А волшебник выбросил папиросу в урну и, забыв о своей обычной степенной неторопливости, прямо-таки бегом направился ко мне, задрав полы роскошной красной шубы, расшитой золотом и серебром.
— Ты здесь? Вот и прекрасно. Значит, можно начинать? «Идет к нам, дети, Новый год!»
Этими словами он каждый день начинал представление, хотя на дворе уже была середина февраля.
Я остановил Деда-Мороза:
— Не хочу больше встречать Новый год в феврале!
— Что? Что?! — изумился он. — А зачем этот портфель? Ты решил! Теперь носить призы и подарки в портфеле? Боюсь, они гам помнутся. Принеси лучше завтра авоську.
— Завтра я сюда не приду…
— Не придешь?
— Выпишите меня, пожалуйста, из Страны Вечных Каникул!
Я протянул Деду-Морозу пригласительный билет с постоянной пропиской.
— Везде трудней прописаться, чем выписаться, — сказал Дед-Мороз. — А у нас, в Стране Вечных Каникул, наоборот: выписаться гораздо трудней.
— Почему? — испугался я. — Почему трудно меня выписать?
— А ты о нас подумал? Мы же все останемся без работы до следующих зимних каникул!
— Почему?
— Потому что придется закрыть Страну Вечных Каникул. Ты же у нас единственный каникуляр! Мы должны тебя беречь и лелеять!
— А эти зайцы, лисы, медведи? — спросил я.
— Развлекая тебя, все мы трудились. Значит, никто из нас не был каникуляром. Ты понимаешь?
— Да-а…
— Вот и выходит, что страну-то придется закрыть за неимением населения.
И правда, в каждой стране ведь должно же быть хоть какое-нибудь население. Ну хотя бы состоящее из одного человека! Я понимал это. И все же решительно произнес:
— И закрывайте ее! Кому она нужна? А ты, дедушка, вполне можешь уйти на пенсию. Как дядя Рома… И в дни зимних каникул работать… на общественных началах. Так многие пенсионеры делают. Я их теперь хорошо знаю. Подружился!
— А как поступить со Снегурочкой?
— Молодым везде у нас дорога! — воскликнул я.
— О, это верно, — задумчиво произнес Дед-Мороз. — Может быть, перевести ее на другую работу? До следующих зимних каникул… Куда-нибудь на Крайний Север. Или в Антарктиду!
— Зачем так далеко?
— Чтоб не растаяла… до следующих зимних каникул.
— Так вы меня отпускаете? — с надеждой спросил я.
— Сейчас напиши заявление: «Прошу выписать…» и так далее, — деловито сказал Дед-Мороз. — Я сбоку поставлю резолюцию. И пойдешь к Снегурочке: она у нас ведает вопросами прописки и выписки.
Я достал из портфеля новенькую тетрадку. Но мне жаль было вырывать из нее чистый лист. Тогда я вынул из середины розовую промокашку, написал на ней заявление чернильным карандашом и протянул Деду-Морозу. Он послюнявил немного кончик моего карандаша и вывел в левом углу лиловую резолюцию: «Из каникуляров отчислить. Страну Вечных Каникул закрыть! Дед-Мороз».
— Отдай Снегурочке: она все оформит.
— Дедушка, — тихо сказал я, — у меня к тебе есть еще одна очень большая просьба…
— Ну, на прощание готов исполнить. О чем твоя просьба?
— Я ведь почти целую учебную четверть пропустил. Не можешь ли ты все знания за это время как-нибудь мне в голову… вложить, что ли?
Дед-Мороз обнял меня и накрыл своей бородой:
— Этого ни один, даже самый могущественный и квалифицированный волшебник сделать не сможет! Знания — без учения и труда? Нет, этого, милый, никто не сможет…
Я видел, что ему не хотелось отказывать мне в последней просьбе. Не хотелось, чтоб наше прощание было грустным. И он погладил меня рукавицей по голове:
— А вот сделать так, чтоб ребята в классе тебе помогли, это я могу…
— Не надо, не беспокойся, — ответил я.
Я был уверен, что Валерик поможет мне и так, без вмешательства волшебной силы. Я знал своего лучшего Друга…
— Ну что ж! Как хочешь, — сказал Дед-Мороз.
