Вот-вот. Не нарочно. И в прошлое Луша нырять не собиралась. Всё произошло случайно, и она ничуть не виновата…
«Сильные неконтролируемые переживания — главная причина всех нырков, — постоянно твердил им Георгий Александрович. — Вы должны научиться сдерживать эмоции».
Ага, только вот если летишь в пропасть, почему-то трудно сдерживать эмоции. Почему бы это?
Луша поёжилась, завернулась в одеяло и какое-то время сидела, нахохлившись, с тоской перебирая в памяти события последнего школьного лета.
* * *Последние полторы недели этих, таких неожиданно коротких каникул, она провела без Руси. Первый раз в жизни они с братом отдыхали порознь. Луша вспомнила, как уезжала в Зюкайку, как они долго стояли на перроне в ожидании посадки.
— Лошадки-лошадки… — повторял брат огорчённо. — Оставайся! Сколько можно туда гонять! Там даже рысью ездить не разрешают. Верховая прогулка — шагом… Скукотища! На черепахах и то, наверное, интереснее, — тараторил он, поминутно оглядываясь на пришедшего проводить Лушу Макара, словно призывая его в союзники. Макар только улыбался.
— О галопе я и не говорю. Они слова-то такого не знают, — всё больше распалялся Руська, не замечая, как розовеют Лушины щёки.
— Да ты ведь сам говохил, что всё хавно быстхо ездил, — влез в разговор младший брат Федька. Руся отвёл в сторону плутовато замаслившиеся глаза, закивал смущённо, согласился, понизив голос:
— Я, Федя, нарочно отставал от всех, а потом — догонял. Рысью. Шагом же не догонишь…
Вокруг засуетились. Началась посадка.
Внезапно став серьёзным, Руся повернулся к сестре:
— Лу, ты там поосторожнее. Шагом езди. И к лошади сзади не подходи.
— А то я не знаю! — возмутилась Луша, поцеловала брата и полезла в вагон.
Поезд тронулся. Мокрый после вечернего дождя перрон медленно поехал назад. И все они — Руська с Макаром, и мама с папой, и маленький Федюня — разом замахали руками, запрыгали, закричали что-то на прощание…
* * *Луша тряхнула головой, отгоняя непрошеные слёзы. Может, Руська дома? Портрет — единственное серьёзное доказательство его пребывания в прошлом. Как портрет попал к Лангсдорфу — загадка. А может, рисунок этот ещё с 1812 года, со времени их первого погружения в прошлое, по истории болтается? Вполне мог сохраниться, всего-то пять лет прошло. Руся ничего такого не рассказывал, но мало ли…
Если так, всё довольно глупо получается.
Луша нахмурилась. Потом, кое-что сообразив, иронически постучала себя согнутым пальцем по бритому виску. Чего это я, в 1812 году у Руси волосы гораздо длиннее были.
Вдруг её осенило. Она вспомнила, как ещё весной, во время очередного визита Г.А, они сидели дома в гостиной и Г. А. рассказывал им о разных важных вещах. В конце разговора они уже немного устали. Руська то и дело подскакивал, с рассеянным выражением лица бродил по комнате, выглядывал в окно. Чувствовалось, что ему не терпится на улицу. Там, судя по всему, между ребятами затевался какой-то очередной фехтовальный турнир.
А Георгий Александрович рассказывал об «эффекте близнецов». «Между близнецами очень сильная связь, — объяснял хронодайвер. — Если нырнёт в прошлое один, то следом может „улететь“ и другой». С его слов выходило вот что. Бодрого человека в здравом уме и твёрдой памяти в прошлое, конечно, не утащит. А вот если заснёшь, вслед за братом или сестрой унесёт обязательно — люди во сне теряют над собой контроль.
«Эффект близнецов», точно! Допрыгалась с раннего утра по лесным тропинкам… Руська-то наверняка в такую рань ещё спал. Всё сходится. И портрет его.
— Я Руську за собой «утащила», — вслух сказала Луша, горестно качая головой, — я, стало быть, и должна его найти. Он-то ведь не знает, почему он здесь. И что я поблизости, не догадывается…
* * *Честно говоря, почему она — здесь, Луша тоже не догадывалась.
