— А теперь пошли. Все на берег… и ты тоже, Арриэтта.
В то время как Под помогал Хомили спускаться в воду, Арриэтта прыгнула с борта на берег; она заметила, что сырой песок был испещрен чьими-то крошечными следами.
Взяв друг друга под руки, они отступили на несколько шагов, чтобы посмотреть, как будет отчаливать Спиллер. Он поднял якорь, и, держа в руке весло, вывел барку кормой вперед из-под ветвей куманики. Выскользнув на открытое место, она вдруг стала невидимой, слилась с ландшафтом: ее можно было принять за колечко коры или кусок дерева.
Лишь тогда, когда Спиллер отложил весло и начал отталкиваться от дна спицей, только тогда они смогли его разглядеть. Добывайки следили из-за ветвей куманики, как медленно, старательно налегая всем телом на шест, он ведет свой корабль вверх по течению. Когда Спиллер поравнялся с ними, они выбежали из-под кустов, чтобы им было лучше видно. Держа туфли в руках, они пересекли полоску песка, где стоял чайник, и, чтобы не отстать от Спиллера, зашли за поворот и вышли на отмель у водостока. Здесь, в самом ее конце, у древесного корня, уходящего глубоко в воду, они помахали ему на прощанье.
— Ах, лучше бы он не уплывал, — сказала Хомили, в то время как они брели по песку обратно ко входу в трубу, где сушилась на солнце их одежда.
Когда они подошли поближе, с верхушки яйца поднялось переливчатое облако, похожее на стаю птиц.
— Навозные мухи! — закричала Хомили, устремляясь им навстречу, но тут же, успокоившись, замедлила шаг: она увидела, что это чистые, словно отполированные, речные мушки в синюю с золотом полоску. Яйцо с виду казалось нетронутым, но Хомили обдула его со всех сторон и обмахнула своим передником.
— Кто знает… — объяснила она.
Под, ворошивший всякую всячину, вынесенную водой из трубы, вытащил из кучи круглую пробку, и Хомили села.
— Да, так мы и сделаем, — пробормотал Под.
— Как — так? — спросила лениво Арриэтта.
Из ямки, где лежала пробка, выбежал жук, и, наклонившись к нему, Арриэтта ухватила его за панцирь. Ей нравились жуки, их блестящая, четко очерченная броня, их механические сочленения. И ей нравилось поддразнивать их: ничего не стоило удержать их за жесткий край надкрылья, в то время как они норовили удрать.
— Когда-нибудь они тебя укусят… — пригрозила ей Хомили, складывая одежду; даже высохнув, она все еще чуть-чуть пахла сандалом. — Или ужалят, или ущипнут, или что там они делают — и поделом.
Арриэтта выпустила жука.
— Да они на самом деле не сердятся, — сказала она, глядя, как покрытые шипами ноги поспешно бегут вверх по склону, а из-под них сыпятся песчинки.
— Вы только взгляните! Шпилька! — воскликнул Под.
Это была та самая шпилька, которую Арриэтта нашла в трубе, сверкающая после мытья.
— Знаете, что мы сделаем? — продолжал он. — То есть, пока мы здесь?
— Что? — спросила Хомили.
— Станем приходить сюда каждое утро и смотреть, что вынесла из трубы вода.
— Вряд ли мы тут что-нибудь найдем, — сказала Хомили, кончая складывать белье.
— А как насчет золотого кольца? Не одно золотое кольцо — во всяком случае, так говорят — потерялось, упав в водосток… Да и от английской булавки ты тоже не откажешься.
— Лучше уж булавка, чем кольцо, — сказала Хомили, — при нашем-то образе жизни.
Они отнесли узлы за излучину и сложили у чайника. Хомили забралась на гладкий камень у входа и заглянула через, дыру внутрь. Сверху, через приоткрытую крышку, лился холодный свет, пахло ржавчиной и было очень неуютно.
— Что нам нужно успеть до захода солнца, — сказал Под, это раздобыть хорошей, сухой травы, чтобы постелить здесь на дно. Одеяло у нас есть…
Он посмотрел по сторонам — как бы им забраться на склон? — и увидел неподалеку идеальное место, словно созданное для добываек: с кромки крутого берега позади них свисал пучок спутанных корней. В былые времена, выйдя из берегов, река вымыла между ними землю, и теперь они спускались вниз кистями и гроздьями, пружинистые, но надежные. Под и Арриэтта ловко вскарабкались по ним наверх; там были кольца для рук, там были упоры для ног, там были качели, лестницы, канаты… — настоящий гимнастический зал для добываек, и Арриэтта была разочарована, когда они — слишком скоро — добрались до верхнего края.
