Поясним: в Российской империи евреям разрешено было жить главным образом на Украине и в Белоруссии (эти территории входили в состав Российской империи, как и впоследствии в состав Советского Союза). В Москве, Петербурге и других крупных городах разрешалось жить из евреев только купцам 1-й гильдии и тем, кто получил диплом об окончании университета. А окончить его еврею было совсем непросто, поскольку существовала так называемая процентная норма – ив гимназию, и в университет принимали не более 3—4% евреев от общего числа поступающих. Изменить это положение еврей мог, приняв крещение, – тогда он получал права, равные с другими подданными императора. Но – нередко терял связи с родными, исповедующими традиционную религию этого народа – иудаизм. Трагическая черта дореволюционной жизни – погромы: агрессивные невежественные люди, привыкшие искать в ком-то другом причины своих жизненных трудностей и вообще проблем России, шли громить еврейские лавки, разорять дома, бить и убивать людей чужой веры, иных обычаев. Одни русские убивали, а другие, наоборот, прятали еврейские семьи (обычно многодетные) в своих домах и выставляли иконы в окнах, показывая, что здесь, мол, живут православные. И честные русские молодые люди присоединялись к еврейским дружинам самообороны – чтобы защищать женщин, стариков и детей от гибели. Иногда доходило и до настоящих боев.
Житков описал один из эпизодов такого боя в автобиографическом очерке «Храбрость», где главная тема – юношеская проверка своей храбрости, боязнь трусости. Он с детства «не столько боялся самой опасности, сколько самого страха, из-за которого столько подлости на свете делается». Размышлял над примерами храбрости: «Вот черкес – этот прямо на целое войско один с кинжалом. Ни перед чем не отступит. А товарищ мне говорит:
– А спрыгнет твой черкес с пятого этажа?
– Дурак он прыгать, – говорю.
– А чего ж он не дурак на полк один идти?
Я задумался. Верно: если бы он зря не боялся, то сказать ему: а ну-ка, не боишься в голову из пистолета стрелять? Он бац! И готово. Этак давно бы ни одного черкеса живого не было». И приходит к такому выводу: «Зря на смерть не идут».
И дальше описывает, как «вот про это зря» видел наглядную картину во время еврейского погрома. «Читали, может быть, про эти времена? Но читать одно. А вот выйдешь на улицу часов в семь хотя бы вечера и видишь: идет по тротуару строем душ двадцать парней в желтых рубахах. <...> Дружина „союза русского народа“. <...> Приходит ко мне товарищ.
Приглашает дать бой дружине. Днем, на улице. Я ни о чем другом тогда не подумал, только: неужто струшу? И сказал: «Идет». Он мне дал револьвер. А за револьвер тогда, если найдут, – ой-ой! Если не расстрел, то каторга... наверняка. Уговорились где, когда. «И Левка будет». А Левку я знал. И удивился: Левка был известен как трус... Он боялся по доске канаву перейти. Воин! <...> Мы растянулись вдоль улицы под домами. Вот и желтые рубахи. Улица сразу опустела: еврейский квартал. <... > У меня сердце работало во всю мочь: что-то будет? <...> Все равно найдут. Стрельба на улицах... Военный суд. Виселица.
Вдруг один из дружинников поднял камень – трах в окно. В тот же момент выстрелил наш вожак. Это значило – открывай огонь».
Началась стрельба. То есть – дружина самообороны против дружины погромщиков. Те «все встали на колено и стали палить из револьверов. И вдруг Левка выбегает на середину улицы и с роста бьет из своего маузера. Выстрелит, подбежит и снова. Он подбегал все ближе с каждым выстрелом, и вдруг все наши выскочили на мостовую». Погромщики бросились за угол, «Левка побежал вслед, но его догнал наш вожак и так дернул за плечо, что Левка слетел с ног. <... > Через пять минут уже взвод казаков дробно скакал по мостовой. Дали с коней залп. Левку держали, чтобы он не бросился на казаков. А я только со всей силой удерживал ноги на панели, чтоб не понесли назад. А грудь – как железная решетка, через которую дует ледяной ветер».