Она как-то спрашивала у Георгия Александровича, как хронодайверы определяют, куда ребёнок нырнул. Он ответил — есть специалисты…
— А вы — специалист? — не отставала Луша.
— Ну, отчасти, — уклончиво ответил он. — Видишь ли, бывают простые случаи. Известно, например, про человека десяти лет, что он перед тем как исчезнуть, кино про Спартака три раза за последнюю неделю посмотрел. И дома у него на стенке щит римского легионера прибит, человек его сам из картона смастерил и раскрасил. А ещё у него есть меч-гладиус[17], тоже, правда, деревянный — это уж они вместе с папой выточили. И как ты думаешь, где этого человека искать?
— Ну, точно не в 1812 году, — улыбнулась Луша. — А он и пропал вместе со своим папой? — уточнила она озабоченно.
— Если бы! — Георгий Александрович вздохнул, потёр ладонью лоб, потом уточнил кратко: — Его папа — хронодайвер.
— А его нашли?
— Ищем.
Луша сделала большие глаза. Страшное дело! Куда мир катится, как сказала бы бабушка. Если уж хронодайверские дети пропадают, то что про обычных нырков говорить…
В целом, если следовать логике Георгия Александровича, получалось как-то странно. На что ей, Луше, этот 1819-й год сдался? Она вообще про Беллинсгаузена и Крузенштерна знать ничего не знала до этой весны.
А весной Руськиному дружку Макару попалась какая-то книжка про морские путешествия. «Водители фрегатов» называлась. И он увлёкся вдруг парусами и дальними плаваниями, стал и другие книжки о путешествиях читать, карта мира у него над кроватью появилась.
С этой картой вообще смешная история вышла. Она до того, как её торжественно на стенку водрузили, у Макара полгода за шкафом простояла. Дело так было.
Однажды на уроке Макар нулевой меридиан пытался отыскать. Долго искал. На карте России искал. И никак не мог взять в толк, отчего он не находится. Учительница тоже удивлялась. Она думала, уж Лазарев-то знает, к которой карте подойти, чтобы этот самый меридиан обнаружить.
Словом, к окончанию прошлого учебного года Лазарев карту мира в подарок получил. Лично от географички. Он взял, покраснел, поблагодарил вежливо. И долго эта карта у него дома трубочкой в углу стояла. А весной переворот случился. Макар сам карту достал, развернул и на стенку повесил. Какие-то стрелки на ней начертил, кораблики нарисовал. Увлёкся человек, что тут скажешь.
Словом, если кому и нырять ко всяким Крузенштернам и Беллинсгаузенам, так только Макару. Руська тоже, конечно, заинтересовался всем этим — с Макаром за компанию, — но настоящим фанатом, был конечно Лазарев.
Да, и Макар ещё страшно гордился, что он однофамилец адмирала Лазарева.
Ну, Михаил Петрович Лазарев пока ещё не адмирал. Но он — капитан шлюпа «Мирный», который плывёт в паре «Востоком». Луша улыбнулась. Вот наш Лазарев обзавидуется, когда узнает…
Ой, как это мне сразу в голову не пришло. Ведь в составе российской антарктической экспедиции два судна. Может Руся — на «Мирном»? Ладно, поживём — увидим.
Глава 14. Неожиданная встреча
Шли дни. Давно уже на корабле «Восток» отслужили обычный перед дальним плаванием молебен, для чего Беллинсгаузен вызывал с «Мирного» батюшку Дионисия. Вместе со священником на ялике[18] приезжали сам капитан Лазарев и другие офицеры — лейтенант Анненков, мичман Новосильский. Беллинсгаузен передал капитану «Мирного» жалованье для команды на двадцать месяцев вперёд и предписание на случай разлуки: хоть шлюпы по возможности и должны были держаться вместе, но в непогоду могло случиться всякое. «Потеряв друг друга из виду — искать три дня на том самом месте и производить пальбу из пушек, — велела инструкция, — а по истечении оных независимо от результатов поиска следует продолжить плавание».
И только Луша, которой точно не помешало бы какое-нибудь умное предписание, (потому что сама она понятия не имела что теперь делать и как быть дальше), никаких инструкций, ясное дело, ни от кого получить не могла.
