– Согласно неписаным законам гостеприимства я помогал чужеземцу избежать беды.
Писец ничего не записал. Обычно иностранцы появлялись из Антимира и взрывались по пути. Других иностранцев здесь не было. А тут, на тебе, живой иностранец и, конечно, шпион. В этом случае явно пахло наградой.
Патрульный Офицер покручивал усы и рассуждал.
– Все правильно, – улыбался он, – ты спас его от беды и взял беду на себя, а, значит, беда – твоя. Другими словами, ты в беде. Ты арестован и не только за то, что оставил пост, но и за то, что привёл в страну иностранца.
Художнику не терпелось вмешаться.
– Послушайте, – произнес он волнуясь, – спасти от беды – не значит взять беду на себя. Нужно избавиться от бед.
– Да, да, – подтвердил Маленький Охотник, – я пробовал отвести беду…
– Посмотрите на этого путаника, – засмеялся Патрульный Офицер. Он умел хохотать очень заразительно.
Глядя на него, начали хохотать солдаты и смеялись до слёз. Они хлопали себя по бокам, и крупные слезы катились по их обветренным красным лицам. Улыбался, склонившись над бумагой, писец. Наконец окончив смеяться, Патрульный Офицер повторил:
– Под стражу.
Солдаты схватили Маленького Охотника. Дошла очередь и до Художника.
– Ваше гостевое удостоверение, – попросил Офицер.
Удостоверения у Художника не было.
– Вы чей гость: государства или королевского двора?
Художник не знал.
– Кто прислал вам приглашение?
И на этот вопрос Художник ответить не смог.
– Как вы попали сюда?
Художник опять-таки оказался в затруднении. Он начал было рассказывать про полянку и речку, но никого не убедил.
– В таком случае, – потерял наконец терпение Офицер, вы подлежите казни без промедления. Но во имя правды и справедливости мы постараемся испробовать всё.
Писец теперь находился в явном затруднении. При подобных ответах совсем не требовалось его неприглядное мастерство. Потому на этот раз он только добавил от себя, что арестованный – непременный лазутчик и подлежит сверхсрочной казни. Затем он подписал протокол: старший королевский писец – свидетель и поставил круглую писцовую печать. Для казни этого документа было достаточно. Однако Патрульный Офицер медлил.
– Не отвести ли арестованного к генералу Дубасу? – сомневался он.
Он находился в раздумье, потому что наступило время обеда, и генерал (кто его знает?) под горячую руку мог и его самого разжаловать или казнить. Такие приказы выдавались здесь запросто. К тому же Патрульный Офицер ещё не знал, что именно сегодня утром генерал Дубас задумал новым приказом присвоить себе звание маршала и Главнокомандующего.
Маленького Охотника посадили в крохотную переносную тюремную камеру. Её поставили на носилки и понесли. Решётка на ней была мелкая, и цветы, одевавшие Маленького Охотника, высунулись и скрыли камеру и получалось, что понесли миниатюрную цветочную беседку, оплетённую вьющимися растениями.
«Маленькому Охотнику стыдно, – догадался Художник, – и цветы выручают его».
Они шли по улицам. На тротуарах стояли жители. Друг на друга похожие, толстенькие они с удивлением провожали процессию. Наконец, показался королевский дворец, но они прошли мимо него к крепостной стене. Здесь был дом начальника королевской охраны маршала Дубаса. Возле дома был большой огород, тянувшийся от королевских казарм до крепостной стены. Дом как раз и стоял посреди огорода, а перед ним была маленькая мощёная площадка, на которую и привели пленников.
Патрульный Офицер отправился доложить, а солдаты начали курить, окружив беседку. Художник оглядывался по сторонам. У ближайшей грядки трудился Огородник. Он вежливо снял шляпу и поклонился Художнику.
– Тружусь, – сказал он, кивнув на возделанный огород, – с утра и до ночи и даже в светлые ночи, но вот за труды мои меня собираются казнить.
– Как так? – удивился Художник.
– Да, видно место на огороде – заколдованное, – вздохнул Огородник, ведь что я ни посажу, как ни ухаживаю, вырастает только репа. На этот раз мне доверены дорогие заграничные семена дынь и ананасов, и сажаю я их под строгим присмотром. Но если снова вырастет репа, меня казнят.
