— Не могу я, — со слезами говорила она. — Мне надо присесть. Хоть на минуточку. Ну пожалуйста, Под!
Но он был непреклонен.
— Посидишь, — говорил он, подхватывая ее под локоть и подталкивая вперед, — когда доберемся до леса. Арриэтта, возьми маму под руку с той стороны и не давай ей останавливаться.
Когда добывайки, наконец, очутились в лесу, они бросились на землю у самой тропинки — они слишком устали, чтобы искать более укромный уголок.
— Ах, батюшки!.. Ах, батюшки! — повторяла Хомили (но говорила она это рассеянно, по привычке), и по ее выпачканному землей лицу и блестящим темным глазам Под и Арриэтта видели, что она вовсю «шевелит мозгами». И она держала себя в руках, это они тоже видели, другими словами — Хомили вовсю старалась.
— Ни к чему так бежать, — сказала она наконец немного отдышавшись. — Нас никто не заметил; они, верно, думают, что мы все еще там, под полом, словно в ловушке.
— Я не так в этом уверена, — сказала Арриэтта. — Когда мы поднимались на холм, в кухонном окне мелькнуло чье-то лицо. Похоже, что это был мальчишка. А в руках он держал что-то, вроде кота.
— Если бы нас кто-то заметил, — возразила Хомили, — они бы уже давно кинулись в погоню, вот что я тебе скажу.
— Верно, — согласился Под.
— Ну, в какую сторону мы теперь пойдем? — спросила Хомили, оглядываясь и не видя ничего, кроме деревьев. На щеке у нее была большая царапина, волосы растрепались и висели неровными прядями.
— Пожалуй, сперва разберем поклажу, — сказал Под. — Давайте посмотрим, что мы захватили с собой. Что у тебя в мешке, Арриэтта?
Арриэтта развязала мешок, который спешно собрала два дня назад на случай крайней необходимости — как раз такой случай, как сейчас, — принялась выкладывать вещи на дорожку. Чего там только не было! Три металлических крышечки от пузырьков с пилюлями, все три разного размера, так что они аккуратно вкладывались одна в другую; довольно большой огарок свечи и семь восковых спичек; смена нижнего белья и шерстяная фуфайка, связанная Хомили на тупых штопальных иголках из распущенного на нитки много раз стиранного носка, и наконец — главное сокровище Арриэтты — карандашик, снятый с бальной программки и «Записная книжка-календарь с пословицами и поговорками», в которой она вела дневник.
— Ну зачем тебе понадобилось тащить ее с собой? — проворчал Под, кидая мельком взгляд на этот увесистый фолиант, в то время как он вытаскивал свои пожитки.
Затем же, — подумала про себя Арриэтта, глядя на вещи, которые вынимал отец — зачем ты сам взял сапожную иглу, молоток (сделанный из язычка электрического звонка) и моток шпагата. У каждого свое увлечение, каждому нужны орудия своего ремесла. (А ее увлечение, Арриэтта знала, была литература).
Помимо сапожных принадлежностей Под взял из дому половинку ножниц, осколок лезвия от безопасной бритвы, обломок детского лобзика, бутылочку из-под аспирина с завинчивающейся крышкой, полную воды, небольшую скрутку тонкой проволоки и две стальные шляпные булавки, одну из которых, ту, что покороче, он дал сейчас Хомили.
— Поможет тебе забираться наверх, — сказал Под, — возможно, часть пути нам придется идти в гору.
Хомили взяла с собой вязальные спицы, остаток нераспущенного носка, три куска сахару, палец от лайковой перчатки, набитый смесью соли с перцем и завязанный крепко-накрепко ниткой, несколько кусочков сухого печенья, маленькую жестяную коробочку, в которой когда-то держали граммофонные иглы и где теперь были чай, брусочек мыла и зеркальце.
Под хмуро осмотрел всю эту разнокалиберную груду.
— Вполне вероятно, что мы взяли не то, что надо, — сказал он, — но теперь ничего не попишешь. Кладите все обратно, — продолжал он, подавая им пример, — нам пора двигаться. Это ты хорошо придумала, Арриэтта, засунуть крышку в крышку. Пожалуй, будь их побольше хоть на одну, на две, было бы и того лучше.
— Но ведь нам надо только добраться до барсучьей норы, — принялась оправдываться Арриэтта. — Я хочу сказать, ведь у тети Люпи все, на верно, есть, ну, всякая там кухонная утварь и посуда.