Какое убедительное описание! Кто рядом хотя бы стоял с мигом смертельного страха – увидит, что с натуры написано. «Мы, отстреливаясь, благополучно отступили. А Левку едва вытолкали с улицы, он плакал и рвался».
И дальше Житков объясняет разницу между своим состоянием – он выстоял до конца, но испытывал сильное искушение убежать, – и Левкиным, который бросался на погромщиков, и его еле увели: «Я испытывал храбрость, а у Левки сестру бросили в пожар. Лез не зря. У него в ушах стоял крик сестры и не замолк вопль народа своего. Это стояло сзади, и на это опирался его дух».
Помню, как действовало это – в 13—14 лет, когда я впервые читала рассказ! Хотелось тоже с оружием в руках защищать людей, которых убивают только за то, что они другой национальности и веры. Отвратительна была эта жестокая несправедливость.
Так что в книгах Бориса Житкова вы найдете и увлекательный сюжет, и примеры человеческого благородства и мужества.
ПРО ЛЮБОВЬ
1Писатель Александр Грин был уверен, что человек когда-то умел летать. Бесспорным доказательством этого он считал то, что все мы летаем во сне. Это – память об утраченном некогда уменье. Ему было очень печально, что это ни с чем не сравнимое паренье человек заменил самолетом. Он верил – люди снова научатся летать. И описывал тех, кто уже научился:
«Жди, я вернусь, – сказал Друд.
Он сделал внутреннее усилие, подобное глубокому вздоху, вызванному восторгом, – усилие, относительно которого никогда не смог бы точно сказать, как это удается ему, и стал удаляться; с руками за спиной, сдвинув и укрепив на тайной опоре ноги. Лицо его было обращено к облачной стране, восходящей над зеленоватым утренним небом. Он не оглядывался». Его собеседник видел, «как уменьшалась его фигура, плывущая как бы по склону развеянного туманом холма...» («Блистающий мир»).
А те, кто еще не умеет летать, но умеет по-настоящему полюбить, – испытывают чувство, близкое к ощущению полета. Только не всякому это, наверно, дано. Грин умеет описывать тех, кому дано.
Конечно, обязательно надо прочитать всем известные «Алые паруса» – рано или поздно. На мой взгляд, – лучше всего не позже 15 лет. Но кто не успел прочитать и уже отметил свои 16 или 17 лет – все равно читайте! И поскорей! Про трогательную Ассоль, про всю эту прекрасную историю – как совсем юная девушка встретила все-таки своего принца и как вся деревня, считавшая ее дурочкой, рот открыла, когда тот и правда приплыл к ней под теми алыми парусами, о которых она все твердила, а ей никто не верил.
Но я хочу сказать про гораздо менее известные его рассказы – например, «Позорный столб» и «Сто верст по реке».
Оба они про любовь и кончаются одинаково. Чего вообще-то обычно не позволяют себе такие хорошие писатели, как Грин, но, значит, ему зачем-то было это нужно. И оба рассказа он закончил такими словами: «Они жили долго и умерли в один день».
2Тут самое интересное в том, что любовь – да еще на всю жизнь! – в обоих рассказах возникает в совершенно необычных обстоятельствах. В одном человек влюбился в девушку, а Дэзи (так ее звали) была к нему (как и ко всем другим, впрочем) вполне равнодушна. Он взял да и похитил ее – увез на лошади. Понятно, что она при этом чувствовала. Александр Грин так описывает ее: «Она была очень хорошенькая и тихая. Кто долго смотрел на нее, начинал чувствовать себя так, словно все его тело обволакивает дрожащая светлая паутинка». Потом лошадь его оступилась и сломала ногу, его настигли – через час после похищения. «... Девушку, лежащую в обмороке, оттащили к кустам. Братья Дэзи, ее отец и дядя молча били придавленного лошадью Гоана, затем, утомясь и вспотев, отошли, блестя глазами, а с земли поднялся растерзанный облик человека, отплевывая густую кровь». Вот тут, по-видимому, – Грин об этом ни слова не пишет, но мы можем об этом догадываться из дальнейшего, – нежная душа очнувшейся от обморока девушки (а Грин был глубоко уверен, что у девушки должна быть нежная душа) воспротивилась тому, что четверо так жестоко избили одного. Пусть даже он и поступил с ней так плохо.
