— Пожалуйста, — сказал Валерик. — Попробуем. Смотри на меня внимательно: в оба глаза! Слушай меня внимательно: в оба уха!
И начал диктовать мне свою волю… Но через полчаса я все равно отправная на футбол. А на другой день, сказал своему лучшему другу:
— Я не поддался гипнозу — значит, и у меня тоже сильная воля?
— Сомневаюсь, — ответил Валерик.
— Ага, если ты не поддаешься, то это из-за сильной юли, а если я не поддаюсь, то это ничего не значит? Да?
— Извини, пожалуйста… Но, по-моему, это так.
— Ах, это так? А может быть, и ты вовсе никакой не гипнотизер? И не дрессировщик? Вот докажи мне свою силу: усыпи сегодня на уроке нашу учительницу, чтобы она не смогла меня вызвать к доске.
— Извини… Но если я начну ее усыплять, могут уснуть и все остальные.
— Понятно. Тогда просто продиктуй ей свою волю: пусть она оставит меня в покое! Хотя бы на сегодняшний день…
— Хорошо, постараюсь.
И он постарался… Учительница раскрыла журнал и сразу же назвала мою фамилию, но потом подумала немного и сказала:
— Нет… пожалуй, сиди на месте. Лучше послушаем сегодня Парфенова.
Мишка-будильник поплелся к доске. А я с того самого дня твердо поверил, что мой лучший друг — настоящий укротитель и гипнотизер.
Сейчас Валерик уже не живет в нашем городе… А мне все кажется, что вот-вот раздадутся три торопливых, словно догоняющих друг друга, звонка (так всегда звонил только он!). А летом я вдруг ни с того ни с сего высовываюсь в окно: мне кажется, что со двора меня, как прежде, зовет негромкий Валеркин голос: «Эй, иностранец!… Петька-иностранец!» Не удивляйтесь, пожалуйста: так меня звал Валерик, а почему — в свое время узнаете.
С годами я стал замечать, что дружба очень часто связывает людей с разными и даже противоположными характерами. Сильный хочет поддержать бесхарактерного, словно бы поделиться с ним своей волей и мужеством; добрый хочет отогреть чье-то холодное, черствое сердце; настойчивый хочет заразить своим упорством легкомысленного и увлечь его за собой…
Валерик тоже пытался вести меня за собой, но я то и дело терял его след и сбивался с дороги. Ведь это он, к примеру, заставил меня заниматься в школе общественной работой: быть членом санитарного кружка. В те предвоенные годы часто объявлялись учебные воздушные тревоги.
Члены нашего кружка надевали противогазы, выбегали с носилками во двор и оказывали первую помощь «пострадавшим». Я очень любил быть «пострадавшим»: меня заботливо укладывали на носилки и тащили по лестнице на третий этаж, где был санитарный пункт.
Мне тогда и в голову не приходило, что скоро, очень скоро нам придется услышать сирены настоящей, не учебной тревоги, и дежурить на крыше своей школы, и сбрасывать оттуда фашистские зажигалки. Я и представить себе не мог, что мой город когда-нибудь оглушат разрывы фугасных бомб…
Я не знал обо всем этом в тот день, на сверкающем Елочном празднике: ведь сети бы мы обо всех бедах узнавали заранее, тогда вообще не могло бы быть на свете никаких праздников.
Дед-Мороз торжественно объявил:
— Выполняю твое желание: ты получишь путевку в Страну Вечных Каникул!
Я быстро протянул руку. Но Дед-Мороз опустил ее:
— В сказке путевок на руки не выдают! И пропусков не выписывают. Все произойдет само собой. С завтрашнего утра ты очутишься в Стране Вечных Каникул!
— А почему не сегодня? — нетерпеливо спросил я.
— Потому что сегодня ты можешь отдыхать и развлекаться без всякой помощи волшебной силы: каникулы ведь еще не кончились. Но завтра все пойдут в школу, а для тебя каникулы будут продолжаться!…
ТРОЛЛЕЙБУС ИДЕТ «В РЕМОНТ»
На следующий день чудеса начались прямо с утра: не зазвонил будильник, который я накануне завел и, как всегда, поставил на стуле возле кровати.
