Евгений Львович Шварц
Тень. Голый король.
Александр Корин
Сердце о сказку греется...
Однажды Евгений Львович Шварц предложил редакции детского журнала «ЧИЖ» (Чрезвычайно Интересный Журнал или Читайте Интересный Журнал), в котором он тогда работал:
– А что, если нам завести в журнале новую рубрику под названием «Известные исторические факты с уточнениями»?
– Это еще что за сомнительные «уточнения» ко всем известным фактам? – удивились коллеги
Евгений Львович объяснил «непонятливым».
Берем, к примеру, историю сэра, который Исаак Ньютон. Для неграмотных гуманитариев, которыми переполнена наша редакция, могу добавить, что речь идет о гениальном английском физике.
Однажды осенью 1665 года Исаак Ньютон решил погулять в парке старинного, до сих пор насквозь буржуазного, Кембриджского университета. Только старик надел котелок, взял трость, и отворил калитку, чтобы сотворить свою ежедневную прогулку, как вдруг мимо него на огромной скорости пронесся огромный кот.
«Бегущий мимо огромный черный да еще черный кот?! Это не к добру! Это есть плохое предзнаменование! – подумал великий физик, механик, астроном, а заодно и математик. – Нет уж, береженого Бог бережет. Посижу-ка я лучше в своем саду!»
Он сел на скамью, стоящую под яблоней, снял котелок и собрался было вздремнуть, так как участие в работе многочисленных комиссий измотало его, но!
В этот момент созревшее полное яблоко свалилось ему на голову.
Сна, естественно, как не бывало!
Сэр Ньютон задумался! О коте, о ноющей шишке на своей башке, об упавшем вниз, именно вниз, яблоке, а, подумав о коте, шишке и яблоке, связал все это воедино, после чего взял да и открыл всем, даже Дане Хармсу, известный Закон Всемирного Тяготения (ЗаВсеТ).
– Ну, а в чем будет «уточнение исторических фактов»? – поинтересовались друзья-соперники Шварца по редакции «ЧИЖ» Николай Олейников, Даниил Хармс и Александр Введенский.
– В том, – объяснил Шварц, – что не яблоко, как все думают, а кот, промчавшийся мимо сэра Исаака, вот кто был истинной первопричиной открытия! И мы будем первые, кто заметит эту важную, можно нагло сказать, историческую роль животного!
Новая рубрика понравилась всем, даже главному руководителю всей детской литературы города Ленинграда Самуилу Яковлевичу Маршаку, но ни в журнале «ЧИЖ», ни в журнале ЕЖ («Ежемесячный Журнал»), так и не появилась. Поскольку именно в это время, в 1931 году, по всей стране началась очередная идеологическая кампания, на этот раз – была объявлена неистовая борьба с буржуазными суевериями и предрассудками, в число которых угодил и страх перед черным котом.
Ну, а я все-таки попробую вернуться к этой теме «уточнения известных фактов из жизни», но не сэра Ньютона, с которым и так все ясно, а что не ясно, пусть сами англичане разбираются, а писателя Шварца, в жизни которого до сих пор многое не прозрачно и загадочно.
Впрочем, начнем с ясного, однозначного и несомненного.
Евгений Львович Шварц родился 9 октября 1896 года в славном университетском городе Казани в семье врача.
Странно, конечно, что, судя по датам, наш герой жил в двадцатом веке.
По многим свойствам своей натуры ему, например, было бы легче приятельствовать со своими коллегами Гансом-Христианом Андерсеном и братьями Гриммами, жившими несколько ранее, а он, вернее, его родители выбрали время для рождения своего сына такое, когда почему-то именно сказок боялись как огня.
Сказка – это ведь самое первое, самое древнее, самое вечное, самое тайное, а, значит, и не контролируемое сверху, место встречи новенькой человеческой души с вечным человеческим словом.
Сказка опирается на вечные истины, которые потому и вечные, что живут вне актуальной политики, вне конкретного времени. Эти истины – законы, по которым должны развиваться нормальные человеческие взаимоотношения во всех нормальных обществах.
Законы эти, если верить Шварцу, таковы:
Добро – всегда побеждает. Не сразу, конечно. Но где-то поближе к финалу – непременно!
