Лодочник не отвечал, беззвучно орудуя веслом.
Уже скрылся берег, и сад Шифо со всеми приятелями и роднёй, и кроме тумана ничего не было видно вокруг. Неизвестно куда гнал Харитон свой чёлн.
Дождь вдруг прекратился, и настала такая глухая тишина, что стало слышно, как попискивают, соприкасаясь друг с другом, капустные листья.
– Позвольте, а что это за маршрут? – подал голос джинн Малай, будто ехал в городском трамвае. – Это какой номер? Не прозевать бы нашу остановку!
– Ну, чудной! – хмыкнул лодочник. – Такой чудной, словно на смехе народился!
– И чудней меня есть, да только некому привесть! – оскорбился Малай. – Хотелось бы знать, долго ли ещё за наш бесценный золотой пятак мы будем ютиться в этом корыте?
Харитон ни с того, ни с сего развеселился.
– А если в челне не нравится, можете пешком пройтись! По воде аки посуху!
И захохотал так зычно и скрипуче, как мог бы, наверное, хохотать тысячелетний дуб.
Даже туман всколыхнулся от этого смеха, а чёрная гладкая река подёрнулась рябью.
– Нам, ребята, плыть, покуда капуста не кончится, – добавил он, вновь прыснув и едва устояв на корме. – Раздевайте пока кочаны! Потихоньку-полегоньку, как книжку, – лист за листом. Капуста, можно сказать, книга без букв. Вы сами её сочиняете. Пока доберётесь до кочерыжки, много о чём успеете поразмыслить! Может, дойдёте до сути вещей. Тогда, попомните моё слово, куда-нибудь да причалим!
Шухлик с Малаем тревожно переглянулись – не хватало им ещё безумного лодочника! Видно, что совсем одичавший, с большим приветом. Такой, забывшись, и утопить может.
– Вообще-то я молчун, к беседам непривычен, – сказал Харитон, успокаиваясь. – Да с вами, право, очень весело! Хочется поболтать! Куда это вы собрались-то?
– В сад Багишамал, – осторожно и мягко ответил Шухлик, полагая, что именно так следует разговаривать с умалишёнными. – А потом к пупку Земли…
Харитон опять хмыкнул:
– Должен сказать, что остановок по требованию у меня не бывает. Куда всех вожу, туда и вас доставлю, хоть вы и симпатичные ослы.
– Надеюсь, до другого берега уже недалеко? – спросил Шухлик.
Лодочник призадумался, что-то вроде бы вычисляя в своей косматой голове.
– Это откуда мерить, – заметил глубокомысленно. – Всё скрыто за семью печатями, но под самым носом. Поглядите на воду. Разве она речная? Это, простите, даже не море, а типичный океан!
Обомлевший Шухлик склонился за борт и лизнул воду. Она была горькая и солёная, какая ни в одной реке течь не может.
Откуда океан? Почему океан? Ведь только что была речка!
– Смешно видеть, как люди начертили карты земли, – угрюмо вздохнул Харитон. – Изображают океан, обтекающим землю, которая кругла, словно капуста! Надеюсь, и вы скоро поймёте, что это полная чепуха…
Приблизившись к воде, Шухлик различил её голос.
Тихий, но опасный, который с трудом выдерживает душа. Его слышит всё тело. Губительный голос океана! Он возникает над гребнями волн, обтекаемых ветром, и особенно силён во время шторма. Возможно, это голоса сирен и русалок, что морочат и топят мореплавателей.
Хорошо ещё, что джинн Малай так ослабел, что не смог перепрыгнуть через борт.
Зато Шухлик, не удержавшись, бултыхнулся на звук манящих голосов. Он уже согласился идти ко дну. Да Харитон вовремя зацепил веслом и втащил в лодку.
– Чудные, право, дела на свете творятся! – снова засмеялся он, и протянул затейливой формы склянку. – От голоса океана только одно средство – сон из пузырька! От чёрной коровки хоть белого молока!
Шухлик с Малаем сделали по нескольку глотков густой молочной жидкости, и всё поплыло перед их глазами – туман, чёрная вода, белая капуста и сам Харитон. Остался неподвижным лишь скрипучий голос лодочника, который звучал без остановки, усыпляя.
– Познайте печаль, и печаль исчезнет. Познайте страх, и страх уйдёт. Когда мы узнаём, что такое гордость, и она пропадает. Познай себя, и что случится? Смотрим, но не видим. Слушаем, но не слышим.