Но я все равно проснулся. Вернее сказать, я не спал с самой полуночи, ожидая своего предстоящего отъезда в Страну Вечных Каникул. Но никто оттуда за мной не приезжал… Просто вдруг промолчал будильник. А потом ко мне подошел папа и строго произнес:
— Немедленно перевернись на другой бок, Петр! И продолжай спать!…
Это сказал папа, который был за «беспощадное трудовое воспитание», который всегда требовал, чтобы я вставал раньше всех и чтобы не мама готовила мне утренний завтрак, а я сам готовил завтрак для себя и для всей нашей семьи.
А потом мама грозно добавила:
— Не вздумай, Петр, пойти в школу. Смотри у меня!
И это сказала мама, которая считала, что «каждый день, проведенный в школе, — крутая ступенька вверх».
Как-то однажды я для интереса подсчитал все дни, проведенные мною в школе, начиная с первого класса…
Получилось, что по этим маминым ступенькам я забрался уже очень высоко. Так высоко, что мне все, абсолютно все должно было быть видно и все на свете понятно.
Обычно по утрам Валерик, который жил этажом выше, сбегая вниз, давал три торопливых звонка в нашу дверь. Он не дожидался, пока я выйду на лестницу, он продолжал мчаться вниз, а я догонял его уже на улице. В то утро Валерик не позвонил…
Чудеса продолжались.
Все, словно заколдованные Дедом-Морозом, пытались удержать меня дома, не пустить в школу.
Но как только родители ушли на работу, я вскочил с кровати и заторопился…
«Вот, может быть, выйду сейчас, а у подъезда меня поджидает какое-нибудь сказочное средство передвижения! — мечтал я. — Нет, не ковер-самолет: всюду пишут, что он для новых сказок уже устарел. А какая-нибудь ракета или гоночный автомобиль! И унесут они меня… И все ребята это увидят!»
Но у подъезда стояло только старое грузовое такси, из которого выгружали мебель. Не на нем же мне предстояло унестись в сказочную страну!
Я пошел к школе той самой дорогой, по которой мог бы идти зажмурившись… Но я не зажмуривался — я глядел по сторонам во все глаза, ожидая, что вот-вот ко мне подкатит что-нибудь такое, перед чем весь наш городской транспорт просто замрет от изумления.
Вид у меня, вероятно, был очень странный, но никто из ребят ни о чем не спрашивал. Они вообще не замечали меня.
И в этом тоже было что-то новое и непонятное. Тем более, что в тот первый день после зимних каникул все должны были просто завалить меня вопросами: «Ну, сколько раз был на Елках? Раз двадцать успел? А сколько ты съел подарков?…»
Но в то утро никто не шутил. «Не узнают они меня, что ли?» — подумал я. На миг мне стало обидно, что они вроде бы отделили меня от себя, — захотелось вместе с ними дойти до школы, войти в класс… Но я уже входил туда много лет подряд, а в Стране Вечных Каникул я еще не был ни разу! И я снова стал оглядываться и прислушиваться: не шуршит ли шинами, еле касаясь асфальта, гоночный автомобиль? Не спускается ли воздушный корабль, летающий по маршруту «Земля — Страна Вечных Каникул»?
На перекрестке, возле светофора, стояло много разных машин, но среди них не было ни одного гоночного автомобиля и ни одного воздушного корабля…
Мне нужно было пересечь улицу и затем свернуть в переулок налево.
Я уже шагнул на мостовую, стараясь ступать как можно легче: если меня вдруг подхватит какая-нибудь волшебная сила, пусть ей будет не очень трудно оторвать меня от земли! И вдруг услышал над самым своим ухом свисток. «Ага, предупреждающий сигнал!» — обрадовался я. Обернулся — и увидел милиционера.
Высунувшись по самый пояс из своего «стакана», он кричал:
— Не туда идешь! Заблудился, что ли? Остановка направо!
— Какая остановка?
Но уже в следующее мгновение я понял, что милиционер — это переодетый в синюю форму посланец Деда-Мороза. Волшебной палочкой, перевоплотившейся в полосатый милицейский жезл, он, конечно, указывал мне будущую остановку или, вернее сказать, посадочную площадку того самого… что должно было прилететь за мной и умчать в Страну Вечных Каникул.
Я быстро пошел к столбу, возле которого, как у мачты с флагом (полотнище заменял прямоугольный плакатик — «Остановка троллейбуса»), выстроилась довольно-таки длинная очередь.