Она лишь окончательно убедилась, что кроме неё на шлюпах экспедиции нет ни одного «зайца». Призрачные надежды на то, что Руся поблизости, улетучились, а впереди её ожидали месяцы плавания в холодных и неприветливых антарктических водах.
* * *«Восток» уходил всё дальше и дальше к югу. Тропическая жара сначала сменилась прохладой, а затем наступили настоящие холода с густыми, непроглядными туманами. Казалось, надвигается ненастная поздняя осень. На самом деле близился декабрь — первый месяц Антарктического лета.
Всё чаще они встречали китов — то и дело над поверхностью океана вскипали фонтаны. Луша с удивлением убедилась, что фонтаны эти были вовсе не струёй воды, как она привыкла видеть на картинках в детских книжках. Киты выдыхали белые столбы пара, который с шумом взлетал кверху, словно из носика гигантского чайника. Выпустив пар, всплывали на поверхность массивные китовые туши, и на них тут же опускались уставшие птицы.
Наконец, «Восток» приблизился к скалистому пустынному архипелагу[19] Южная Георгия. Северный берег самого большого острова Георгии, покрытый снегом и льдом, изучил еще английский мореплаватель Джеймс Кук. Беллинсгаузен собирался описать и «положить на карту» его юго-западное побережье.
* * *Пятнадцатого декабря на шлюпе все поднялись рано — каждому хотелось поскорее увидеть остров. Впрочем, на рассвете Георгию ещё не было видно. Оставалось с нетерпением вглядываться в чёрные тучи над горизонтом, сгустившиеся как раз в том месте, где по расчётам находился берег.
А вокруг кипела жизнь. Киты выбрасывали в воздух фонтан за фонтаном. Хохлатые пингвины обгоняли корабль, выскакивали из воды и перекликались друг с другом. Одиноко парили огромные дымчатые альбатросы. Буревестники — голубые, снежные, чёрные — летали стаями, тут и там сидели на воде. Смелые пеструшки подлетали совсем близко к шлюпу. Глядя на всю эту суету, опытные моряки сразу понимали — берег близко.
К восьми утра пасмурное небо немного очистилось. Сквозь облака стали видны покрытые вечным снегом суровые остроконечные вершины. Великая зыбь с шумом разбивалась об эти мрачные скалы. «Восток» подошёл к острову поближе и двинулся вдоль юго-западного берега Южной Георгии.
Вдруг из залива показался парусный бот[20]. Он двигался навстречу «Востоку», гордо подняв трепещущий на ветру, изрядно вылинявший английский флаг.
Удивлённые этим неожиданным появлением, россияне тут же легли в дрейф[21] и знаками просили бот пристать к шлюпу
Вскоре на ялике прибыли с бота штурман и два матроса. Они, как выяснилось, приняли «Восток» за «китобойца» и намеревались, получив плату за труды, провести его в залив. Там уже стояли два трёхмачтовых судна, принадлежащих английской компании для ловли китов.
Гости рассказали, что стоят здесь уже четыре месяца и промышляют охотой на морских слонов, вытапливая жир из туш убитых животных. Ездят для этого во все здешние бухты, а для ночлегов опрокидывают свои лодки и спят под ними. Растений здесь никаких нет, кроме мха, поэтому огонь разводят, поджигая жир морских животных, а на растопку употребляют шкуры пингвинов, которых в это время года здесь великое множество.
Беллинсгаузен, соблюдая обычаи морского гостеприимства, приказал предложить посетителям грог и сухари с маслом. После угощения в кают-компании повеселевшие гости снова поднялись на палубу. Тут-то Луша и подошла к англичанам — узнать, нет ли среди китобоев юнги её возраста — помня любимую бабушкину поговорку, что язык до Киева доведёт.
— Ноу! — хмуро помотал головой краснолицый рыжебородый китобой и отошёл в сторону, чтобы перекинуться парой слов с кем-нибудь постарше.
Такой ответ Лушу не слишком расстроил: особых надежд она и не питала. Так спросила, на всякий случай.