Здесь, среди бледно-зеленых копий свежей весенней травы, попадались пучки тонких, как волосы, прошлогодних травинок, выгоревших до светло-желтого цвета. Под косил их лезвием бритвы, а Арриэтта связывала из них копешки и бросала вниз. Хомили собирала копешки и относила их к чайнику.
Когда дно чайника, было устлано толстым слоем травы, Под и Арриэтта слезли со склона. Арриэтта заглянула внутрь через дыру; теперь в чайнике пахло сеном. Солнце садилось, воздух посвежел.
— Что нам всем не повредило бы сейчас, — заметила Хомили, — это чашечка горячего чая перед тем, как лечь в постель…
Но, поскольку вскипятить его было невозможно, они довольствовались тем, что вытащили яйцо. Осталось еще больше половины, и каждый из них получил по толстому ломтю, украшенному сверху листами щавеля.
Под размотал просмоленную веревку, завязал один конец узлом, а второй продел через середину пробки и туго затянул.
— Для чего это? — спросила Хомили, подходя к нему и вытирая руки передником (слава богу, сегодня не надо было мыть посуду; она просто отнесла скорлупу к реке и бросила ее в воду).
— А ты не догадываешься? — спросил Под.
Теперь он, тяжело дыша, обрезал пробку со всех сторон и скашивал ее края.
— Чтобы заткнуть дыру?
— Именно, — сказал Под. — Когда заберемся внутрь, засунем ее туда вроде затычки, закроемся наглухо.
Арриэтта снова вскарабкалась по корням наверх. Родители видели ее на гребне склона. Там было более открытое место, и ветер развевал ее волосы. Вокруг нее на фоне темнеющего неба колыхались, скрещиваясь друг с другом, высокие травины.
— Ей нравится жить на открытом воздухе, — нежно сказала Хомили.
— А тебе? — спросил Под.
— Ну, — ответила, помолчав, Хомили, — насекомые не в моем вкусе, Под, я их никогда не любила. — Да и суровая жизнь тоже не по мне. Но сегодня, — она посмотрела вокруг, — сегодня у меня вроде бы хорошо на душе.
— Вот это разумные слова, — продолжая орудовать лезвием бритвы, сказал Под.
— Но возможно, — продолжала Хомили, глядя на него, я так себя чувствую благодаря этой пробке.
Где-то далеко заухала сова — глухой звук плавно и мелодично долетал к ним из полутьмы. Глаза Хомили расширились от страха.
— Арриэтта! — пронзительно позвала она. — Быстро! Скорее спускайся сюда.
В чайнике было уютно, а с закрытым входом и опущенной крышкой к тому же вполне безопасно. Опустить крышку уговорила их Хомили.
— Смотреть нам ночью не на что, — объяснила она Арриэтте и Поду, — а воздуха сюда попадает! достаточно и через носик.
Когда они проснулись на следующее утро, солнце уже поднялось и стенки чайника сильно нагрелись. Какая радость — поднять крышку, подтягивая постепенно веревку, и увидеть безоблачное небо! Под выбил ногой пробку, они выбрались через дыру наружу и перед ними снова был берег…
Завтракали они на воздухе. Яйцо понемногу уменьшалось, но оставалось еще две трети.
— А солнечный свет — та же еда, — заметил Под.
После завтрака, взяв шляпную булавку, Под отправился к трубе посмотреть, что вынесла вода; Хомили вывесила проветрить красное овеяло, затем занялась в чайнике уборкой, а Арриэтта снова залезла по корням наверх, чтобы обследовать склон.
— Не уходи далеко, — предупредил Под, — и время от времени подавай голос. Нам не нужны сейчас никакие происшествия… и по крайней мере — до возвращения Спиллера.
— И после его возвращения — тоже, — ввернула Хомили.
Но она казалась непривычно спокойной и умиротворенной: делать ей было нечего — только ждать, — никакой работы по дому, никакой готовки, никаких поисков добычи, никаких планов…
«Можно в кои веки понежиться», — додумала она и устроилась поудобнее на красном одеяле под горячими лучами солнца. Под и Арриэтта решили, что она задремала, но они ошибались: Хомили строила воздушные замки. Она рисовала себе их будущий дом — с окнами и парадной дверью — настоящий семейный очаг. Иногда он виделся ей маленьким и уютным, иногда — в четыре этажа высотой. «А не поселиться ли нам в особняке?» — спросила она себя.