Художник смотрел по сторонам. По дорожкам среди кустов расхаживали индюки. И это были не обычные кусты, а разросшаяся репа, и трава вокруг была мелкой репой. И ничего не выросло здесь кроме репы, лишь перед самым домом высилось одинокое дерево. Его Художник было принял за пальму, но приглядевшись увидел, что и это репа, высотой с дерево. На верхушке её спал крокодил.
При допросе преступников ставили под репу-дерево. Крокодил спал себе под разговоры. Но когда по знаку Дубаса ударяли в гонг, крокодил просыпался и падал арестованным на голову и спросонья не задумываясь их проглатывал. Так совершалась казнь.
Художника поставили под дерево. Солдаты должны были не позволять арестованным глазеть по сторонам. По высокой стене королевского дворца прохаживались королевские стражницы в позолоченных латах. Обычно ими становились победительницы конкурсов красоты – обладательницы самых длинных ресниц, самых пушистых волос или самых изумрудных глаз. На стене была неширокая дорожка и стражницы в золочённых латах парами расхаживали вдоль неё. Вместе с ними ходили важные павлины, свысока смотревшие на индюков со стены. Стражницы то и дело поглядывали друг другу в латы, как в зеркало, и поправляли причёски.
Прохожие, что шли в это время мимо, любовались стражницами и забывали о своих делах. Вот и теперь патрульные караульные солдаты смотрели на стражниц, разинув рты.
В это время распахнулись ворота дома и выехал маршал Дубас. Он был еще в генеральской форме, на которую успели нашить золотые вензеля главнокомандующего. На ногах у Дубаса были стеклянные сапоги. И было видно, что он очень спешил и надел их на босу ногу. Шея, затылок и спина Дубаса составляли единое целое, будто вытесанные из одного бревна. У него была куцая бородёнка, но толстые щеки предавали ему очень важный вид. Он сидел на брезгливом белом слоне.
Когда Дубас надувался, то очень походил на индюка, а индюки походили на него: также надувались, невнятно бормотали и выпячивали грудь. Тотчас алые королевские пчелы покинули улей и устремились к маршальской бороде. На ней всегда оставалось сладкое, к тому же их так приучили и у Дубаса получилась не куцая, а живая шевелящаяся алая борода.
Слон был белым и говорящим, но постоянно морщился и от этого у него был постоянно брезгливый и недовольный вид. И маршал Дубас выглядел недовольным: то ли из-за того, что его подняли с постели, то ли, что не успели сделать почётный лавровый венок с золотыми дубовыми листьями, но скорее всего от того, что он не успел перекусить и его тянуло к столу.
– Что? – спросил Дубас и зевнул, а слон поморщился.
Писец, немыслимо изогнувшись, подал протокол, в котором было указано, что пойманы два лазутчика. Один отрицает всё, другой называет себя пограничным Охотником. По всем законам их следует неотложно казнить.
– И это всё? – зевая спросил Дубас. Он было хотел уже хлопнуть в ладоши, чтобы прозвучал гонг, и крокодил упал с дерева, но во время заметил, что под дерево поставили одного. И крокодил, упав, съест одного, а это неэкономно. Но тут говорящий слон закивал и брезгливо напомнил, что по законам страны перед казнью полагается последнее слово.
Дубас тоже вспомнил и кивнул.
– Последнее слово. Да, покороче.
Художник шагнул вперёд.
– Уважаемый главнокомандующий, – произнёс он, – я чужестранец и прибыл сюда из далёкого Мира. От самой границы на каждом шагу меня подстерегали опасности. А храбрый Маленький Охотник рискуя охранял меня и предостерегал, а потому он вовсе не заслужил наказания. Наоборот, его следует поблагодарить и наградить, чтобы и у другие брали с него пример.
– Не слово, а речь, – поморщился Брезгливый Слон.
– Да, я давал тебе слово, – возмутился Дубас, – а ты произнес целую речь, а речи здесь разрешаются мне одному. Но я ещё не готов говорить. Я ведь ещё не поел и после еды не отдохнул. Но мне пришла в голову мысль: поступай-ка ко мне в охрану. Я – бородач и ты – бородач. И все подумают, что я – это ты, и даже во время моего обеда и сна. Начни служить у меня, и я разрешу тебе ношение синей бороды. Это большая привилегия, потому что только синей бороде разрешается душить своих жен.
