1.1. Летчики о своем «Я» и внутреннем мире Души
Этот раздел посвящается тем, кто избрал профессию авиационного врача. Я ей отдал 55 лет. И на склоне жизни могу сказать, за что же я люблю авиацию.
Авиация для меня – не сила двигателей, не мощь грохота и огня и даже не высь. Авиация – это Личности, это натуры, это люди с изюминкой.
В авиации всегда юмор, когда тошно; всегда Вера, когда туман; всегда плечо, когда трудно; всегда гражданственность, когда слабина; всегда открытость, искренность. В авиации бывает, все бывает, когда и все… на одного, а ОН ОДИН ОТДАЕТ СЕБЯ за всех. В авиации есть ЦЕЛЬ, есть глубина нравственных Душ, есть открытые глаза. В авиации два беспорядка: у человека крыльев нет, но он летает, а самолету приятнее взлететь супротив ветра. Я люблю авиацию, она держится на капитанах, на вторых пилотах, значит, на молодых орлах. Все, что написал, есть, но это надо уметь увидеть, что возможно только в том случае, когда будешь понимать дух летчика и чувствовать его душу во всех ее проявлениях.
Именно с этой целью, как педагог, врач и психолог, я предлагаю врачам авиационным прочесть материалы, где вживую можно увидеть Дух, Душу, Совесть, Ум летчика и даже более того – Истину о нем.
Естественно, изложенные материалы о гражданской авиации, не могли охватить многостороннюю, напряженную ответственную работу авиационных врачей, клиницистов, руководителей медицинских служб сотен авиаобъединений на федеральном и региональном уровнях, работу ЦВЛЭК и других служб. Перед нами стояла другая задача – сблизить понимание летного состава с авиационными врачами в общей работе по повышению эффективности в достижении экономического успеха своих производственных коллективов.
Это пока болезненный вопрос: гласное, полугласное, негласное противостояние между летчиками и врачами. В определенной степени оно имеется и в США. Приведем выдержку из статьи командира корабля Т. Мерфи, главного вице-президента по техническим стандартам международного профсоюза линейных пилотов авиакомпаний.
Вот его основные мысли:
– включение в состав требований медицинского освидетельствования психологических критериев для экспертизы психологических дефектов летчика открывает широкую дорогу злоупотреблениям и произволу;
– каким образом ВЛК или конкретный авиационный эксперт будет оценивать способности летчика;
– каким образом авиамедицинский эксперт средней подготовки, по образованию врач, после краткого общения может вынести заключение о его личности;
– о способности к летной работе могут судить только сами профессионалы;
– мне неизвестно, какой европейский университет или другое высшее учебное заведение может реализовать курс подготовки авиационных психологов;
– пилоты могут достаточно надежно проинспектировать самой практикой повседневной профессиональной работы.
Нет необходимости комментировать, так как данные пассажи говорят о рефлекторном недоверии.
В гражданской авиации России есть своя кафедра авиационной и космической медицины. Специализация авиационных врачей проходит на базе лечебных учреждений, Центрального военного научно-исследовательского авиационного госпиталя МО, Института авиакосмической медицины, ЦВЛЭК. В настоящее время профессором Г. Л. Стронгиным при Центральной клинической больнице ГА создано подразделение по сертификации и лицензированию авиаврачей. А вот дальше в авиаотрядах наступает вакуум. Взаимоотношения между врачами и летчиками слишком деловые. Да и видят друг друга не каждый день. Действительно, авиационный врач ГА знает не в полной мере профессиональную специфику не вообще, а конкретных летчиков, психологию каждого, его жизнь и умонастроения. Руководством (летным) он фактически недовостребован как специалист по человеческому фактору, хотя бы как эксперт при расследовании инцидентов. Он отдален от летной атмосферы. Он – «человек по вызову». И это положение, естественно, создает негативную ситуацию, так как перед ВЛЭК теперь летчик оказывается в положении «человек по вызову». Сближать позиции возможно только на доверии, на уважении к профессионализму друг друга.
