желание. Можно мысленно…
— Ага… — Вовкины треугольные лопатки закаменели под красной футболкой. И такой вот, неподвижный, был он еще с полминуты. Наконец оглянулся. — На. Загадывай тоже…
Я прислонился плечом к оконному косяку и снова глянул в окуляр. И опять незримая нить связала меня с миром планет, задрожала в пространстве, и нервы у меня тоже задрожали — в одной частоте с космической струной. «Солнце, Земля и Венера, сделайте, что я прошу… Пусть, когда Вовка уйдет на свои поля, дорога там приведет его к этому дому и пусть в нем встретят Вовку те, кого он любил…»
Облака словно того и ждали. Едва я перестал шевелить губами, как золотящийся косматый край надвинулся на Солнце. Но я даже не успел пожалеть об этом. Потому что внутри у меня ухнуло от испуга: внизу, в доме, послышались тяжелые шаги, и неласковый громкий голос прогудел:
— Эй! Кто там есть? А ну выходи, хуже будет!.. Вовка метнул свое тощее легонькое тело через подоконник. Протянул мне руку:
— Иван, лезь…
Я не размышлял ни мгновенья. Тоже кинулся в окно и оказался на ржавой крыше (лист прогнулся и звякнул). В этот миг я ощущал себя мальчишкой не старше Вовки. Совсем как в давние годы, когда нас замечали в чужом саду или на этажах заброшенной стройки хозяева и сторожа. Этакий обжигающий душу испуг с примесью приключенческого азарта. Впрочем, испуга было гораздо больше. По гремящей крыше мы подбежали к ее краю. До земли было метра три.
— Прыгай! — скомандовал Вовка.
В другой ситуации я долго думал бы, прежде чем решиться. Но Вовка сиганул вниз, и я махнул следом — опять же как мальчишка, боящийся отстать от приятелей. Однако ловкость уже не та: меня развернуло в полете, и я понял, что упаду не на ноги, а крепко треснусь о землю левым боком. Но в последний миг упругая сила подхватила меня, как воздушной волной, опустила коленями и ладонями в рыхлую глинистую землю с редкими травинками.
— Вань, бежим!
И мы бросились через двор под сырыми кленами, затем через прошлогодние, не вскопанные этой весной гряды. Через сухие, пахнувшие полынью сорняки. И наконец с маху преодолели жерди низкой изгороди. Она отделяла огород от лога. Между изгородью и логом тянулась в лопухах тропинка.
На тропинке Вовка обрел уверенность:
— Все. Здесь уже ничейная территория.
— Вот догонят и покажут такую территорию, что…
— А мы скажем: «Ничего не знаем, просто шли мимо…»
— Авантюрист.
— Ага, — сказал он с удовольствием и затолкал монокуляр в один из глубоченных карманов на штанах. Вытер о штаны ладони.
— Смотри, извозился весь…
— Ты тоже не без того, — заметил Вовка.
Мы пошли по тропинке. Мои штанины намокли в сырых лопухах. Болела поцарапанная ладонь. Я лизал ее и сопел от досады. Мой торжественный настрой, возникший при общении с космосом, улетучился. Тропинка привела нас на улицу Лесорубов (что за дурацкое название!), которая шла параллельно Косому переулку. Здесь я наконец остановился, чтобы успокоиться.
— Подожди. У меня после прыжка что-то в пояснице екает.
— Ничего у тебя не екает, — безжалостно сказал Вовка. — Просто ты перетрусил.
— Ну и… перетрусил. Из-за тебя… Говорил «никто не придет, никто не придет», а тут нате вам… — Я сел на лавочку у могучих деревянных ворот и стал отскребать глину от джинсовой ткани на колене.
Вовка сел рядом, понаблюдал. Посоветовал:
— Сейчас не скреби. Надо подождать, когда подсохнет.