И прямо тут же, словно еле-еле дождавшись моего прихода, подкатил троллейбус, у которого впереди и на боку вместо номера было написано: «В ремонт!» Он был пустой, только в кабине склонился над своей огромной баранкой водитель, и сзади, возле слегка подмороженного окна, подпрыгивала на своем служебном месте, как всегда спиной к тротуару, кондукторша в платке. В те годы людям доверяли не так сильно, как сейчас, и троллейбусов без кондуктора еще не было.
Когда пустой троллейбус остановился и раздвинулись задние дверки-гармошки, кондукторша высунулась и обратилась не к очереди, а лично ко мне (ко мне одному!):
— Садись, дорогой! Добро пожаловать!
Я изумленно отшатнулся в сторону: никогда я еще не слышал, чтобы кондукторша так разговаривала с пассажирами.
— Сейчас не моя очередь, — сказал я.
— А им с тобой не по дороге! — Кондукторша указала на людей, выстроившихся возле столба. — У них — другой маршрут.
— Но мне не нужно «в ремонт»…
Конечно, кондукторша эта была не просто кондукторшей, потому что очередь не произнесла ни звука и потому что под ее взглядом я все-таки покорно залез в пустой троллейбус. Двери-гармошки с легким стуком захлопнулись за моей спиной.
— Но ведь он же идет… в ремонт, — повторил я, обводя лазами пустой вагон, — А мне — в Страну Вечных Каникул…
— Не тревожься, хороший ты мой!
С доброй кондукторшей, как и с Дедом-Морозом, как и с милиционером, высунувшимся из «стакана», спорить было бесполезно: они знали все лучше меня!
«Если бы все кондукторши были такими ласковыми, как эта, — думал я, — люди бы просто не вылезали из трамваев и троллейбусов! Так бы и катались целый день по городу!»
У кондукторши на ремне болталась сумка с билетами. Я стал шарить в кармане брюк, где лежали деньги на завтрак.
— Если ты заплатишь и возьмешь билет, — строго предупредила кондукторша, — контролер оштрафует тебя!
Все было наоборот! Все было как в сказке! Или вернее сказать: все было в сказке. В самой настоящей!…
Хоть я ехал в Страну Вечных Каникул не в быстроходном автомобиле и не на воздушном корабле, но зато бесплатно и один в целом троллейбусе! Я сел на заднее сиденье, поближе к дверям-гармошкам.
— Тебя не трясет? — заботливо спросила кондукторша. — Ты ведь можешь сидеть где угодно: хоть впереди, хоть на моем кондукторском сиденье! Для этого тебе и подали отдельный троллейбус!
— Я люблю немного потрястись, — ответил я. — Так приятно подскакивать на одном месте!…
— Лишь бы тебе это доставляло удовольствие! — сказала кондукторша.
И я остался на своем заднем сиденье: мне было как-то неловко разгуливать по троллейбусу и пересаживаться с места на место.
— Первая остановка — твоя! — предупредила кондукторша.
Пустой троллейбус по-стариковски дергался и трясся сильней, чем всегда, но мне казалось, однако, что все в нем было исправно, и непонятно было, зачем он катил «в ремонт». Вскоре он притормозил, остановился.
— До свидания, милый! — сказала кондукторша.
Я спрыгнул на тротуар. И увидел прямо перед собой Дом культуры медицинских работников. О чудо! На нем тоже висели дощечки со словом «Ремонт». Но не было ни строительных лесов, ни мусора, без которых не может быть никакого настоящего ремонта.
«Должно быть, это просто такой пароль», — решил я.
И, когда навстречу мне из дверей Дома культуры неожиданно выскочил массовик дядя Гоша, я коротко и таинственно произнес:
— Ремонт!
— Что, что? — переспросил дядя Гоша. — Не понимаю…
Дядю Гошу я знал давно: он выступал на многих Елках.
И мы с ребятами давно уже наградили его непривычным прозвищем из целых двух слов: «Давайте поприветствуем!» У него было вечно сияющее лицо, вечно радостный голос, и мне казалось, что в жизни у него вообще не может быть никаких горестей, печалей и бед.
Хоть сейчас дядя Гоша появился на улице без пальто и шапки, голос его был все так же весел и бодр:
— Пожалуйте в Страну Вечных Каникул!