Экспертиза есть медицинская (лечебная), но есть и профессиональная (авиамедицинская). Профессиональная экспертиза в спорных случаях должна производиться по результатам исследований в полете, с участием летчика-эксперта в возрасте не моложе 45 лет. Сертификация авиационных врачей должна быть на федеральном уровне с привлечением клиницистов, ученых, авиационных врачей, экспертов ЦВЛЭК. В совет директоров авиакомпаний должен входить представитель медицинской службы.
Хорошо подготовленный (профессионально) врач в области авиационной психофизиологии, психологии деятельности летных экипажей всегда друг для летчика, человек для приятного общения. То, что может поведать летчик (член экипажа), ни в какой книге, тем более медицинской, не прочтешь. Летчик – это не просто открытая книга, это «небесная» книга творческой лаборатории. Все дело в том, что ее нужно уметь читать. Она ведь написана духовным шрифтом. Проиллюстрируем эту мысль ответом на анкету заместителя командира эскадрильи капитана С. С. Иванова[4] и ответами на специально поставленные вопросы.
Что касается ответов Станислава Серафимовича Иванова, то он формулировал их, будучи больным раком легкого III степени.
В психологическом опроснике, предложенном С. С. Иванову, были вопросы о том, как, когда, в каком виде проявляется начало потери любви, интереса к летному делу, каковы причины этого явления, как поступать в этом случае. Понятие «излетанность» интересовало нас не только с медицинской, но и с социально-психологической точки зрения. Считаем полезным привести полностью вопросы и ответы.
– Существует ли такое явление, как излетанность?
– Существует, если под ним понимать, что в какой-то момент своей летной работы летчик теряет интерес к летному делу, у него появляется полетобоязнь, желание переменить профессию, списаться на нелетную работу.
Конечно, это случается не вдруг. Этот процесс может длиться долгое время, как и любая болезнь, но обнаруживается и проявляется для окружающих, да и для самого себя, как-то неожиданно. Чаще всего это обнаруживаешь сам, реже – окружающие, так как в авиации, в полках нет специалистов по этим болезням. Да это не так уж и страшно! Важно, что в конце концов это обнаруживается и, как правило, вовремя.
– Каковы причины этого явления?
– По моему мнению, основной причиной излетанности летчика является то, что он и не был «влетанным». Это было в нем заложено в самом начале. Только этого не было видно ни ему самому, ни окружающим.
А если говорить конкретно, то причин очень много, всех не перечислить, можно только отобрать несколько интересующих нас.
1. Причины физиологические.
Во-первых, это болезни и физиологические особенности человека. Пока молод летчик, его организм все факторы полета компенсирует. Но потом, с возрастом, они все больше и больше проявляются и полеты становятся для него не в радость, а в тягость.
Обычно эти причины в первую очередь замечает сам летчик. Врачи узнают обо всем позже, потому что летчик по разным причинам скрывает свои болезни и переживания, вначале стесняется, затем по другим соображениям (престиж, семья, неизвестность, пенсия, отказ от благ и т. д.). Причем в большей степени скрывает от врачей и командиров. Близкие товарищи об этом осведомлены и помогают ему скрыть недуги. Примеров предостаточно. Был у нас отличный летчик М. Ходкевич, он скрывал, что у него плохое зрение. Изучив наизусть таблицы для проверки зрения, он обманывал медкомиссию. Как он управлялся в воздухе, это только ему известно.
Это все так, когда болезнь проявляется ясно. Летчик чем-то компенсирует свои недостатки и продолжает летать. Причем это касается только «влетанных» летчиков, с призванием. Остальные, когда им невмоготу, списываются. Если назвать этих летчиков потенциальными аварийщиками, то это будет преувеличением, так как они делают все сознательно, трезво оценивают свое положение и умеют компенсировать свои недостатки. Они летают либо до самой пенсии, либо до тех пор, пока станет уже невмоготу.
2. Причины, связанные со свойствами личности.
Как и в любой другой профессии, есть летчики с призванием и без него. В начале летной работы (тем более среди курсантов) это трудно заметить. Почему? На всех лежит налет романтики, новизны, заинтересованность, престижность профессии, здоровье и многое другое.