По какой-то непонятной причине мысль об особняке напомнила ей о Люпи: «Интересно, что они подумали, спустившись вниз из этих своих темных комнатенок? — Что мы растворились в воздухе… провалились сквозь землю… так это для них и выглядит». Хомили представила удивленное лицо Люпи, громкие возгласы, предположения… И, улыбаясь про себя, она прикрыла глаза: «Они в жизни не догадаются, что мы ушли в водосток, — подумала она. — А уж мысль о Литл-Фордэме им и в голову не придет, для этого у них слишком бедная фантазия».
Прошло два безмятежных солнечных дня, а на третий день пошел дождь. Уже с утра начали сгущаться тучи, и к полудню лило, как из ведра. Сперва Арриэтта, желая остаться на воздухе, укрылась среди корней под нависающей кромкой берега. Но вскоре дождь усилился, ветер кидал ей брызги в лицо, а сверху на нее текли целые потоки; корни сделались скользкими и грязными. Все трое кинулись бежать к водостоку.
— Во всяком случае, — заметила Хомили, когда они уселись, скорчившись, в начале трубы, — отсюда нам все видно, не то что в чайнике.
Однако им пришлось отсюда уйти, когда Под услышал далеко в трубе нарастающий шум.
— Холмкрофт! — воскликнул он, прислушиваясь. — Скорей выходите… Бежим.
Но, глядя на серую пелену дождя, Хомили продолжала сидеть. Если уж им суждено промокнуть до нитки, заявила она, горячая вода приятней холодной.
Глава пятнадцатая
Они все же ушли оттуда, и хорошо сделали: река поднялась почти до самого обрыва, который им надо было обогнуть, чтобы добраться до чайника. Песчаную кромку берега уже залило, и им пришлось разуться и идти босиком. Вода была мутная и коричневая от ила. Мелкую зыбь сменили упругие, стремительные волны, и, когда добывайки бежали к чайнику, они увидели, что поток несет огромные ветви, то скрывающиеся в глубине, то вновь взлетающие на гребнях волн.
— Спиллер не сможет плыть по такой воде… — простонала Хомили в то время, как добравшись до чайника, они переодевались в сухую одежду.
Голос ее, хотя она кричала во все горло, был едва слышен из-за грохота дождя, барабанившего по крыше. Снизу, так близко, словно это было в подвале их дома, доносился рев разлившейся реки. Но чайник, стоящий на каменном фундаменте и накрепко застрявший в откосе берега, казалось, был несокрушим. Носик у него глядел в подветренную сторону, крышка не пропускала внутрь ни одной капли.
— Двойной ободок, — объяснил Под. — Эти старомодные чайники сделаны, как надо…
Рассчитывая на то, что скоро появится Спиллер, они съели остаток яйца. Они все равно не наелись и горестно смотрели через входную дыру, как поток пронес мимо них полбуханки хлеба.
Наконец совсем стемнело; они закрыли вход пробкой и приготовились ложиться.
— Во всяком случае, сказал Под, — здесь сухо и тепло. И, конечно же, скоро прояснится…
Но на следующий день по-прежнему шел дождь. И на следующий…
— Он не сможет вернуться в такую погоду, — стонала Хомили.
— Для Спиллера нет невозможного, — сказал Под. — Этот ящик вполне надежное судно, и навес у него крепкий. Течение здесь, под куманикой, идет у самого берега. Вот почему он выбрал этот уголок. Помяни мои слова, Хомили, он может появиться в любой момент. Спиллер не из тех, кто пугается капли дождя.
Разговор этот был в их «банановый» день. Под отправился на разведку по скользкой корке грязи под куманикой. Таща вперед ее свисающие ветви, вода ровным и сильным потоком шла через укрытие, где Спиллер держал свою барку. В ветвях застряла наполовину пустая пачка промокших насквозь сигарет, мокрый лоскут и перезревший банан.
Когда Под принялся через входную дверь протискивать его дюйм за дюймом в чайник, Хомили отчаянно завизжала. Она не поняла сперва, что это такое, а когда узнала банан, стала смеяться и плакать одновременно.
— Успокойся, Хомили, — печально глядя на нее, сказал Под; втолкнув наконец весь банан, он заглянул внутрь. — Возьми себя в руки.
Что она и сделала… почти что сразу.
— Ты должен был нас предупредить, — протестующе сказала она, все еще тихонько всхлипывая и вытирая фартуком глаза.