— Ага! И таким вот обормотом идти по городу. Это ты можешь ходить чучелом, а я взрослый человек с интеллигентной внешностью…
— Сейчас не очень интеллигентной, — хихикнул Вовка.
— Балда…
— Ага… — опять хихикнул он. — Вань, да ты не расстраивайся. Интересно же получилось. Как в книжке про Тома Сойера…
— Ну да… Вот загремели бы в милицию…
— Тогда, конечно, уже не как в «Томе Сойере» было бы… Ты, Ваня, в своей истории все правильно про милицию рассказал… А что-то похожее было по правде? Ну, с секстаном и вообще…
— Похожее было, — ворчливо отозвался я. — Только не в нынешние времена, а в восемьдесят седьмом.
— И… Каруза-Лаперуза?
— Ну, и он… Только звали его не Матвейкой, а… я уже говорил…
— Это неважно, — быстро сказал Вовка.
— Да… И не медаль ему дали, а подарили знак «За дальний поход». Сказали, что его песни — это все равно как плавание по морским волнам. А тех медалей тогда еще не было…
— Все равно хорошо… И конец у твоей истории хороший. Про секстан…
Прежнее настроение — то, с каким я рассказывал Вовке свою повесть, — понемногу возвращалось ко мне.
— Это, Вовка, еще не конец…
— Да?! — то ли обрадовался, то ли встревожился он. — А что было дальше?
— Пойдем потихоньку, расскажу… — Мы встали и медленно зашагали рядом по старому бугристому асфальту. — Дальше было так, что Матвейка чуть не расстался со своей медалью…
— Почему?!
— Решил, что не достоин ее. После одного случая. Он ведь был такой… может, не очень смелый, но с честной душой… Однажды оказался он в центре города и увидел толпу. Всякий народ там собрался, больше все пенсионеры, ветераны-коммунисты, шумят, кричат. В общем, митинг. То ли из-за отмены пенсионерских льгот, то ли еще из-за чего-то… Вся толпа — с одной стороны площади. А с другой — омоновский заслон. Со щитами, с дубинками, в касках с забралами, ну прямо как рыцари перед Ледовым побоищем. Лиц не видать… А побоищем и правда пахло, уж очень люди были накалены. Хотели пройти в здание городской управы, к мэру, а заслон их не пускал, даже грозил водометами… Матвейка все это увидел, когда оказался на краю площади. Ему надо было на другую сторону, и он думал: перебежать или обойти стороной? Ну и решился, побежал. И вдруг его подхватил на руки какой-то дядька. Оказалось, ветеран-старшина Маркелыч. От него опять пахло спиртным. Не сильно, однако ощутимо. И он задышал Матвейке в ухо, горячо так:«Матвей! Ты молодец, что пришел! Ты это… Сейчас я тебя на плечи, ты встанешь и давай эту… «Вставай, страна огромная!..» Тогда все сразу… Мы этих гадов сомнем в один момент с такой песней!..»
И Матвейка рванулся сперва, будто в бой! Вскочил Маркелычу на плечи. И… вдруг он оглядел всех и понял, какая здесь произойдет битва. Такое он уже не раз видел по телевизору, но сейчас-то будет не на экране, по правде. Из-за него, из-за Карузы-Лаперузы!.. А тут еще один омоновец — совсем близко от Матвейки — поднял блестящее забрало (наверно, вопреки уставу) и вытер ладонью лицо. И Матвейка увидел, что лицо это совсем не свирепое, а обыкновенное, даже домашнее такое и усталое…
Матвейка прыгнул с плеч Маркелыча, расшибся о булыжную мостовую и, хромая, побежал прочь. Глотал слезы…
Потом он мучился несколько дней (и ребятам ничего не говорил, и Вахтеркину). И наконец пошел в Клуб судостроителей, где в одной комнатке был штаб Союза капитанов. Там он увидел того капитана первого ранга, который вручал ему медаль. И медаль эту Матвейка положил перед капитаном на стол… ну, и расплакался тут же.