И под этим налетом все кажутся одинаковыми, желающими летать, но одним это в охотку, а другим уже в тягость. Им, другим, уже нужно делать над собой усилие. Я помню себя в эту пору. Я мог находиться на аэродроме сутками, мне не хотелось ехать в отпуск, и я не мог дождаться его конца. Я ехал из отпуска с радостью. Где-то к 3–5-му году летной работы начинается расслоение. Одни воспринимают учебную программу с ходу, у них все получается, другие – с трудом, они отстают от первых. Они начинают ощущать свою неполноценность, рвение их все больше ослабевает. Они теряют авторитет не только у командиров, но у своих товарищей и в семье. Это, конечно, способствует потере летной направленности и ускоряет ее.
– В чем проявляется потеря направленности на летную работу?
– Проявляется она в первую очередь в поведении этого человека, вернее в изменении поведения. Меняются характер, отношение к работе, взаимоотношения с товарищами, с командирами, с семьей. Человек становится раздражительным или угрюмым. Вся острота вопроса заключается в том, что эти проявления можно заметить в основном только в период перехода. Затем мы привыкаем к его новому облику или маске, и он нам уже не кажется особенным, не привлекает нашего внимания. Мы просто забываем его прошлое и принимаем его таким, каков он есть. А если он прибыл из другой части? Мы же тогда вообще не знаем его прошлого, а следовательно, и настоящего.
Конечно, проявляется это в первую очередь в отношении к работе. Какие здесь примеры? Он теряет интерес к работе, т. е. не ругается с командиром эскадрильи за плановую таблицу, не печалится, когда полеты отменяют.
В полетах ему обязательно что-то помешает выполнить задание, любит простые полеты (по схеме, в зону). Бывает доволен, когда полеты отменяются из-за плохой погоды или по каким-либо другим причинам.
– Есть ли скрытые симптомы этого явления?
– Я уже упомянул, что заметить скрытые симптомы легче всего в переходный период. Но для этого нужно вести кое-какие наблюдения, а то можно и не заметить. Обычно мы удивляемся: «Надо же, был человек как человек, а оказался…»
– Есть ли конкретные примеры?
– Идет в наряд дежурным по аэродрому, штурманом и т. д. Особенно накануне учений, сложных полетов. Командиры интуитивно чувствуют это, стараются идти ему навстречу.
К полетам готовится старательно, подробно, до мелочей, все это аккуратно записывает в тетрадь, т. е. хочет показать, что он старается, чтобы не подумали, что он отказывается от полетов из-за болезни и слабой подготовки, а не по объективным причинам.
На старте делает беззаботный вид, участвует в разговорах, шутит. Но когда дело подходит к полету, серьезнеет, уединяется. Тщательно принимает матчасть, суетится без толку. Много сидит в кабине перед запуском, что-то делает. Летает чисто, но напряженно, уткнувшись в приборы. От приборов отвлекается очень редко, много говорит по радио. Постоянно докладывает о своем местонахождении и своих действиях. Старается получить подтверждение, что его видят и следят за ним. Если не отвечают, то будет добиваться, пока не ответят. Очень боится потери связи. Он из тех, кто забивает эфир. Без связи летать не может, прекращает задание и идет, на свою точку, беспрерывно запрашивая пеленг. При перехватах очень боится сблизиться с целью, как правило, близко не подходит.
После полета возбужден, хочет всем рассказать, какая сложная погода, что с ним случилось и как он с честью справился с полетом.
В простых условиях летает охотно, особенно любит провозные полеты (не один ведь). Радуется, если полеты закроют из-за погоды. До 1-го класса, как правило, не дотягивает.
Конечно, я описал гипотетического летчика. В жизни все сложнее: не все симптомы присущи каждому и выражены по-разному, и наше восприятие разное. Над нами довлеет данная в самом начале каждому пилоту характеристика. Поэтому мы иногда не замечаем происходящие изменения в его характере, в отношении к работе, к товарищам и т. д.
– Когда и как летчик открывается?