— Я звал вас, — сказал Под, — но дождь так грохочет…
Они досыта наелись бананом — все равно он перезрел, и долго хранить его было нельзя. Под нарезал его поперек вместе со шкуркой, чтобы удобнее было держать. Дождь так барабанил по крышке, что вести беседу было трудно.
— Льет еще сильней, — сказал Под.
Хомили наклонилась к нему.
— Ты не думаешь, что с ним случилась беда? — спросила она, стараясь говорить как можно громче.
Под покачал головой.
— Он вернется, когда перестанет лить. Надо запастись терпением, — добавил он.
— Чем запастись? — крикнула Хомили, перекрывая шум ливня.
— Терпением, — повторил Под.
— Я тебя не слышу…
— Терпением! — во все горло заорал Под.
Дождь стал попадать в носик чайника. Пришлось пожертвовать одеялом. Хомили забила его в носик, и в чайнике вскоре стало очень душно.
— Может, и через месяц не перестанет, — проворчала Хомили.
— Что? — крикнул Под.
— И через месяц, — повторила Хомили.
— Что — через месяц?
— Дождь не перестанет! — крикнула Хомили.
Разговаривать было невозможно, и они замолчали: игра не стоила свеч. Все трое зарылись в сено и попробовали уснуть. Так как животы у них были полны, а в чайнике было тепло и душно, они вскоре задремали. Арриэтте снилось, будто она вышла в море на барке Спиллера — ее слегка покачивало; сперва это нравилось Арриэтте, но затем барка стала вращаться. Она вращалась все быстрей и быстрей, вот она превратилась в колесо, оно вертелось… вертелось… Арриэтта ухватилась за спицы, но они обернулись соломинами и сломались у нее в руках. Она ухватилась за обод, но он с разгона отбросил ее. Арриэтта услышала, как чей-то голос вновь и вновь повторяет:
— Проснись, Дочка, проснись…
Арриэтта открыла глаза; голова у нее кружилась, в мерцании полусвета кружилось и все вокруг. «Утро», — догадалась Арриэтта; и кто-то вытащил из носика одеяло. У себя за спиной она разглядела отца; вид у него был странный: казалось, каким-то необъяснимым образом он приклеился к стенке чайника. Напротив она увидела мать, раскинув руки в стороны, словно фея с подмятыми крыльями, она стояла так же плотно прижавшись к стенке. Сама Арриэтта, пытаясь подняться с пола, почувствовала, что ее крепко держит какая-то таинственная сила.
— Мы на плаву, — крикнул Под, — и нас вертит!
И Арриэтта заметила, что их не только вращает, но и раскачивает из стороны в сторону.
— Мы дрейфуем, плывем по воле волн, — продолжал Под, — нас несет вниз по течению.
— О господи! — простонала Хомили, поднимая глаза; это было единственное движение, которой она могла сделать, ведь она пристала к стенке чайника, как муха к липкой бумаге.
Но она еще не закончила, как скорость, с какой несся вперед чайник, замедлилась, он стал не так быстро кружиться, и на глазах у Арриэтты мать медленно соскользнула вниз, с хлюпаньем села на пропитанное водой сено.
— О господи! — снова проговорила Хомили.
Арриэтта заметила, что без труда слышит ее; дождь наконец затих.
— Хочу поднять крышку, — сказал Под.
Когда чайник перестал вращаться, он, упав сперва на колени, медленно поднялся, держась за стенку, так как их все еще качало.
— Помоги мне, Арриэтта.
Они вместе уцепились за веревку. Через вход, несмотря на пробку, просочилась вода и по дну плавало мокрое сено. Ноги у них скользили, но постепенно, рывок за рывком, они подняли крышку и увидели над соловой круг ярко-голубого неба.
— О господи! — не переставая стонала Хомили иногда добавляя: — Боже мой!
Но она помогла им собрать в кучу узлы.
— Нам надо подняться, так сказать, на палубу, — настойчиво повторял Под, — . здесь, внутри, мы пропадем.
Выкарабкаться наружу оказалось нелегко. Все было пущено в ход; веревка от крышки, шпилька, остатки банана, узлы, и наконец, сами не зная, как, они выбрались наверх круто накренившегося чайника — навстречу жаркому солнцу и безоблачному небу. Сев на край отверстия, Хомили изо всех сил уцепилась за ручку чайника; ноги ее свисали внутрь; Арриэтта сидела рядом с ней, держась за ободок. Чтобы убрать лишний вес. Под разрезал веревку и столкнул крышку за борт, и теперь они смотрели, как она удаляется от них.