— Лишняя кастрюля еще никому никогда не помешала, — сказала Хомили, запихивая обратно остаток носка и завязывая мешок куском синего шелка для вышивания, — в особенности, если живешь в барсучьей норе. А кто сказал, что твоя тетя Люпи вообще там? — продолжала Хомили. — Я думаю, она потерялась… заблудилась или еще что… в этих полях.
— Вполне возможно, что она уже нашлась, — сказал Под. — Ведь прошло около года, не так ли, с тех пор, как она ушла из дома?
— И так или иначе, — добавила Арриэтта, — кастрюли она с собой вряд ли взяла.
— Никогда не могла понять, — сказала Хомили, вставая с земли и проверяя, не слишком ли тяжел мешок, — и никогда не пойму, — можете меня не убеждать, — что ваш дядя Хендрири нашел в этой гордячке и воображале — Люпи.
— Хватит, — сказал Под, — сейчас не время об этом говорить.
Он тоже встал и, повесив свой походный мешок на шляпную булавку, перекинул его через плечо.
— Ну, — сказал он, осматривая их с ног до головы, — у вас все в порядке?
— И не скажешь, положа руку на сердце, — продолжала Хомили, — что она злая. Но уж больно нос дерет.
— Как ботинки? — спросил Под. — Не жмут?
— Пока нет, — сказала Хомили.
— А как ты, дочка?
— У меня все в порядке, — откликнулась Арриэтта.
— Перед нами долгий путь, — сказал Под. — Торопиться мы не будем, пойдем потихоньку. Но без остановки. И ворчать тоже не будем. Ясно?
— Да, — сказала Арриэтта.
— И глядите в оба, — продолжал Под, в то время как они уже шли по тропинке. — Если увидите что-нибудь опасное, делайте то же, что я… и быстро… поняли? Только не разбегаться по сторонам. И не визжать.
— Да знаю я все это, — сердито сказала Арриэтта, прилаживая на спину мешок, и двинулась вперед словно хотела, чтобы до нее не долетали его слова.
— Ты думаешь, что знаешь, — сказал Под ей вслед. — На самом деле ты совсем ничего не знаешь, ты не умеешь прятаться, и мать твоя — тоже. Это требует тренировки, это, если хочешь, искусство…
— Как это не знаю? — повторила Арриэтта. — Ты же мне рассказывал.
Она поглядела в сторону, в темные глубины зарослей куманики возле тропинки и увидела огромного паука, висящего в воздухе (паутины его не было видно). Паук, казалось, смотрел прямо на нее — Арриэтта увидела его глаза и смерила его вызывающим взглядом.
— За пять минут не расскажешь, — настаивал Под,-того, чему учиться надо на собственном опыте. То, что я рассказал тебе, дочка, в тот день, когда взял тебя наверх добывать, даже не азбука в нашем деле. Я старался, потому что твоя мать попросила меня. И видишь, куда это нас привело?
— Перестань, Под, — отдуваясь, сказала Хомили (они шли слишком быстро), — к чему вспоминать прошлое?
— Но это именно я и хочу сказать, — возразил ей Под. — Прошлое и есть опыт, на прошлом учишься. Понимаешь, когда идешь добывать…
— Ты занимался этим всю жизнь. Под… ты прошел выучку, а Арриэтта поднялась наверх всего один раз…
— Это я и хочу сказать! — сердито вскричал Под, приостанавливаясь, чтобы Хомили могла его догнать, и упрямо продолжал: — Это именно я и хочу сказать. Если бы она знала хоть азбуку того, как надо прятаться…
— Берегись! — раздался резкий возглас Арриэтты, опередившей их на несколько шагов.
Послышался нарастающий шум и громкое, хриплое карканье. Их накрыла большая тень… и внезапно на тропинке остался стоять один Под — лицом к лицу с огромной черной вороной.