– Но она у меня не синяя, – возразил Художник.
– А это зависит от освещения или можно приманить на бороду синих пчёл. Для этого её нужно смазывать синим медом. Соглашайся, чужестранец. У здешних жителей обычно не растёт борода и тех, у кого она всё-таки вырастает, сразу делают начальником.
– Соглашайся, – подтвердил Патрульный Офицер, – в противном случае маршал скажет свою речь – наказание.
– Речь, речь, – зашептали с испугом Солдаты.
Здесь боялись речей Дубаса, потому что умел он заговаривать до слёз. Речь его, как правило, начиналась после завтрака. Он сначала довольно похрюкивал, а потом из неясного бормотания и рождалась речь. Он умел говорить от завтрака до обеда, а отобедав до ужина. И всех, кто был вынужден слушать его, заговаривал до слёз. Солдаты решив, что начинается речь, достали вату для ушей. Но натощак Дубас никогда не говорил, а сегодня он ещё не успел пообедать.
Большой Мозг
Маршала называли Дубасом, хотя настоящее имя его было Куролес. Дубас – было прозвищем, потому что вначале охранной службы он нещадно дубасил всех. По новым законам запрещалось бить арестованного и чаще их отправляли на принудительные работы на маршальский огород. Но Дубас добивался, чтобы арестованные сами просились туда. Он создавал им такие ужасные условия, после которых работа на огороде казалась курортом. Причем их заставляли повторять: «нам нравится, нам здесь очень нравится». И Дубас заявлял без зазрения совести:
– Я – самый любимый в мире маршал, и все поголовно любят меня и сами просятся на мой огород.
Таращивший глаза писец изогнулся и напомнил, что арестованного полагается спросить, нет ли у него личной просьбы и не хочется ли ему на маршальский огород?
– Да, да, – закивал Дубас, а брезгливый Слон только поморщился.
– Есть, просьба, конечно, – ответил Художник. – Я прошу без промедления выпустить из темницы Маленького Охотника. Он спас мне жизнь и достоин не ареста, а награды.
– Не знаю, не знаю. – промямлил Дубас.
И все посмотрели и покивали головами. Ведь камера, где томился Маленький Охотник, была опутана цветами. Со стороны она выглядела пристойно и не выглядела тюрьмой.
В это время из толпы окружающих зевак выскочил верзила с перепачканным сажей лицом. Он смешно, по-клоунски, выбрасывая в стороны ноги, подбежал к слону. И был так высок, что дотянулся до маршальского уха и зашептал в него.
Дубас выслушал его, надул щёки и произнес:
– Вы все что-то путаете, и я не вижу тюрьмы. Есть только расчудесная беседка, где заслуженный Маленький Охотник отдыхает среди цветов. И ему, наверняка, хочется попасть на мой огород. Может, он задумал стать огородником. Что же – вольному воля.
Дубас кивнул и по его сигналу стражники подхватили Художника и беседку-камеру с Маленьким Охотником и потащили на маршальский огород.
Художник не знал, что ему повезло. Обычно арестованных здесь бросали в подвалы, полные голодных крыс. Здесь было два крысиных подвала мокрый и тёмный. В мокром повсюду были лужицы, и мокрые крысы бегали по арестованным, а в тёмном – было сухо, но так темно, что выходило ещё страшней. И поэтому арестованные из подвалов, конечно, просились на огород.
Огород был велик и упирался в стену королевского дворца. На этом месте прежде была площадь гуляний и ярмарок, но затем землю перекопали и устроили дубасовский огород. Недавно маршал был обыкновенным сержантом, а страной правил мудрый король. Он поступал по справедливости, и в особенно сложных случаях запрашивал мудрого совета из Страны Насмешливых Колдунов. Однако тамошние мудрецы как правило были заняты. У них были собственные неотложные дела, и для ответов они придумали Большой электронный Мозг, особенную машину, которая мгновенно отвечала на любые вопросы. На всё про всё. И помогала королю управлять страной.