Потом по обычаю той неведомой страны, которую так красочно описывает Грин, – ближе всего это к Америке времен ее заселения, когда люди занимали участок земли и ставили там свою палатку, – похитителя привязали к позорному столбу, «скрутив руки на другой стороне столба; в таком виде, без пищи и воды, он должен был простоять двадцать четыре часа и затем убираться подобру-поздорову куда угодно».
И вот ночь. Пленник стоит, облизывает разбитые губы, переминается с ноги на ногу. Думает – как же он простоит, весь избитый, всю ночь и еще целый день?
... И вдруг он видит прямо перед собой лицо девушки. Дэзи! (Это вообще-то любимое женское имя Грина). «И вы... посмотреть!..» А она говорит: «Мне ужасно жаль вас». И гладит его по голове.
Наутро, а не к концу дня, как предполагалось, его развязывают и отпускают. Лошадь за ним сохранили, и вот он едет – неизвестно куда, покинув свой поселок. «На повороте к горам, где за синей далью чащи шла дорога к большому портовому городу, Гоан, услышав сзади неясный шум, повернул голову, продолжая ехать и мрачно думать о будущем. Стук копыт явственнее выделился в лесном гуле». А кто нагонял его и что было дальше – узнаете из самого рассказа.
Второй рассказ – «Сто верст по реке» – начинается так: «Взрыв котла произошел ночью. Пароход немедленно повернул к берегу, где погрузился килем в песок, вдали от населенных мест. К счастью, человеческих жертв не было. Пассажиры, проволновавшиеся всю ночь и весь день в ожидании следующего парохода, который мог бы взять их и везти дальше, выходили из себя. Ни вверх, ни вниз по течению не показывалось никакого судна».
Среди застрявших неизвестно на какое время пассажиров – один, у которого есть серьезные причины торопиться. Наконец он покупает у рыбака лодку, чтобы дальше плыть на ней. Ему не хватает денег. Девушка с этого же парохода, которая очень спешит к больному отцу, дает ему недостающие деньги и просит взять с собой. Герой – его зовут Нок, но девушке он называет другое имя, Трумвик (и это потом помогает ей его спасти...), – терпеть не может женщин: «Личность, отдельное лицо, вы ли, другая ли кто – для меня все равно, в каждой из вас я вижу, не могу не видеть, представительницу мирового зла». Но все-таки они плывут вместе. Нок рассказывает историю, после которой он и возненавидел женщин: «У меня был приятель. Он безумно полюбил одну женщину. Он верил в людей и женщин. Но эта пустая особа любила роскошь и мотовство. Она уговорила моего приятеля совершить кражу... Этот молодой человек был так уверен, что его возлюбленная тоже сошла с ума от любви, что взломал кассу патрона и деньги передал той – дьяволу в человеческом образе. И она уехала от мужа одна, а я...
Вся кровь ударила ему в голову, когда, проговорившись в запальчивости так опрометчиво, он понял, что рассказ все-таки необходимо закончить, чтобы не вызвать еще большего подозрения. <... >
– Что же, – вполголоса договорил Нок, – он попал на каторгу».
Девушка спрашивает:
«Он и теперь там?» – и говорит, что ей его жалко, но что «человек этот не виноват.
– Кто же виноват?
Нок затаил дыхание.
– Конечно, она.
– А он?
– Он сильно любил, и я бы не осудила его.
Нок смотрел на нее так пристально, что она опустила глаза.
Догадалась или не догадалась?.. »
Самое интересное разворачивается в рассказе дальше, и я надеюсь, что вы найдете его и дочитаете.