Птица глядела на него злобно, но немного опасливо, кривые когти были слегка повернуты внутрь, большой клюв приоткрыт. Под, замерев на месте, тоже глядел на птицу. Он был похож на короткий и толстый гриб, выросший вдруг на тропинке. Огромная птица повернула голову набок и с любопытством поглядела на Пода другим глазом. Под не двигался и по-прежнему пристально смотрел на нее. Ворона издала горлом тихий звук, похожий на блеянье, и, удивленная, сделала шаг вперед. Под по-прежнему не двигался. Ворона сделала один косой прыжок… второй… и тут — все с тем же неподвижным лицом — Под заговорил:
— Убирайся туда, где ты была, — сказал он спокойно, даже дружески, и птица приостановилась в нерешительности. — И, пожалуйста, без глупостей. Нам это ни к чему, — продолжал Под ровным голосом. — Косолапая ты, вот что я тебе скажу! Я раньше и не замечал, что вороны косолапые. Выпялилась на меня одним глазом и голову набок свернула… Верно, думаешь, это красиво… — Под говорил вежливо, даже любезно, — …а вот и нет, при таком-то клюве…
Ворона застыла на месте. Каждая линия ее оцепеневшего тела выражала теперь не любопытство, а полнейшее изумление. Она не верила своим глазам.
— Прочь отсюда! Убирайся! — вдруг закричал Под, делая к ней шаг. — Кыш!..
И огромная птица, бросив на него обезумевший взгляд, испуганно каркнула и поднялась в воздух, хлопая крыльями. Под вытер лоб рукавом. Из-за листа наперстянки выползла Хомили, все еще бледная и дрожащая.
— О, Под! — тяжело дыша, проговорила она, — это просто чудо! Ты — настоящий герой!
— Это совсем не трудно… Главное — держать себя в руках.
— Но она такая огромная! — сказала Хомили. — Когда они в воздухе, даже представить трудно, что они такой величины.
— Величина тут ни при чем, — сказал Под, — они разговора боятся.
Он смотрел, как Арриэтта выбирается из пустого пня и отряхивает платье. Когда она тоже посмотрела на него, он отвел глаза.
— Ну, — сказал он, немного помолчав, — пора двигаться.
Арриэтта улыбнулась и после секундного колебания подбежала к отцу.
— Ну, это уже зря, — еле слышно проговорил Под, когда она обвила руками его шею.
— Ах! — воскликнула Арриэтта, прижимал его к себе. — Ты заслужил медаль за отвагу… Я хочу сказать: ты не растерялся перед этой вороной.
— Нет, девочка, — возразил Под, — ты вовсе не это хотела сказать. Ты хотела сказать, что я ее прозевал, что она поймала меня врасплох, в то самое время, как я рассуждал о том, что надо быть всегда начеку. — Он похлопал ее по руке. — Но главное то, что ты права: мы действительно не растерялись. Вы с мамой не потратили ни одной лишней секунды, и я вами горжусь. — Он отпустил ее руку и закинул мешок за спину. — Но в следующий раз, — добавил он, внезапно оборачиваясь, — не прячься в пень. Он может быть пустым, и в то же время полным, если ты меня понимаешь, и ты попадешь из огня, да в полымя…
Они шли все вперед и вперед, не сходя с тропинки, проложенной рабочими, когда те рыли ров для газопровода. Тропинка вела через пастбище, постепенно взбираясь вверх. Так они миновали два луга, проходя без труда под нижней перекладиной любых накрепко запертых ворот и осторожно пробираясь мимо множества высохших на солнце следов от коровьих копыт. Следы были похожи на кратеры, края у них осыпались и один раз Хомили, покачнувшись под тяжестью ноши, оступилась и оцарапала колено.
На третьем лугу газопровод пошел влево и Под, увидев далеко впереди перелаз через живую изгородь, решил, что они могут спокойно оставить газопровод и идти дальше по тропинке у изгороди.
— Уже недолго осталось, — успокаивающе произнес он, когда Хомили стала умолять, чтобы он дал им немного отдохнуть, — но останавливаться нам нельзя. Видишь вон тот перелаз? Туда мы и идем и должны прийти до захода солнца.
И они потащились дальше. Для Хомили этот последний отрезок пути был самым тяжелым. Ее натруженные ноги двигались механически, как ножницы; согнувшись под поклажей, она с удивлением смотрела, как ее ступни попеременно выступают вперед — она больше не чувствовала ног, не понимала, откуда они вообще тут оказались.
Арриэтта жалела, что им виден перелаз; ей казалось, что они топчутся на месте. Уж лучше глядеть на землю и лишь время от времени поднимать глаза — тогда видишь, насколько ты продвинулся.
Наконец они достигли вершины холма; направо, в дальнем конце пшеничного поля, за живой изгородью лежал лес, а прямо перед ними простиралось — сперва чуть спустившись вниз, затем полого поднимаясь к горизонту, — огромное пастбище, испещренное тенями от деревьев, позади которых на розовом небе садилось солнце.