С раннего детства Женя признавал только те выдуманные истории, которые имели счастливый финал. Этим очень разумно пользовалась мама. А потом и советская власть. Когда наступал час приема ненавистной пищи, например, обеда, мама всегда в это время импровизировала как бы некую сказку. Когда обед приближался к середине, в маминой сказке тотчас обнаруживался какой-нибудь несчастный герой на утлом суденышке в бушующем море-океане. А дальше будущему сказочнику предъявлялся ультиматум: «Доедай все до конца! Если хоть что-нибудь останется на твоей тарелке, они там все на судне утопнут в море!» И несчастный Женя подчищал свою тарелку до полного сияния, только чтобы все у всех и всегда кончалось хорошо.
Да, но вернемся от этих милых пустяков к обобщениям.
Насчет обязательной победы Добра мы условились, перейдем к поискам Истины.
Истина в представлении писателя – тоже обязательно, пусть и в самом конце сказки, но торжествует.
А негодяи – непременно получают по заслугам.
Торжество этих законов – вот цель нормального общества. Их соблюдение должно быть нормой жизни.
А редкие глашатаи этих законов – достойны славы.
За что? А за то, что берет, например, Шварц сюжеты трех сказок Ганса, который Христиан и к тому же Андерсен, и перепутывает их в своей пьесе «Голый король».
Вот что мы имеем на входе в этот текст.
А что имеем на выходе?
Что он в своей сказке вроде бы только для театра распутывает смысл всей окружающей современного человека жизни, играючи ставит сложнейшие философские проблемы и увлекательно решает их.
Или, возьмите легендарную «Тень» Шварца.
Как заметил один критик, «гениально утонченный смысл этой пьесы таков:
Жизнь потому всегда побеждает Зло, что Зло – это лишь тень Жизни, враждебная ей, но, в конечном счете, зависимая от нее, а, значит, и от всего глубоко человеческого, что есть во всякой подлинной Жизни».
В творчестве Шварца старые сюжеты обретали новые черты и легко и навсегда вписывались в современный контекст. При этом вечные сюжеты одевались в такие остроумные и прекрасные стилистические одежды, что многие реплики шварцевских героев вошли в разговорный русский язык на правах анонимных, как бы народных пословиц, афоризмов и выражений.
Во времена, когда почти все властители тогдашних дум, прославленные и хорошо проплаченные многочисленные «инженеры человеческих душ», гордившиеся томами «партийных книжек», при всей разнице в своих дарованиях и художественных направлений, кто – цинично, кто – что еще хуже – искренне объявлял об отмене таких устаревших буржуазных понятий как жалость, сострадание, сочувствие, вот в эти самые времена сказочник Шварц остался одним из немногих, кто продолжал наивно настаивать:
«Это можно – не обижать вдов и сирот.
Жалеть друг друга тоже можно.
Не бойтесь!
Жалейте друг друга!
Жалейте – и вы будете счастливы!
Честное слово, это правда, чистая правда, самая чистая правда, какая есть на земле».
Представляете, как это звучало, когда со всех сторон в каждом городе, в котором была своя собственная газета «Правда», неслось жизнеутверждающее: «И если он (век) скажет „Солги!“ – солги, ... а если он скажет „Убей!“ – убей!» Да ведь и литературный учитель Шварца, Маршак, когда потребовалось, не побрезговал людоедскими изделиями вроде «Сказки о Пете – толстом ребенке и о Симе, который тонкий», или «Мистера Твистера».
Сказки Шварца мешали постигать новую жизнь. Многим тогда это не нравилось. Особенно педагогам и критикам. Даже друзьям казалось, что создавать в стране, где право на творчество практически имел только один человек, усатый Дракон, свой собственный сказочный мир было почти безумием.
Тем не менее, Шварцу это удалось и зритель, маленький, а иногда и большой, что случалось гораздо реже, верил героям шварцевских сказок и не сомневался в их правоте. Может быть, еще и потому верил, что чувствовал: каждое слово, даже если это была обычная прописная истина, или необыкновенно глубокий и блестящий парадокс, обеспечивалось самой личностью автора.