3...Когда я беру в руки повесть Р. Фраермана «Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви» – мне снова кажется, что никто не написал лучше о первой любви. А может, и вообще о любви.
Там есть какая-то невидимая связь с Грином – героиня повести, Таня, чем-то напоминает мне Ассоль.
Сам автор вспоминал о том, как была написана эта книга: «Особенно мне трудно начало: написать первую фразу. Она, как мне кажется, имеет решающее значение и определяет тон всей вещи, ее ритм... Я долго раскачивался и перед тем, как начал писать „Динго“. У меня был договор на так называемую школьную повесть. Что это за школьная повесть, ясно никто себе не представлял... » В юности, в студенческие годы (учился будущий писатель в политехническом институте в Харькове) он был на практике у берегов Тихого океана. «Особенно я полюбил тунгусов, этих веселых неутомимых охотников...» (раньше тунгусами называли эвенков; сейчас их в России примерно 30 тысяч). «Там-то я наблюдал много примеров дружбы тунгусских мальчиков-подростков с русскими девочками, примеры истинного рыцарства и преданности в дружбе и любви. Там я нашел своего Фильку».
Филька – сын охотника – в повести тайно и безответно влюблен в Таню. А она, что называется, с первого взгляда полюбила Колю. Вся повесть пронизана этим сильным и мучительным Таниным чувством.
Ее отец полюбил другую женщину и ушел из семьи, когда Таня была совсем маленькая. У новой его жены – племянник Коля, который растет в их семье. И вот отец, которого Таня никогда не видела, приезжает – вернее, приплывает из Владивостока на пароходе – со своей семьей в их город. Таню все это очень волнует, она уже успела поплакать – от обиды за маму (у которой любовь к бывшему мужу так и не прошла), за себя... Она идет его встречать – с таежными цветами, выращенными ею на грядке. Но «как в толпе она узнает отца, которого никогда в своей жизни не видала?». А тут санитары несут на носилках мальчика.
«– Что с ним? – спросила Таня.
– На пароходе заболел, малярия, – коротко ответил санитар».
Мальчик «долгим, немного воспаленным взглядом посмотрел на Танино лицо.
– Ты плакала недавно? – спросил он вдруг.
Таня закрыла цветами свой рот. Она прижала их
к лицу, словно эти несчастные саранки имели когда-нибудь приятный запах. Но что может знать больной мальчик о запахе северных цветов?
– Ты плакала, – повторил он твердо.
– Что ты, что ты! Тебе кажется это, – ответила Таня, кладя к нему на носилки цветы. – Я не плакала. Это какой-то толстый мальчишка бросил мне в глаза песком.
И человек, последним сбежавший с трапа на пристань, уже никого не увидел, кроме одинокой девочки, печально поднимающейся в гору».
А мальчик – с его необычной репликой – сразу покорил эту девочку.
4Девочки в этой повести говорят о любви – трогательно и, может быть, смешно. Но Танино чувство – все-таки очень сильное, захватывающее ее почти целиком.
«Бывают разные виды любви, – сказала толстая девочка Женя». На мой взгляд – уже немного смешно. И одновременно серьезно.
«– А ты любила когда-нибудь? – спросила Таня.
– Любила, – ответила Женя, – только это было давно, еще в третьем классе.
– Но как же ты узнала об этом?
– Очень просто. Он просит, бывало: «Женя, покажи мне задачу». А я знаю, что показывать нельзя. «Не буду», – говорю себе. Но он скажет: «Женя, я больше не буду тебя дразнить». Ну и покажешь. Ничего со своим сердцем поделать не могла. А теперь прошло. Увидела, что плохо стала заниматься, и бросила. Решила – довольно.
– Но как же ты это сделала? – с любопытством спросила Таня.
– Очень просто! Перестала смотреть на него. Не смотрю, не смотрю – и забуду».
Но Таня понимает, что этот рецепт – не для нее.
«Обе они помолчали.
– Да, это правда, – сказала Таня, – бывают разные виды любви, – и внезапно ушла, не промолвив больше ни слова».