Он уже готов был уйти, но тут я вспомнил:
— А оправдательная справка? Меня же не пустят в школу. Раньше, если я пропускал занятия, мне давала справку мама. Или выписывал доктор.
— Снегурочка оформит, — сказал Дед-Мороз.
Я пошел к Снегурочке. Вернее, она сама катила мне навстречу на серебристых роликах. Я протянул ей промокашку с резолюцией Деда-Мороза.
— А пригласительный билет? — спросила Снегурочка.
Я протянул ей билет. Снегурочка положила его на одну ладошку, накрыла другой, потом потерла ладошку о ладошку и отдала мне. Но это уже был не билет, а справка о том, что я «в течение полутора месяцев проходил курс лечения в медицинском учреждении». Внизу стояла подпись: «Врач Елкина-Иголкина».
— Сегодня у нас день закрытия! — громко в рупор объявила Снегурочка. — Закрывается Страна Вечных Каникул, закрывается ее столица — Докмераб, закрывается «Стол заказов»!
Когда я вышел на улицу, дощечек со словом «Ремонт» у входа уже не было.
«На дне закрытия я сегодня уже побывал. Может быть, успею еще и на день открытия!» С этой мыслью я, «вылеченный» и «отремонтированный», помчался по тротуару, размахивая портфелем.
И вскоре очутился на той самой дороге, по которой я мог бы идти зажмурившись, если бы в моем городе по тротуарам не спешили пешеходы, по мостовой не мчались автомобили и троллейбусы и на каждом углу не подмигивали бы своими разноцветными глазами светофоры.
Сказки кончаются благополучно: одни свадьбой, другие пиром. И такими, к примеру, словами: «Я там был, мед-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало…» По случаю своего возвращения из Страны Вечных Каникул я тоже закатил пир, если не на весь мир, то по крайней мере на весь двор. Тут-то и пригодились мне все призы и подарки, от которых (о, чудо!) меня как-то сразу вновь перестало тошнить.
Меда и пива не было, но были медовые пряники. И я там был, чай с пряниками пил. По усам ничего не текло, потому что усов у меня тогда еще не было, но в рот попало. И немало!…
ЧЕРЕЗ МНОГО ЛЕТ…
Вчера в нашей квартире раздались три торопливых, словно догоняющих друг друга звонка. Я побежал открывать дверь так стремительно, как бегал, услышав эти звонки, раньше, много-много лет назад… Соседка изумленно протерла глаза: ей показалось на миг, что она вместе со мной вернулась в те далекие годы. На пороге стоял Валерик… Он приехал в наш город на несколько дней.
Валерик почта не изменился: был таким же маленьким и худеньким, как прежде, словно навсегда остался мальчишкой. Только на носу появились очки, и от этого, как сказала мама, «лицо его стало еще интеллигентнее».
Мама почему-то очень смущалась: то называла Валерика на «вы», то на «ты». А один раз даже назвала по имени-отчеству. Когда он закурил, она вскрикнула: «Ты куришь!» — как вскрикнула бы много лет назад, когда мы были школьниками…
Мы с Валериком подошли к окну и выглянули во двор, где было все то же футбольное поле и та же крокетная площадка.
Валерик неожиданно повернулся ко мне и голосом заклинателя произнес:
— Смотри на меня внимательно: в оба, глаза! Слушай меня внимательно: в оба уха!
И я вдруг вспомнил, как однажды, в последний день каникул, сказал Валерику-гипнотизеру: «Ах, если бы эти каникулы никогда не кончались!»
Валерик тогда вот так же, как вчера, пристально взглянул на меня и голосом заклинателя произнес: «Смотри на меня внимательно: в оба глаза! Слушай меня внимательно: в оба уха! Вообразим, что твое желание сбылось! Что тогда будет? Все начнется с Дома культуры медицинских работников, куда ты сегодня идешь на Елку!…»
И он стал придумывать сказку — ведь я уже говорил вам, что он был сочинителем и фантазером. А я… Я в тот день провалился в Страну Вечных Каникул… Как проваливаются в сон. Как иногда погружаются в мечту, может быть, вздорную, но неотвязную.
Наверно, Валерик и правда был немножко гипнотизером: я поверил, что все, о чем он рассказывал мне, случилось на самом деле. Я так твердо в это поверил, что даже сумел сейчас, через много лет, пересказать вам эту историю от своего имени, кое-что, конечно, изменяя и добавляя на ходу.
