Белку дернуло за язык:
— А я думала… ой…
— Что «ой»?
«Вот дура-то!»
— Ты не обижайся…
— Не буду, — серьезно сказал Рытвин. — А что «ой»?
— Я думала, что ты не ходишь без охраны…
Костя опять не удивился. Повертел головой.
— Не исключено, что они болтаются неподалеку. Но я раз и навсегда велел, чтобы рядом не терлись.
— И тебе разрешают ходить одному? Говорят, был какой-то случай… — опять не сдержалась Белка.
Костя снова ударил коленом по чехлу. Посмотрел, как он качается.
— «Говорят», был… А разрешают или нет… я теперь не спрашиваю. — И глянул на Белку прямо, из под косого темного крыла. Темно-карими глазами.
Белка засмущалась, разозлилась на себя и отвела взгляд. Буркнула:
— И не боишься?
— Мне по фигу, — сумрачно отозвался Костя Рытвин. И Белка сразу поняла. что он сказал правду. И почему-то встревожилась.
Впрочем, Костя тут же сменил тон: махнул чехлом ракетки и похвастался:
— У меня здесь одна игрушка спрятана, типа электрошока. Если кто полезет, можно шарахнуть разрядом… Конечно, все равно скрутят, но хоть не сразу…
«Какая разница, сразу или нет?» — опасливо метнулось в голове у Белки. Но Костя беспечно сказал:
— Как с утра солнце жарит… Белка, хочешь мороженого?
И она ответила сразу:
— Ага!
Вот ненормальная! Следовало держать себя с юным Рытвиным заносчиво и неприступно. Он был сыном человека, который задумал черное дело и грозил бедой многим людям, в том числе отцу Вашека и Сёги. Но… с одной стороны — не сам же Костя грозил, он-то, скорее всего, ничего и не знал. С другой стороны — можно было попробовать уговорить его, чтобы повлиял на папашу. А с третьей стороны… Однако, про «третью сторону» Белка не решилась признаться даже себе, горячие мурашки начинали покусывать щеки… Хотя признавайся или нет, а юный Рытвин ничуть не походил на сытого и вредного сыночка миллионера. Даже… наоборот…
На углу Газетного и Первомайской, недалеко от Каменного моста, голубела матерчатыми зонтиками летняя кафешка «Атлантида». Туда они и зашли. На просвеченных зонтиках мельтешили тени кленовой листвы. Посетителей почти не было, только под крайним зонтиком тянули пиво два небритых дядьки (видать, с похмелья). Костя джентльмески подвинул Белке стул, отдал ей чехол и пошел к прилавку. Вернулся он с двумя блестящими вазочками (даже вазами!). Горки белых шариков сияли как снежные вершины. У Белки побежали слюнки (вот бессовестная!). А Костя наклонился к ней и прошептал:
— Белка, извини. У тебя не найдется десяти копеек? У меня не хватило…
— Ой, конечно! — Белка из сумки выхватила кошелек. — Вот… Или давай пополам! Сколько это стоит?
— Не надо пополам… — он схватил у Белки гривенник, отбежал к прилавку, вернулся опять. Забрал у Белки чехол, положил его на стол, а сам сел сбоку от Белки — не за столом а в сторонке. И вазу с мороженым держал перед собой как кубок.
— Налегай, — велел он и ложечкой отправил в рот целый «сугроб».
Белке что делать-то? Она — тоже. Мороженое пахло ванилью. Рытвин смотрел на Белку из-за белой горки и улыбался. Рядом с мороженым загорелое лицо Кости казалось особенно смуглым. Он сказал:
— Я знаю, о чем ты подумала. «Сын такого папочки не наскреб дести копеек!»
— Ничего подобного! — старательно возмутилась Белка, потому что подумалось ей именно это. И тут же решила, что время перейти в атаку.
— Если честно, то я как раз подумала про твоего… папочку. Только по другой причине. Ты знаешь больницу скорой помощи? Ту, что на Фрунзенской?
— Конечно, знаю! Я там в ожоговом центре лежал, пока не переправили в частную клинику. После… ну, после одного дела.
Надо было бы спросить: «Что за дело?» Но Белка сурово сказала:
— Зато не знаешь, наверно, что твой отец задумал эту больницу пустить по ветру и устроить в ней отель международного класса… Или знаешь?