Он ведь действительно был простодушен, как Ученый в «Тени»:
«Ваша страна – увы! – похожа на все страны в мире. Богатство и бедность, знатность и рабство, смерть и несчастье, разум и глупость, святость, преступление, совесть, бесстыдство – все это перемешано так тесно, что просто ужасаешься. Очень трудно будет все это распутать, разобрать и привести в порядок так, чтобы не повредить ничему живому. В сказках все это гораздо проще»;
мудр, как Трактирщик в «Обыкновенном чуде»:
«В молодости я ненавидел людей, но это так скучно! Ведь тогда ничего не хочется делать и тебя одолевают бесплодные, печальные мысли. И вот я стал служить людям и понемножку привязался к ним... Да, я служу людям и горжусь этим! Я считаю, что трактирщик выше, чем Александр Македонский. Тот людей убивал, а я их кормлю, веселю, прячу от непогоды. Конечно, я беру за это деньги, но и Македонский работал не бесплатно»;
иногда, безумно смел, как вечно странствующий рыцарь Ланцелот:
«Я был из-за этого девятнадцать раз ранен легко, пять раз тяжело и три раза смертельно. Но я жив до сих пор, потому что я не только легок, как пушинка, а еще и упрям, как осел»;
но гораздо чаще растерян, печально изумлен и беспомощно подавлен, как Шарлемань в том же «Драконе»:
«Ах, боже мой! Как мы беспомощны! То, что город наш совсем-совсем такой же тихий и послушный, как прежде, – это так страшно».
И все-таки он никогда ни в жизни, ни в творчестве не называл
зло – добром,
печальную необходимость терпеливо молчать или молча терпеть – доблестью,
свободу – рабством,
а рабство – свободой.
Никогда не воспевал ни классовую, ни национальную, ни какую другую исключительность, непременно переходящую, как утверждал писатель, в ненависть к другому. Не такому как ты.
Правда, в отличие от своего любимого героя Ланцелота, Евгений Львович в жизни никогда не выходил на открытый бой со всякими Драконами.
Он, например, никогда не спорил с цензорами, которые рубили все его лучшие пьесы топором по живому, добиваясь топорности шуток, реплик, диалогов. В фильме «Дон Кихот» старый шут говорит Дон Кихоту, которого метят на роль нового шута при дворе герцога, насчет репертуара, который ныне дозволен:
«Новых шуток нет на свете.
Есть шутки о желудке,
есть намеки на пороки.
И есть дерзости насчет женской мерзости. И все».
Когда же в инстанции поступали странные сказки Шварца, в которых появились новые шутки, блистательные тексты тщательно очищались, обрезались и вываривались, как запеканка в школьной столовой. Из обработанного таким образом текста мог получиться только театр безвкусный, хотя и съедобный. И в этом качестве, уже никому, и, прежде всего, самому автору – ненужный. Поэтому Шварц с цензурой не спорил, но никогда ничего не переделывал, а просто хоронил в нижнем ящике письменного стола снятые со сцены после успешных премьер свои легендарные сказки для театра «Голый король», «Тень» и «Дракон». «Обыкновенному чуду», которое он посвятил своей второй жене, Екатерине Ивановне – повезло больше.
В реальной жизни ни характером, ни поступками, точнее, отсутствием оных, Евгений Львович Шварц совсем не походил на сказочных героев-рыцарей. Всю свою сознательную жизнь он страдал и мучительной социальной рефлексией, и комплексом литературной неполноценности, и, разумеется, как все люди того времени, он постоянно испытывал необыкновенно заурядный, но очень обоснованный, страх.
Даже в самом начале своей литературной деятельности, когда из писателя детского он стал детским драматургом, Шварц вспоминал, что «начиная свою работу, я был смел, но в смелости моей никакой заслуги не было. Эта смелость была прямым результатом моей неопытности. Я не знал о так называемой „специфике детского театра“.
А если бы знал? Не писал бы? Писал бы как-нибудь по-иному? Да нет же. У настоящего писателя ведь нет выхода.
В августе 1957 года, за полгода до смерти, писатель подвел итоги своей жизни следующим, уже совсем неутешительным и несправедливым образом:
«Настоящей ответственной книги в прозе так и не сделал.
Я мало требовал от людей, но как все подобные люди, мало и давал.
Я никого не предал, не оклеветал, даже в самые трудные годы, выгораживал, как мог, попавших в беду.
Но это был значок второй степени.
Это не подвиг.