Второй матрос — жилистый, голубоглазый и русоволосый, с двумя серьгами в одном ухе — вообще ничего не сказал, только молча пожал плечами. Но уходить не торопился. Он стоял, широко расставив ноги, привычные к качке, и прищурясь, испытующе смотрел на Лушу. Будто сам хотел спросить у неё что-то, но раздумывал, стоит ли.
— Я — русский, — наконец, заговорил он. — Я уже рассказал вашему капитану, что бежал во время пребывания российских кораблей в Англии и теперь скитаюсь по промыслам. Рад встретить соотечественников в краях, где до Антарктического континента рукой подать.
Последние слова он произнёс легко, уверенно, как будто речь шла о соседнем переулке. Луша могла бы и заинтересоваться, откуда у гостя такая уверенность в том, что Антарктида существует.
Однако Луша пропустила мимо ушей столь интригующее заявление: приоткрыв рот, она восхищённо смотрела на две серьги, вставленные в ухо.
— А это… — она машинально коснулась пальцами своей мочки, — этот пирсинг… Ну, то есть, эти серьги… Только для красоты? Или что-то… символическое? Я хочу сказать, верно, это что-нибудь да значит?
Китобой прищурился. Ответил не сразу. Сначала удивлённо улыбнулся, подняв брови и качая головой, как будто только что узнал про Лушу что-то такое, что сразу сделало их… близкими, что ли.
Луша смутилась. Опять она что-то не то брякнула, что ли? Что уж, спросить нельзя.
Адамс упоминал как-то про обычай английских моряков вставлять серьгу в ухо — в знак того, что её обладателю довелось пересечь экватор. А потом клялся и божился, что «как он уже однажды экватор пересёк, то и серьгу теперь в ухо вставит всенепременно». А мичман Демидов спорил с ним — экватор пересечь недостаточно, нужно обогнуть мыс Горн, тогда можно будет серьгу вставлять. Словом, мнения разделились…
Подумав немного, Луша уточнила вопрос:
— Вы правда два раза экватор пересекали?
Матрос кивнул. Глаза его смеялись.
— Пересекал. И не только экватор, — загадочно промолвил гость.
Сквозь шум моря и пронзительные крики бурных птиц[22] Луша услышала странное:
— А вы, юнга, по всей видимости, тоже?
Ветер гудел в снастях, шевелил, поднимал кверху концы Лушиного шейного платка.
— Что тоже? — испуганно переспросила она, машинально заправляя бьющийся платок поглубже за воротник.
Китобой выдержал долгую паузу, провожая взглядом огромного альбатроса, парящего в потоках ветра. Раскинув мощные крылья и не делая ни единого взмаха, птица плавно скользила вниз, к самой воде.
— Тоже пересекли не только пространство, но и время, чтобы здесь оказаться.
— Что-о?
Альбатрос, почти коснувшись волны, развернулся грудью к ветру и взмыл вверх. Луша вся подобралась, выпрямилась — как будто стала выше ростом. Покраснев от волнения, спросила звенящим голосом:
— Вы из будущего?
Матрос усмехнулся и молча кивнул.
— Вы — хронодайвер!
Хронодайвер слегка опустил веки и приложил палец к губам.
* * *Киты у самого горизонта продолжали усердно обрызгивать белёсыми фонтанами тёмно-свинцовое небо. Адамс со скучающим видом слонялся по палубе, делая вид, что его очень интересует жизнь млекопитающих.
Давно настала пора гостям покинуть шлюп, а Луша и китобой по-прежнему оживлённо беседовали о чём-то. Вид у них был такой, будто они двести лет знакомы. Луша блестела глазами, и поминутно прижимала ладони к раскрасневшимся, пылающим щекам. Адамс недоумевая, косился на странную парочку, не зная, что и думать.
Но вот промысловики, распрощавшись, отправились восвояси. Сам не зная почему, Роман вздохнул с облегчением.
«Восток» наполнил паруса и двинулся дальше, вдоль изрезанного заливами, скалистого берега Южной Георгии.
Глава 15. Луша и пингвины
После Южной Георгии настал черёд обнаруженной когда-то Куком земли Сандвича, которая на поверку оказалась целым архипелагом. А затем стали встречаться и вовсе неизвестные берега. Что ни день — то новое открытие.