Костя не удивился, не возмутился, Просто качнул головой:
— Не, я не знал… Думаешь, отец со мной советуется? У него хватает референтов…
— А ты представляешь, какой это будет разгром? Там сложившийся коллектив врачей, там громадный опыт работы, традиции… — Белка говорила это и будто видела перед собой лица Вашека и Сёги. Она по сути повторяла то, что сказал накануне Вашек. — Там налаженная система. Там лучший в области ожоговый центр… в котором ты и лежал… Костик, скажи отцу, а?
Как это у нее вырвалось — «Костик»? И такое вот жалобное «а»…
Костя опять не удивился. Только стал чуть печальнее. Отправил в рот новую порцию.
— Ты думаешь, он послушает?.. Белка, у него свои эти… принципиальные установки. Один раз я спросил: «Зачем ты так?» Он говорит: «Как так?» — «Ну, — говорю, — ты как ледокол. Прешь через торосы, никого не замечая вокруг». А он: «Я замечаю. Только не могу всех жалеть. Пру потому, что у меня такая жизненная функция. Быть ледоколом лучше, чем болтаться дырявой лодкой в гнилом пруду. Ты не согласен?» Я сказал, что можно не дырявой и не в пруду. А он: «Это не для меня…»
Такой разговор случился, в феврале, незадолго до похищения. Вечером Костя валялся на диване, вертел в руках замызганного тряпичного повара Пантелея. (Это был давний, с младенческой поры, любимец. Не простой повар, а морской, то есть кок — под грязно-белой курткой виднелась тельняшка. Похожий на гриб поварский колпак, из-под которого торчали рыжие космы, украшал синий якорь. На круглой рожице Пантелея можно было заметить склонность к философским суждениям.) Отец вошел, как всегда, без стука. Встал над диваном — тяжелый, широкий, загородивший свет торшера.
— Я смотрю, ты опять бездельничаешь…
— Да, — сказал Костя.
— Репетиторша по английскому жаловалась: ты не делаешь задания.
— Да, — сказал Костя.
— Она тратит на тебя силы, пытается вдолбить в тебя знания…
— Ничего она не пытается, — сказал Костя, подбросив и поймав Пантелея. — Она дура. И нужны ей не мои знания, а твои деньги. Потому и жалуется. Чтобы показать старание.
— Давай наймем другого репетитора.
— Зачем?
Костя почуял, как отец начал сдержанно закипать.
— Что значит «зачем»? Без английского ты никуда!
— А куда «никуда»? — спросил Костя, а Пантелею мысленно сказал: «Ты у меня самый хороший».
— «Никуда» — значит ни в какое дело, — терпеливо разъяснил Андрей Андреевич Рытвин, главный акционер, генеральный директор, председатель всяческих советов и прочая, прочая.
— А в какое дело? Как у тебя? — простодушно спросил Рытвин-младший.
— Оно тебе чем-то не нравится?
— Я не понимаю — зачем?
— Что «зачем»? Зачем я не сплю ночами, рискую головой, воюю с дураками, перекраиваю экономику области?
— Ну да… Только ты не перекраиваешь, а накапливаешь капиталы. Сам говорил.
— А это по-твоему не цель?
Тогда-то и состоялся разговор о ледоколе, про который Костя сказал Белке. (И она не знала, как царапнулись у него в горле слезинки, он сглотнул их вместе с мороженым).
Отец постарался перейти на философский тон:
— Дорогой мой, каждому в мире отпущена своя доля. И если мне написано судьбой быть не шаландой, а большим кораблем, то я обязан им быть.
— И грузишь, грузишь трюмы. А зачем? У тебя ведь и так все есть. Оставил бы что-нибудь и другим…
— А я и оставляю! — рявкнул отец. — Многим! В том числе и тебе! Чтобы ты не знал нужды, не пресмыкался перед всякой сволочью, а стал в жизни хозяином!
— Хозяином станет Шурик, — вспомнил Костя старшего брата. — У него все данные…
— И ты сможешь, если захочешь!
— А зачем? — Он сказал это спокойно. Отец же решил, что сын издевается.
— Если ты еще раз скажешь это дурацкое слово, я дух из тебя вышибу!
— Ладно, — покладисто отозвался Костя. — Но я все же скажу еще раз. Зачем прогнал Вадима?
— Вот оно что! Будешь указывать, каких я должен тебе выбирать охранников?
— Он был не охранник, он мой друг.
— Знаем мы таких друзей! Сперва ходит, как ласковый кот вокруг сала, а потом потащит к себе в постель. Слышал небось про таких… «любителей мальчиков». Не грудное дитя ведь…
— Слышал. Вадим не такой… — мысленно сжав кулаки, выговорил Костя. — У него, между прочим, жена и дочка.