И перебирая свою жизнь, ни на чем не могу успокоиться и порадоваться.
Дал ли я кому-нибудь счастья?...». (Е.Шварц. Дневники.)
Современники, к счастью, были другого мнения.
Когда-то великий русский режиссер Николай Павлович Акимов, первый и единственный поставивший на сцене своего легендарного Театра Комедии все лучшие пьесы Евгения Львовича, заметил, что у пьес его друга «такая же судьба, как у цветов, морского прибоя и других даров природы: их любят все, независимо от возраста».
Многие современники были приятно, а некоторые и неприятно, изумлены тем, что тексты подобного уровня вообще появились на свет божий в стране Советов!
Мало того, были опубликованы!
Мало того, были поставлены на сцене, пусть некоторые из них только по одному разу!
Мало того, автор этих бессмертных текстов уцелел, при жизни почти не имел врагов, зато имел славу, успех у женщин, детей и, что особенно важно, у собак и котов, собственный автомобиль, прекрасную квартиру в Ленинграде, пусть и убогую, но собственную дачу в престижном поселке Комарово, деньги на счете, коллекцию английского фарфора в буфете, не имел долгов и умер в своей постели! Все это они вполне справедливо считали настоящим советским «обыкновенным чудом», случившимся с необыкновенным и не очень советским писателем и человеком во времена, повторяю, совсем не сказочные, переполненные какой-то небывалой доселе запредельной жестокостью, почти сказочной глупостью и бесчеловечностью.
Но как сказал поэт Александр Кушнер, «времена не выбирают, в них живут и умирают».
Вот и Женя Шварц ничего не выбирал.
В том числе и свою фамилию.
Его отец, Лев Борисович Шварц, родом из Екатеринодара, студентом-медиком за излишнее увлечение революционными идеями был сослан из холодной Казани, в которой он учился и где родился Женя, в теплый город Майкоп.
Вместе со своей женой, урожденной Марией Федоровной Шелковой, курсисткой акушерских курсов из Рязани.
Историческое уточнение. Дед Евгения Львовича по русской матери носил фамилию Ларин. В послевоенные трудные годы борьбы всесильного государства с беспомощными космополитами безродными, Евгений Львович иногда вспоминал, что умные родственники предлагали ему в свое время взять в качестве псевдонима фамилию деда и стать писателем Евгением Лариным. Но, говорил Шварц, я вспоминал известную и притом русскую душой писательницу, девушку по имени Татьяна, автора печального стиха: «Я вам пишу...», и решил, что второго писателя по фамилии Ларин русская литература может и не выдержать! И остался навсегда русским писателем с сомнительной время от времени фамилией – Шварц.
Кстати, чтобы уж закончить с этой вечно злободневной в России темой. В порядке краткого «уточнения».
Женя Шварц со дня своего рождения был уверен, что он русский, и оставался в этой простодушной уверенности вплоть до начала Первой Мировой войны. Когда же война началась, Женя, как истинно русский патриот, тайком от родителей подал документы, чтобы поступить в военное училище.
И вот в 1914 году вдруг «выяснилось, что я православный, рожденный русской женщиной, стало быть, по всем документам – русский, в военное училище поступить могу только с Высочайшего разрешения, так как отец у меня – еврей».
А для Высочайшего разрешения несовершеннолетнему юноше требовалось еще и согласие родителей, а согласия – они не дали.
Так будущий писатель узнал, что на самом деле, он – еврей.
Ну, ладно, он с этим смирился. Живет себе дальше евреем, в стране и в его жизни много чего происходит, и в 1920 году он решил жениться. Его любимая девушка, маленькая актриса крошечного ростовского театра Гаянэ Халаджиева, вроде бы, как все актрисы, девушка во многих отношениях продвинутая и смелая, как на грех, оказалась из семьи консервативных христиан-армян какого-то особо строгого, грегорианского розлива. Не обращая внимания на кое-какие изменения, зачем-то происшедшие в жизни Российской Империи после 1917 года, новые родственники заявили, что не допустят брака армянки с евреем по религиозным соображениям. И не принять во внимание эти соображения Гаянэ, к удивлению Шварца, не могла. Чтобы спасти молодую семью, Гаянэ предложила любимому записаться в своем паспорте как армянин.