И я вошел в просторный вестибюль Дома культуры — туда, где еще накануне собирались сотни нарядных ребят, пришедших на Елку. Сейчас я был в сверкающем, обрамленном гирляндами и флажками вестибюле один-одинешенек. А на лестнице, как и вчера, стояли лисы, зайцы, медведи и целый духовой оркестр.
— Давайте поприветствуем юного каникуляра! — воскликнул дядя Гоша.
— Кого?! — не понял я.
— Юные жители Страны Вечных Каникул называются каникулярами и каникулярками, — объяснил дядя Гоша.
— А где же они — каникуляры и каникулярки?
— Никого нет… Все население на данном этапе состоит из тебя одного!
— А где просто эти… которые были вчера? Ну, юные зрители?
Дядя Гоша виновато развел руками:
— Все в школе. Учатся… — И он снова воскликнул: — Давайте поприветствуем нашего единственного юного каникуляра!
И оркестр грянул торжественный марш, хоть я был одним-единственным зрителем, пришедшим на праздник. Марш гремел гораздо громче, чем накануне, потому что звуки его разносились по совершенно пустому вестибюлю.
А потом с белокаменной лестницы навстречу мне ринулись переодетые зверями артисты…
Я обомлел. Это было уже слишком. Это было чересчур даже для сказки.
ЧЕМПИОН, РЕКОРДСМЕН, ПОБЕДИТЕЛЬ!
Но, впрочем, я тут же оправился от смущения. В ту пору я вообще редко смущался и всегда очень быстро приходил в себя.
Ликующий голос массовика дяди Гоши помог мне овладеть собой. Накануне я попросил Деда-Мороза: «Пусть всегда будет Елка!» — и массовик вел утренник по той же самой программе, что и вчера, не меняя ни одного слова. Поэтому ко мне он обращался во множественном числе: «Сейчас вы, друзья, подниметесь в большой зал!» И я поднимался. «Сейчас вы, друзья, посмотрите акробатический номер!» И я смотрел.
Я был горд тем, что меня называют так уважительно: «Вы, друзья!» Мне очень хотелось, чтобы рядом очутился Валерик и услышал, с каким почтением обращается ко мне сам главный помощник Деда-Мороза. Но потом я сообразил, что, если бы Валерик очутился рядом, тогда в обращении «Вы, друзья»! уже не было бы ничего удивительного: ведь нас и в самом деле было бы двое!
Дядя Гоша был мастером своего дела: обращался ко мне в прозе и стихах, которые сочинял сам. Последнюю стихотворную строку он обычно не дочитывал до конца — он таинственно умолкал, чтобы рифму угадали сами юные зрители.
В то утро дядя Гоша воскликнул: Ну, а сейчас с огромным чувством Мы познакомимся с…
— Искусством! — угадал я.
— Хорошо, хорошо! Тоже будешь поэтом! — похвалил меня дядя Гоша.
И сразу начался концерт… Мне казалось, что песен и танцев в то утро было гораздо больше, чем накануне, потому что раньше они как бы распределялись на сотни юных зрителей, а в то утро доставались мне одному. И я был просто в восторге!
«Все ребята сейчас сидят в классе, — радовался я, — зубрят, потеют у доски. А я — снова на Елочном празднике, как их полномочный представитель, или, сокращенно говоря, полпред!»
Для меня одного пели певцы, и аккомпанировали аккомпаниаторы, и танцевали танцоры. Потом артисты кланялись (тоже мне одному!) и ждали, пока я аплодисментами попрошу их исполнить что-нибудь еще. Но я хлопать не торопился… Я на несколько мгновений задумывался, как бы размышляя над увиденным и услышанным, а затем уже аплодировал. Разным артистам я хлопал по-разному — одним погромче, другим потише, чтобы все видели, что у меня есть свой вкус и свои взгляды на искусство.
Потом дядя Гоша вновь перешел на стихи:
Ну, а сейчас с большим задором
Все будем петь!
Что значит…
— Хором! — подхватил я.
И мне действительно пришлось петь, потому что это входило в программу утренника. На несколько минут я даже пожалел, что со мной рядом не было, как вчера, других школьников и школьниц, потому что петь «хором» одному очень трудно. Особенно, если у человека такой ужасный слух, как у меня. Накануне голоса ребят как бы заслоняли собой мой голос, но в то утро заслонять было некому…