– Конечно, это все относительно. Мы постоянно в чем-то открываемся, но не каждый это замечает. Это можно заметить, если установить тщательное и непрерывное наблюдение. Тогда количество перейдет где-то и в качество. Такое наблюдение, я имею в виду специальное, у нас не ведется. Поэтому мы замечаем какие-то отклонения только в экстремальных случаях, в сложной обстановке, когда летчик столкнется с такими обстоятельствами, преодолеть которые он не в силах. Откроется он и тогда, когда в результате его действий пострадали его товарищи. Тут может быть и срыв ответственного задания, и аварийная ситуация, и неоправданные надежды. В этом случае коллектив может ему все высказать начистоту. Это одна из сильнейших психологических травм.
– Когда и как можно определить, что летчику становится трудно летать?
– Когда? Да в любой момент. Все будет зависеть от наблюдателя. Один заметит раньше, другой – позже. Есть тонкие психологи, есть толстокожие. Одного интересует поведение товарища, другого – нет. Как говорится, лишь бы человек был хороший. Кстати, вот это положение иногда очень важно. Мы часто хорошему другу, товарищу, которому симпатизируем, приписываем соответственно и хорошие профессиональные качества. Мы не хотим видеть в нем плохое, поэтому прощаем ошибки, отклонения, закрываем глаза на проявление трусости. Считаем, что это какое-то минутное проявление слабости. Тебе (обращается к автору книги) ведь приходилось быть в самолете при прыжках с парашютом. Вспомни, если понаблюдать за прыжками с парашютом из самолета со стороны, то здесь очень четко прослеживается поведение человека от нормального состояния до чувства страха.
Вначале все шутят, затем одни затихают, другие, наоборот, взвинчиваются. А перед прыжком у всех лица серьезные, шуток уже нет. Вот если такое лицо увидишь у летчика перед сложным полетом, то можешь сразу сказать, что он опасается полета.
– Какая должна быть тактика у командира?
– Конечно, не такая, чтобы как можно скорое выявить их и списать, пока ничего не случилось. Я уже в самом начале высказал свое мнение по этому поводу. Я считаю, что излетанные летчики не увеличивают аварийность. Это не значит, что раз излетался – вот-вот разобьется. Да и где тут критерии: вот этот излетался, а этот еще нет. В любой профессии есть люди, которые живут своим делом, другие – относятся нейтрально, без лишних эмоций, а третьи – теряют интерес к своей профессии. Это не значит, что они не могут исполнять свои обязанности, они исполняют их хуже, чем первые, без риска и без удовлетворения. Ну и что? Если идти по пути избавления от этих людей, то можно прийти к тому, что мы разгоним всю науку, там ведь не все делают открытия.
– Какая должна быть тактика по отношению к этим летчикам?
– Хороший командир должен знать своих пилотов досконально, кто чем дышит и на что способен. Отсюда и тактика: давать задания с учетом способностей летчика и его возможностей. Боится летать ночью в СМУ, в облаках, при минимуме, так и нечего ему эти полеты планировать. Мы говорим, что должны повышать мастерство. А если он уже не способен повысить его, если это его потолок. Незачем его насиловать. Вот когда насилуют, тогда и ломается человек, что может привести к увеличению процента аварийности. Это в общих чертах. А выявлять нужно и должно. Но для этого разбить своих пилотов на группы (условные): кто долетывает до пенсии, но здоров; кто нездоров, но летать может; кто болеет и летать не может. Но последнее – это больше функция врача.
Конечно, командиру хочется, чтобы все пилоты были асами. Поэтому от плохих хочется избавиться, хороших попридержать. Если идти дальше, то мне кажется, что в каждом полку эскадрильи должны комплектоваться по профессиональному уровню. Одна – асы, любое задание по плечу, вторая – как бы переходная, третья – молодежь. Из переходной по мере поступления летчиков направляют в первую, худших из нее – во вторую. В этом есть дискриминация, но я считаю это лучше, чем все эскадрильи и звенья будут составлены из хороших и плохих. Результаты-то будут ориентированы на худших. Как может выполнить задание звено или пара, если пилоты стоят на разных уровнях?