Добывайки стояли на кромке пастбища, не в силах отвести от него глаз, в благоговейном страхе перед его необъятностью. Посреди этого бесконечного моря дремлющей травы плавал зеленый островок деревьев, почти погрузившийся в тень, которую он отбрасывал до середины поля.
— Это и есть Паркинс-Бек, — сказал после долгого молчания Под.
Они стояли все трое под перелазом, страшась выйти из-под его гостеприимного крова.
— Паркинс… что? — тревожно спросила Хомили.
— Паркинс-Бек. Это название пастбища. Здесь они и живут — Хендрири и его семейство.
— Ты хочешь сказать, — медленно проговорила Хомили, — здесь и есть барсучья нора?
— Вот-вот, — отозвался Под, глядя вперед.
В золотом свете заходящего солнца усталое лицо Хомили казалось желтым, челюсть отвисла.
— Здесь… но где — здесь? — спросила она.
Под махнул рукой.
— Где-нибудь на этом поле, — сказал он.
— На этом поле… — тупо повторила Хомили, вперив взгляд в его едва различимые границы, и далекую группку утонувших в тени деревьев.
— Ну само собой, нам придется поискать эту нору, — смущенно сказал Под. — Не думала же ты, что мы направимся прямо к ней.
— Я думала, ты знаешь, где она, — сказала Хомили. Голос ее звучал хрипло. Арриэтта, стоявшая между родителями, непривычно для себя самой молчала.
— Я привел вас сюда, не так ли? — сказал Под. — На худой конец переночуем на открытом воздухе, а завтра с утра начнем искать.
— А где ручей? — спросила Арриэтта. — Кажется, тут где-то должен быть ручей.
— Так оно и есть, — ответил Под. — Он течет с той стороны пастбища вдоль живой изгороди, а потом сворачивает — вон там, и пересекает тот дальний угол. Та густая зеленая полоса — неужели не видишь? — это камыш.
— Да-а, — неуверенно протянула Арриэтта, изо всех сил напрягая глаза, затем добавила: — Я хочу пить.
— И я, — сказала Хомили и вдруг села на землю, как будто из нее выпустили воздух. — Всю дорогу вверх, шаг за шагом, час за часом, я говорила себе: «Ничего, как только мы доберемся до этой барсучьей норы, я сяду и первым делом выпью чашку горячего крепкого чая»,-только это меня и подбадривало.
— Что ж, и выпьешь, — сказал Под, — у Арриэтты есть свечка.
— И я тебе еще кое что скажу, — продолжала Хомили, глядя перед собой. — Я не могу идти через это поле, ни за что на свете не пойду, придется нам обходить его кругом.
— Так мы и сделаем, — сказал Под, — посреди поля барсучьей норы не найдешь. Мы обойдем его вокруг постепенно, одна сторона за другой, и начнем завтра с утра. Но сегодня нам придется спать не раздеваясь, это точно. Сейчас начинать поиски нет смысла, скоро совсем стемнеет, солнце вот-вот зайдет за холм.
— И собираются тучи, — сказала Арриэтта, глядевшая на закат. — Как быстро они мчатся!
— Дождь! — вскрикнула Хомили в ужасе.
— Надо спешить, — сказал Под, закидывая мешок за спину. — Давай сюда твой, Хомили, тебе будет легче идти…
— В какую нам сторону? — спросила Арриэтта.
— Пойдем вдоль этой, более низкой изгороди, — сказал Под, трогаясь с места. — Постараемся добраться до воды. Если нам это не удастся до того, как пойдет дождь, укроемся где сможем.
— Что значит — где сможем? — спросила Хомили, ковыляя следом за ними по кочкам в густой траве. — Осторожно, Под, крапива!
— Вижу, — сказал Под (они шли сейчас по дну неглубокого рва). — Что это значит? Ну в ямке или еще где-нибудь, — продолжал он. — Например, в такой, как эта. Видишь? Под тем корнем.
Подойдя к корню, Хомили заглянула внутрь.
— Ой нет, я туда не полезу, — сказала она, — там внутри может кто-нибудь быть.
— А то заберемся под изгородь, — сказал Под.
— Ну, там от дождя не укрыться, — сказала Арриэтта.
Она шла немного в стороне от родителей, по склону рва, где трава была ниже. — Мне отсюда видно: одни стволы и ветки. — Ей стало зябко от свежего ветерка, под которым вдруг закачались листья на кустах, загремели сухие стручки, стукаясь друг о друга. — Небо уже почти совсем затянуло! — крикнула Арриэтта.