— Да хоть сто дочек!.. Видел я, как он гладил тебя то про головке, то по плечику.
— Он не гладил меня ни разу в жизни! Он только говорил со мной… по-человечески…
— Ну да, и это тоже. Знаю, сообщали. Беседы на тему, что не в богатстве счастье.
— А оно в богатстве?
— А это не тебе судить! Подрасти сперва, хлебни с моё, а потом решай!
— Не буду я хлебать… твое. Нет аппетита, — полушепотом сказал Костя (защекотало в горле). И посадил Пантелея верхом на колено.
— Слушай, ты!.. — взревел папа Рытвин. — Думаешь, можно плевать отцу в рожу?! Сопляк! Я тебя взгрею так, что не сядешь целый месяц!
Костя пересадил Пантелея с колена на грудь и пообещал:
— Я не сяду, а ты сядешь. Надолго. За насилие.
— Чего-о? — От неожиданности Рытвин-старщий запел петухом. Подбоченился, нагнулся над диваном: — Станешь жаловаться на меня? Дурачок ты мой ненаглядный! Неужели ты не знаешь, что я при таком деле куплю всех экспертов и адвокатов, и ты поедешь в дальнюю клинику для детей-психопатов. И там с тебя будут снимать стружку, пока не вытешут какого надо!
Костя на груди под Пантелеем быстро тронул крохотный шарик на шнурке. Потом сел, уперся локтями в диванный валик.
— Папа…
— Что? — растерянно сказал Рытвин-старший, услышав непонятное изменение в тоне сына.
— Папа, ты до сих пор не понял, да? После того, как она уехала, я не боюсь ничего.
Отец обмяк. Оглянулся, притянул круглый вертящийся табурет, сел…
— Костик… но это же она уехала, сама. Я-то при чем? Она сама захотела, чтобы ты остался со мной. Артистическая натура, дальние поездки, новая любовь…
— Как и у тебя, — бесстрашно хмыкнул Костик. — У тебя это было раньше…
— Ну и что? Было… Как говорят, сердцу не прикажешь… А что, разве Эмма Сергеевна плохо к тебе относится?
— Что ты, замечательно, — искренне сказал Костик. — Да только не все ли равно…
— И что теперь? Ну, теперь-то что? — почти простонал отец. — Ведь человека-то не вернешь… Я же не толкал ее на эту дурацкую Суматру, она поехала с тем…
— Ты даже не пытался уточнить списки… — сипло от слез проговорил Костя.
— Да пытался я! Ты просто не знаешь, как пытался! Но там погибли больше двухсот тысяч! Разве найдешь каждого? Ты считаешь, будто я в чем-то виноват! А в чем? Сдвинулись тектонические плиты, это планетарный процесс! По-твоему, я мог их удержать?
— Конечно, не мог, — мстительно сказал Костя. — Даже твои капиталы здесь без пользы.
— Да. Я не Господь Бог!.. А то, что она оставила тебя со мной, это счастье. Для тебя. Уехал бы с ней загорать на Индийский океан и где был бы теперь? Лучше было бы?
— Да… — шепотом сказал Костя. — Да…
Было бы лучше. Чтобы не выть в подушку по ночам, чтобы, не обливать слезами Пантелея — единственного оставшегося друга. Хотя и в слезах не было ни капли облегчения. Ведь если бы расстались просто так, на время, если бы она уехала, пообещав: «Я вернусь, мой маленький, и заберу тебя…», можно было бы рыдать и в то же время мысленно прижиматься к ней! Помнить по-хорошему. А как помнить ее, когда она тебя бросила… Гибель была не одна, их было две!
Костик головой Пантелея прикрыл себе губы. Чтобы не дрожали.
Отец сказал неуклюже:
— Вот мусолишь это… недоразумение. Раз уж не можешь расстаться с детскими привычками, давай купим игрушку посовременнее. Говорящую, с электроникой…
Косте сразу стало полегче. Потому что можно ощетиниться и загнать слезы поглубже. Можно ответить.
— Что ты, папа, — сказал Костя вежливо. — Это давний друг. Давних друзей не бросают, а новых не покупают. Это ведь не жена…
Ох как хотелось, чтобы отец ударил с размаху, швырнул на пол, избил до потери сознания!
Отец встал, пошел к двери. Там оглянулся. Проговорил хрипловато, как курильщик, хотя сроду не курил:
— Костик, а я ведь тебя люблю… Но что я могу сделать?