Рассказывая, я вновь переживал свое детство… И вновь удивлялся, почему Валерик был не подвластен волшебству. Хотя, в общем-то, ясно почему: сказка сама была подвластна ему, его выдумке и фантазии — ведь это он сочинил ее… Впрочем, не все в этой сказке выдумка. Нет, не все…
Кружок юных укротителей у нас был. И Дом культуры медицинских работников тоже был. И Елка там была. Это я точно помню.
КОЛЯ ПИШЕТ ОЛЕ, ОЛЯ ПИШЕТ КОЛЕ
ОЛЯ И КОЛЯ
Шоссе длинным серым клинком рассекало лес, казавшийся непроходимым. Но, подъезжая к тому месту, где клинок шоссе перекрещивался с другим клинком, тоже рассекавшим лес, но более отточенным, сверкающим и широким — с уральской рекой, — шоферы и их спутники удивленно вздрагивали: непроходимые лесные заросли трубили горнами, пели и даже дискутировали на тему: «Может ли мальчик дружить с девочкой?» И только уже у самого моста стрелка, нацеленная на лес, все объясняла: "Пионерский лагерь «Сосновый бор» было написано на ней выцветшими от солнца и дождя буквами.
Дискуссии устраивал главный редактор лагерной радиостанции «Голос в лесу» Лева Звонцов. В школе Лева тоже отвечал за радиопередачи, а заодно уж и за дружинную стенгазету… Почти все ребята давно знали друг друга: раньше они жили на Севере, где родители их построили алюминиевый завод, а потом родители переехали на Урал, чтобы строить другой алюминиевый завод, и ребята переехали тоже. Они учились в одной школе, отдыхали в одном пионерском лагере «Сосновый бор» и все знали, что лучше Левы Звонцова никто не умеет заводить разные споры и дискуссии.
У соцгородка, который строили их родители, было странное и не очень благозвучное имя: «БАЗ», что означало: «Большой алюминиевый завод». Взрослые люди были очень заняты, и у них, видно, не хватало времени придумать городу другое название. А у ребят свободного времени было побольше, особенно летом, в лагере, и Лева Звонцов по радио объявил конкурс:
Пионер! Поработай мозгами своими
И придумай для города новое имя!
В лесу, на свежем воздухе, заработали мозгами сразу двести тридцать ребят. И вот по вечерам, хрипло вторгаясь в бесконечную птичью болтовню и приливами набегающий сосновый шум, Лева Звонцов стал устраивать такие радиобеседы:
— Расскажи-ка радиослушателям, какое имя ты хочешь дать нашему городу!
— Город, который мы сами построим…
Репродуктор, черным гнездом примостившийся меж сосновых ветвей, вдруг мелко-мелко задребезжал — это Лева расхохотался в самый микрофон:
— Где ты слышал такие длинные названия?
— Не слышал. И очень хорошо: пусть будет ни на что не похоже!
— Вот именно: ни на что не похоже! Следующий! — выкрикнул Лева так, словно он был врачом и за дверью у него томилась очередь пациентов.
— Бр-ратск! — нажимая на букву "р", четко выговорил очередной участник конкурса.
— Это название уже без тебя придумали.
— Ну и что же? Тот город на Ангаре, а этот у нас.
— Ну как ты не соображаешь?… Может возникнуть путаница: вот, например, с письмами…
— Тогда — Новый Бр-ратск!
— И тот, на Ангаре, тоже не старый.
— Тогда я подумаю…
Левин голос расположился в эфире, как у себя дома: он оценивал, поучал, делал замечания.
— Следующий! — выкрикнул Лева.
— Что ты кричишь, как в лесу? — ответил ему чуть-чуть удивленный, певучий голос, в котором не было раздраженности или ехидства, а было именно добродушное удивление лихой Левиной бесцеремонностью.
Все сразу узнали Олю Воронец.
— Мы и есть в лесу! — тут же нашелся Лева. Но, смущенно пошуршав чем-то в микрофон, добавил: — Извини. Здесь такая очередь, всем не терпится получить премию… У тебя есть предложение?
— Я предлагаю назвать так: город Крылатый!
— Немного странно… звучит, — робко, почти шепотом возразил Лева.