Харитон склонился над Шухликом, и стало понятно, что под косматыми бровями лодочника вовсе нет глаз. Немудрено, что он завёз их туда, куда ни один зрячий не смог бы увезти, то есть, попросту говоря, – чёрти куда.
– Кажется, рыжий ослик, я перевозил многих твоих предков. В частности, человека по имени Луций. Скажи, прав ли я? – спросил Харитон.
Но Шухлик уже спал.
Во сне он сидел под платаном рядом с Диваном-биби. Тут же была мама-ослица, осьмикрылая Ок-Тава, далёкий предок Луций и даже чувство Чу, похожее на джинна Малая.
Все улыбались, слушая, как прекрасно Шухлик поёт нежные романсы. Ничуть не хуже сирен и русалок.Ох, какой это был счастливый сон!
О, как скверно это обиталище!
Когда Шухлик проснулся, то увидел красного ослика, величиной с кузнечика, взволнованно скакавшего по капусте.
Это был, конечно, Малай.
– Хочу кое-что сказать, мой господин, если вы достаточно пробудились, – застрекотал он на ухо. – Не беспокойтесь, но мы попали в переплёт! В здешних местах, как я понимаю, нет ни длины, ни ширины! Вообще никаких нормальных измерений. Похоже, угодили мы в карман пространства и за шиворот времени.
Шухлик огляделся.
Действительно, лодка скользила непонятно куда и непонятно где, – то ли по морю, то ли уже по небу, или по бездне, у которой нет имени.
Они оказались в ужасном месте, где небо неотличимо от земли, а долгота от широты.
– О, как скверно это обиталище! – причитал джинн Малай, становясь совсем крохотным, вроде красной блохи, едва похожей на прежнего осла.
Даже знакомый туман улетучился. Одна кромешная тьма. Лишь смутно белела капуста на дне лодки, напоминая груду черепов.
«Вот уж настоящие тень и мгла в молчанье! – припомнил Шухлик печальный романс. – И на душе такая истома, что горше не бывает! Похоже, не скоро доберёмся до сада Багишамал. Не говоря уж о том злосчастном развязанном пупке! Эк занесла нелёгкая!»
– А куда нам торопиться?! – еле слышно бубнил Харитон. – Все мы странники странные по разным просторам. Простираем, растягиваем пространство. Расширяем, чтобы не кончалось под нашими ногами. Отодвигаем горизонт неведомо куда. Ищем что-то, бродя вокруг да около. Но всё равно это кончится, и начнётся другое!
Шухлик мало чего понял из его бормотания.
Он глядел по сторонам, наблюдая, как привычный мир исчезает буквально на глазах, тает, как сахар в прозрачном стакане.
«Такого быть не может!» – думал Шухлик.
Увы, он ошибался! Всё может быть – на этом свете или на том. В частности и то, чего быть не может!
Под водой – если это была вода – там и сям возникали большие мутные пятна неизвестного происхождения. Они мало что освещали.
Какой-то морской монах некоторое время плыл сажёнками, не говоря ни слова, за их челном. А потом то ли свернул куда-то, то ли утонул. Словом, сгинул, как и не бывало.
Всё разом сгинуло и растворилось без следа.
– О, как скверно это обиталище! – доносился голос совсем уже невидимого джинна Малая.
Всюду густой мрак, как в пушечном стволе, забитом снарядом.
«Не мы ли тот снаряд? Сейчас запулят нами в неизвестность!» – пытался размышлять Шухлик.
Голова его заметно опустела. И пять внешних чувств оказались совсем бесполезны. Они просто не действовали в этой стороне, где не было привычных измерений. Ничего тут не было, кроме сиротской пустоты.
Шухлик ослеп, оглох и онемел. Перестал что-либо ощущать.
Зато в душе его возникали всё новые и новые внутренние чувства, с которыми мудрено было совладать. Он остался наедине с ними, оторванный от привычного мира.
Громко вопили всякие репейники страха и буреломы ужаса, отчего мурашки бегали по всему телу – от ушей до кончика хвоста.
Да тут и впрямь было страшно – в невидимом челне корявого Харитона, посреди неизвестно какой стихии.
Очень легко впасть в панику!
Шухлик путался в своих чувствах, не зная, каким довериться.
В основном они подсказывали всякую чушь и подталкивали к опрометчивым поступкам.