Не сразу моряк понял, в чем дело. Но понял наконец из Матвейкиного покаянного рассказа, перемешанного со всхлипываниями. Ведь Матвейка считал, что предал моряков-ветеранов, раз не выполнил просьбу Маркелыча и сбежал с площади.
Капитан долго успокаивал и уговаривал Матвейку. Объяснял, что поступил тот совершенно правильно. Не хватало еще, чтобы юнги Российского флота (а раз Матвейка с медалью, значит, он без сомненья юнга) помогали разжигать в стране гражданскую войну! Флот нужен не для этого! Вот если на нас нападут иностранные враги, тогда Матвейка станет воевать без всякой боязни. И песнями своими, и, если надо будет, то и оружием. Разве не так?
Матвейка похлюпал носом, подумали… кивнул. Наверно, мол, так.
«Вот видишь», — сказал капитан первого ранга. И добавил про Маркелыча, что «у этого деятеля с его коммунистическими идеями на старости лет совсем расчехлило люки и надо ему прочистить мозги». «А медаль надень, — велел капитан. — Или лучше так… Надевай ее по праздникам, а на каждый день — вот это. Я специально припас длят тебя… — Он достал из стола и протянул на ладони ленточку-колодку. — Давай прицеплю. Смотри, она как раз для твоего обмундирования…»
Матвейка был в своей обычной, будто сшитой из сине-белой тельняшки одежонке. Ленточка — словно кусочек этой же тельняшки, только полоски не поперечные, а вертикальные. Матвейка хлюпнул носом последний раз, вытер глаза и улыбнулся. В самом деле, носить медаль постоянно неловко — будто хвастаешься. А ленточка скромная такая, почти незаметная, но в то же время все равно как награда…
И счастливый Каруза-Лаперуза побежал к друзьям, чтобы с ними идти под мостик в овражке, придумывать там окончание сказки про Тимми, зеркало и паровозик…
— А какое окончание-то? — смущенно спросил Вовка, словно он только что был Матвейкой и пережил все его страхи и слезы.
— Конечно, после многих приключений Тимми и Юкошка отыскали последний осколок волшебного зеркала. И отыскали не в пещерах среди всяких подземных чудовищ и глубинных водопадов, а рядом с узкоколейкой. Тимми прыгнул с рельса и порезал босую ногу каким-то стеклом. Юкошка тут же залечил ему порез целебной мазью, которую всегда носил с собой, а стекло стал разглядывать и вдруг сказал:
«Это он, я чувствую…»
И Тимми почувствовал то же самое. Ведь Василий Васильевич не зря учил его распознавать всякие чудесные вещи…
— И зеркало после этого сделалось целое?
— Да… Но, чтобы оно стало действовать со всей силой, нужно было еще отполировать его специальным волшебным порошком, сгладить все склейки. Это был большой труд, он требовал много времени и больших усилий. И специального умения… Василий Васильевич снова набрал целый класс мальчишек и начал учить их колдовскому шлифовальному мастерству. И Тимми с Юкошкой стали там, разумеется первыми учениками.
— И Тимми опять скучал? — тихо спросил Вовка.
— Вовсе нет! — бодро воскликнул я. — Теперь школа располагалась в городе Хрустальные Шишки, прямо в центре, и все ребята после уроков бежали по домам… Тимми часто провожал Юкошку к нему домой, и там они играли в полных самоцветами пещерах или катались на паровозике, который гномы наконец сумели построить…
— Ты говорил, что они еще раньше его построили, — недовольно напомнил Вовка.
— А… да! Но сначала он постоянно ломался, прямо посреди пути, его приходилось толкать к пещере толпой. А когда нашелся осколок, паровозик сделался как новенький, еще красивее, чем прежде. И больше не сломался ни разу. И двигался благодаря волшебной энергии…
— И это конец сказки?