— Почему странно? Есть же в Казахстане город Рудный. А у нас будет город Крылатый. И это будет справедливо: алюминий-то крылатый металл — из него самолеты делают.
— Ах, так? — встрепенулся Лева. — Это очень образно! И я бы сказал — поэтично!…
— Просто точно, по-моему, будет. И справедливо.
«Справедливо» — это было любимое Олино слово. Правда, частенько она прибавляла к нему коротенькое отрицание «не». «Это несправедливо!» — спокойно заявляла Оля своим глубоким, певучим голосом. И тут же вступала в борьбу за справедливость.
Девочки были влюблены в Олю Воронец. Прошлым летом Оля носила косы, и в волосах у ее подруг тоже мелькали разноцветные ленточки. Этой весной, перед лагерем, она постриглась, и подруги ее мигом, без сожаления распрощались со своими косами. Оля чуть-чуть заикалась, и девочки, сами того не замечая, тоже начали слегка растягивать гласные буквы и изящно, еле заметно, как это делала Оля, спотыкаться, словно приседать, на некоторых словах.
Оля редко сердилась. Главным образом тогда, когда встречалась ей на пути какая-нибудь нечестность, неправда, и девочки тоже старались быть отчаянно принципиальными.
И еще Оля сердилась, даже приходила в неожиданную ярость, когда ее называли красивой. В прошлом году начальник лагеря водил по «Сосновому бору» какую-то делегацию и все время восклицал: «А вот это наша волейбольная площадка! А вот это наша читальня! А вот это наш радиоузел!…»
— А вот это наша красавица! — гордо объявил он, увидев издали Олю Воронец.
Делегация защелкала фотоаппаратами, но на пленку попал, должно быть, лишь Олин затылок: в ответ на слова начальника девочка неучтиво повернулась спиной к гостям и быстро скрылась за деревьями.
В начале августа у лагеря испортилось настроение: стало известно, что в первый день сентября Оля не придет в школу вместе со всеми своими подружками, что, вернувшись из лагеря, она уедет очень-очень далеко. Ее отец был геологом. Он отыскал на Урале горную породу, которая была необходимым сырьем для алюминиевого завода, а теперь уезжал искать еще что-то на Север, за Полярный круг.
И только один человек в лагере был рад предстоящему Олиному отъезду — это был Коля Незлобин, по прозвищу Колька Свистун. Он любил переговариваться с птицами, к ребятам обращался коротко и грубовато: «Эй, ты!… Слушай-ка!» — а с птицами беседовал ласково и безошибочно узнавал их голоса.
Но не за это прозвали его Свистуном. А за то, что как-то однажды, в прошлом году, он неожиданно для всех пообещал написать хорошие стихи к родительскому дню, а написал плохие, и родителей пришлось приветствовать в прозе. Правда, стихов этих не видел никто, кроме Оли Воронец. Она должна была читать их в начале концерта самодеятельности, но в последний момент читать отказалась, заявив, что стихи никуда не годятся.
Это Оля первая сказала Кольке: «Эх ты, Свистун!…» А он в ответ прозвал ее Вороной: это, кажется, была единственная птица, которую он не любил.
Никто, кроме Кольки, Олю Вороной не называл, а к нему прозвище Свистун приклеилось так прочно, словно было с рождения вписано в метрику.
Из всех споров, которые время от времени затевал по радио и в стенгазете Лева Звонцов, он больше всего любил дискуссию на тему: «Может ли мальчик дружить с девочкой?» И хотя всем было уже давно ясно, что мальчик дружить с девочкой может, Лева затевал это обсуждение минимум два раза в году — зимой и летом. В этом году любимая Левина дискуссия сразу стала затухать: спора не получалось. Тогда Лева выпустил к микрофону Кольку Свистуна, и тот громко, уверенно заявил, что девчонки — предательницы.
Все поняли, кого он имеет в виду, и дружно бросились Оле на помощь. «Ишь ты, молчаливый-молчаливый, а разговорился!… Высказался!» — верещали по радио девочки. Лева Звонцов только успевал радостно включать и выключать микрофон: дискуссия разгорелась с невиданной силой.
А Колька ничего не отвечал. Он снова мрачно помалкивал… Все считали, что вообще он любит переговариваться с птицами потому, что ему нечего рассказать о себе, нечего сказать людям. Но на самом деле ему было бы что рассказать, если б только он захотел…