Например, неожиданно лягнуть Харитона так, чтобы тот сразу помер. Или начать орать во весь голос, призывая на помощь.
А может, броситься за борт и плыть или лететь, куда глаза глядят, то есть куда не глядят. Или, наконец, проглотить джинна Малая, который давно уже изрядно надоел, прыгая туда-сюда по капусте.
Трудно было сидеть спокойно, не поддаваясь этим диковатым чувствам, заполонившим всю душу.
Шухлик сдерживался из последних сил. Ещё немного, и отчебучит что-нибудь эдакое, безумное! Пробьёт копытом днище лодки, и будь, что будет!
Надеясь успокоиться, он обрывал на ощупь капустные листья и жевал их, ощущая, что и впрямь читает какую-то книгу или чей-то любопытный дневник. А когда добрался до кочерыжки, на душе стало легче и светлее.
Он продрался сквозь дебри смутных чувств и обнаружил в укромном уголке души тихую полянку, на которой дремало обиженное им Чу.
К счастью, оно не было злопамятным. Сразу очнулось и успокоило:
– Поверь, всё обойдётся! Побори страх, сомнения, неуверенность и тогда увидишь – ничего ужасного!
«Действительно, как же глупо расстраиваться из-за всяких мелочей вроде прыща на носу или потерянного кошелька, – неожиданно подумал Шухлик. – Чистое безумие!»
Слабое и нежное чувство начало крепнуть. Из внутреннего переросло вдруг во внешнее. И расположилось где-то над головой, повыше ушей, раскрывшись, будто новые глаза, приспособленные к местным условиям.
Шухлик словно выбрался из какой-то чёрной норы или вынырнул из глубочайшего колодца.
Вокруг струился синеватый свет, в котором можно было различить и лодку, и остатки капусты, и огромного лодочника Харитона. Он был странной расцветки, чуть пурпурный, и слегка расплывчатый, как в тумане. Но всё равно казался таким милым, что хотелось его расцеловать.
А как изменился Малай! Куда подевался дурашливый красный ослик с горбиком на спине и пиратской повязкой на глазу? Шухлик впервые увидел джинна в истинном обличье стихийного духа – он трепетал в воздухе бездымным пламенем, какое бывает над газовой конфоркой.
Да, мир не исчез, не растворился! Просто в здешних краях, в кармане пространства и за пазухой времени, он был неподвластен пяти обычным чувствам. Они, эти чувства, не знали, как его воспринять.
А вот чувство Чу знало и умело. Оно показывало такое, чего Шухлик раньше и представить себе не мог.
Подняв голову, Шухлик заметил, что в золотом воздухе мельтешат полупрозрачные шары, кубики и пирамидки. Одни едва различимы, другие – куда темнее и тяжеловесней с виду.
Кажется, многие вроде бы общаются друг с другом, сближаясь, отдаляясь, соприкасаясь вершинами и гранями.
– Это и есть Лемуры, мой господин! – прокричал Малай, стараясь держаться подальше от кубиков и пирамидок. – Души усопших! Может, они и записаны в какую-нибудь книгу, но вряд ли в Красную! Среди них шары – добрые духи, по имени Лары, покровители своих потомков. А кубики…
Он не успел сообщить, кто они такие. Множество кубиков, целый рой, неприятно жужжа, подлетели и окружили Шухлика с Малаем.
Они теснили, подавляли и угнетали, будто загоняли в какую-то яму или клетку. Стало трудно дышать, затошнило и тяжело загудело в ушах.
Малай слабо потрескивал, как затухающая свечка.
– Вот почему это обиталище скверно, – едва звучал его голос. – Кубики – злые духи Ларвы, не нашедшие покоя после смерти. От них всего можно ожидать.
К счастью, подоспел отряд пирамидок и разогнал рой кубиков.
– Это Маны, – сказал Малай, отдышавшись. – Они на перепутье – между Ларами и Ларвами.
Впрочем, пирамидки казались вполне доброжелательными. Приглядевшись к Шухлику, одна из них улетела куда-то, но вскоре вернулась с прозрачно-бриллиантовым шаром.
Шухлик сразу проникся к нему родственными чувствами.
А пришедший в себя Малай воскликнул:
– Ах, какое сходство! Готов поклясться, мой господин, что это добрый дух твоего предка Луция!
Действительно, это был знаменитый Луций. Он обнял Шухлика так ласково, как это умеют одни лишь шары Лары.