— Да. Но не конец моей истории. Не совсем конец… Когда Брис закончил рассказывать и объявил, что продолжения не будет, пока не отшлифуют зеркало (а это еще неизвестно через сколько лет), Инка достала карманное зеркальце и сказала:
«Пусть это будет словно тот самый осколок. На минутку. Давайте поглядим в него: что мы там увидим? »
Она поглядела первая и ойкнула. Потому что увидела паровозик. Он отбрасывал передней частью круглой толки солнечный блеск и широко двигал шатуном.
И все увидели это. Но почти сразу поняли, что это не паровозик, а мальчишка. Он двигался по узкоколейке и прорубался сквозь репейники деревянным мечом. А может, и не прорубался, а просто махал им… А еще у него был щит, сделанный, скорее всего, из крышки оцинкованного бачка. Эта круглая крышка была похожа на переднюю часть паровозика. Мальчик был постарше Матвейки и Ташки и помладше Инки, Бриса и Баллона.
«Эй!..» — окликнула мальчика решительная Ташка. Тот остановился и поднял голову. Лицо у него было славное и вроде бы неиспуганное.
«Ты кто? Ты рыцарь или паровозик?» — спросил Матвейка, и это получилось не сипловато, как всегда, а звонко и весело.
Мальчик не удивился вопросу.
«Я сперва играл в Спартака, а потом увидел рельсы и превратился в паровозик», — негромко, но отчетливо сказал он снизу. Запрокинув лицо, он смотрел на незнакомых ребят.
«Интересно, какими мы ему видимся оттуда? — подумала Инка. — Главным образом подошвы. А лиц, наверно, он и не разглядит как надо…»
Но мальчик, видимо, разглядел. Как надо. Потому что вдруг растянул в улыбке губы и засунул меч за широкий ремень, надетый поверх зеленых трусиков с желтыми лампасами.«Иди к нам», — сказал Брис.
«Ага, я иду…» — И мальчик стал забираться по тропинке на склоне овражка.
« Спорить могу, что его зовут каким-нибудь модным навороченным именем, — сказал ворчливый Баллон. — Какой-нибудь Бенджамин или Крутислав…»
«Баллон, я тебя убью».
« Вот увидишь…»
«Давай спорить. Если нормальное имя, ты отдашь мне одного пластмассового гномика», — предложила Ташка.
«Дая и так отдам, хоть всех…»
«Так неинтересно», — вздохнула Ташка.
Мальчик подошел, встал за спинами у сидевших. Матвейка и Ташка раздвинулись.
«Садись», — сказала Ташка.
«Ага, я сяду…»
Он повозился, вытаскивая меч из-за пояса. Положил его рядом, а звякнувший щит — себя за спиной.
«Осторожнее, не сыграй вниз», — сказал Брис.
«Ага, я не сыграю…»
«Хочешь яблоко?» — спросила Инка.
Он мигнул чуть удивленно, поглядел на нее из-за Матвейки.
«Ага, я хочу…» — подумалось всем.
«Я… да, спасибо», — полушепотом сказал мальчик.
Инка передала ему желтое, гладкое, как солнышко, яблоко.
«Спасибо…» — тем же полушепотом сказал мальчик. Поднес было яблоко к губам, но кусать не стал, раздумал. Постукал им о коленку. Потом взял яблоко на ладонь, погладил мизинцем.
«Как тебя зовут, паровозик?» — спросил Брис.
Мальчик, нагнувшись, посмотрел направо, налево. На каждого. Опять погладил яблоко. И сказал очень серьезно:
«Меня зовут Вовка».
Все стали смотреть на Баллона.
«Ну и что? — не растерялся Баллон. — Тоже неплохо»…
— Вот теперь все, — сказал я. — Конец моей истории… С минуту мы шагали молча. Потом Вовка заметил с одобрением:
— Ты этот конец как по книжке прочитал.
— Потому что это финал. Я его запомнил почти наизусть.
— А всю историю? Не запомнил наизусть?