Большому Мозгу построили отдельный дом с широкими воротами, в которые и вкатили его. Но он мог жить только в подвале. Такая была у него особенность. Он там и жил поначалу и выполнял отдельные поручения короля.
У короля были две дочери – невесты: Принцесса Белая и Принцесса Чёрная. Они были очень хороши собой и знали об этом, а потому были о себе очень высокого мнения. В своей стране им никто не нравился. Когда король-отец отправился в государственную поездку по соседним странам, то решил заодно подыскать женихов своим дочерям на стороне. Он оставил править страной вместо себя Большого Мозга, а сержанту Дубасу-Куролесу поручил охрану страны от лазутчиков. И поначалу тот добросовестно выполнял поручение короля.
Но принцессы в отсутствие короля начали задавать Большому Мозгу множество поручений. Их было так много, что Большому Мозгу стало некогда управлять страной. Чтобы справиться с заданиями, Большому Мозгу пришлось разрастаться. Он занял весь собственный подвал и соседний и через прогрызенную крысами нору перебрался в следующий. Постепенно он вытеснил прежних хозяев подвалов – крыс, и те прогрызали норы в новые подвалы, а за ними туда же переселялся и Большой Мозг.
В конце концов Большой мозг занял все подвалы страны. И осталось всего лишь два незанятых им подвала – мокрый и тёмный. Там ещё пока хозяйничали крысы. Наконец все крысы собрались там на совет и решали, что делать им, если их и отсюда вытеснят?
Когда Дубас был всего лишь сержантом, он считался очень деловым и исполнительным. С утра он проглатывал тридцать четыре чашки кофе и живо бегал по городу, но к обеду уставал и обязательно устраивался после обеда вздремнуть. Дремать он прятался на окраине города, в лопухах, и так как спящим его никто не видел, считалось, что он трудится без перерыва, не смыкая глаз.
Когда король в этот раз отправился в путешествие, Дубас первое время только и спал. Он спал до завтрака, а затем и до обеда, потом до ужина, и снова до утра. Он издал приказ, по которому будить генерала разрешалось только в экстренных случаях, угрожающих безопасности страны.
Исключение было сделано для двух плутов – любимцев Дубаса. Они были мелкими жуликами, но говорили Дубасу только приятное, и он их обожал. Один из них бегал по-клоунски, выбрасывая в стороны ноги, и чтобы выглядеть посмешней, вымазывал сажей лицо. За это его прозвали Сажка. Второго жулика называли Хрюком, потому что он уморительно хрюкал. И за спиной генерала делал такие уморительные рожи, что все покатывались со смеху.
Жуликов не боялись и им доверяли тайны, потому что считалось способный смешить не способен на подлости. Со временем жители стали замечать, что всех, кто смеялся с Хрюком над генералом, схватили солдаты. И смех постепенно совсем исчез в этой стране. Теперь разве только принцессы, да их ближайшие фрейлины позволяли себе особенный серебристый смех.
Дубас поначалу дубасил и правых и виноватых. Но слух о его бесчинствах мог докатиться и до путешествующего короля. Поэтому он запретил называть себя Дубасом, а обращаться к нему не иначе, как Ваше превосходительство генерал главнокомандующий, а потом и маршал страны. И начал наказывать арестованных с помощью речей. На речи, сами понимаете, очень трудно пожаловаться.
Особами, приближенными к Дубасу, считались Сажка и Хрюк. Наедине они часто друг с другом ссорились, не желая делить ворованное. «Я вправе иметь, – кричал возмущенно Сажка, – я – правая генеральская рука, а ты Хрюк – всего лишь левая». «Нет, это не так, – кричал ему Хрюк в ответ, – Я – тоже правая». И так они ссорились, пока Дубас не издал приказ, которым объявлялось, что оба плута – его правые руки.
Когда-то жулики были обыкновенного роста, но они отведали особой секретной солдатской травы и сделались очень высокими. Причём у Хрюка сохранилось кукольное личико, а Сажки вырос огромный и острый нос, который он непременно совал в чужие дела.
Дубас бродил по стране, похрюкивал, и завидя что-нибудь хорошее, приказывал тут же тащить это казну. И постепенно страна опустела, а жители стали грустными и тонкими, и лишь Дубас оставался краснощеким и толстым и непрерывно бубнил.