Тогда Костя сказал ему в спину:
— Можешь. Верни Вадима.
Рытвин-старший замер на миг, ухватившись за косяки.
— Нет, — ответил он. — Ради тебя как раз — нет.
Этого Костя, конечно, не рассказал Белке. Хотя, по правде говоря, хотелось рассказать. Потому что она слушала как-то по особому. Наверно, и сама этого не замечала — небось, думала, что насмешничает или изображает равнодушие, а глаза делались за очками… ну, похоже, как у Вадима, когда он сажал Костика напротив и спрашивал: «Что с тобой, отрок?»
Белка и сама не знала за собой такого свойства. Уже много позже, осенью, Вашек сказал ей: «У тебя глазища, Элизабетта, будто катушка для ниток».
«Ничего себе сравненьице!» — возмутилась она.
«Та-а. Ты глядишь на человека сквозь свои очки, будто вытягиваешь из него всё и мотаешь на себя, как на нитку».
«Ну да! И за это меня считают конфликтной личностью и зовут «Элизобетономешалкой».
«Мешалку» ты придумала сама. А на самом деле ты «моталка».
Она замахнулась на Вашека, а вертевшийся рядом Сёга заметил:
«Тили-тили, тили-тили, что-то вновь не поделили…»
Тогда они решили надрать ему уши, но этот негодный тип ускакал вместе с Драчуном, Дашуткой и Славиком Ягницким зажигать осенние фейерверки.
…Нет, все равно Костя не стал так уж сильно откровенничать. После рассказа по спор о «ледоколе и лодке» он только хмыкнул: «Видишь, вечный конфликт отцов и детей, как в передаче «Семейные окна». Особенно, когда речь о смысле жизни…» И вдруг, сделав новый глоток, он глянул непонятно. То ли дурашливо, то ли всерьез:
— Слушай, Белка Языкова, а ты думала про смысл жизни?
— Да! — сразу сказала она (и чуть не получилось «та-а»).
— Правда? А часто?
— Не часто, — призналась Белка, ощутив, что в разговоре есть какой-то «второй слой». И что шутить не стоит. — Первый раз полгода назад, когда смотрела на Ниагару… Ты видел Ниагару?
— Не видел, — откликнулся Костя с уважением. — Я в Америке не был. В Скандинавии был, в Италии, Франции, в позапрошлом году ездил с… мамой… В Штатах мой старший брат учится, в экономическом колледже, а я за океаном не бывал ни разу… А что Ниагара? Впечатляет?
— Впечатляет… У меня в Канаде тетя живет, я к ней летала на Рождество. И там мы ездили посмотреть на водопад, к самой границе со Штатами. Ну и вот… Я глянула и сперва обалдела вся, до кончиков пальцев. Громада такая… необозримая. Просто целый водный космос! Рев несмолкаемый. Ветер брызги доносит, а они сыплются и замерзают, холод ведь был, зима. А я стою, ничего не помню, будто сама заледенелая. И долго так… А потом вдруг подумалось: «А зачем?»
— Что… зачем? Ниагара? — осторожно спросил Костя.
— Нет. Мы зачем? Люди… Вот этот водопадище… он такая силища, такая… своя жизнь… Понимаешь, он живет сам по себе, независимо от нас. И если бы люди исчезли, он все равно ревел бы так же, громадный. Мы ему совершенно не нужны…
— И горам, и океану… — тихо сказал Костик. — Так?
— Так… Значит, ты понимаешь?
— И всей планете мы ни к чему. Она летит себе и летит… — с непонятной угрюмостью подтвердил Костик. — Океаны плещут, ветры дуют, а мы… а люди как букашки на громадном звере. Зверь их не замечает, пока не начинают его щекотать и кусаться. А тогда он вздрагивает… Тряхнет шкурой — и многих будто и не было. Вот тебе и смысл…
— Это ты про цунами, что случилось перед Новым годом? Да?
Костя быстро глотнул мороженое и кивнул. И стал смотреть мимо Белки, далеко куда-то. А она, не зная, как разбить накатившую неловкость, проговорила:
— Теперь многие боятся, гадают: в какую заграницу поехать, чтобы там не тряхнуло?
Костя пожал плечами: это, мол, их проблемы…
Тогда, уже совсем не зная что сказать, Белка с ненастоящей бодростью заявила:
— А я, между прочим, думала, что ты нынче тоже где-нибудь в заморских краях…