Затем грянула Крымская война. Йенс Энгебрет, теперь капитан и совладелец «Феникса», услышал о сказочных деньгах, которые можно заработать на противостоянии британцев и французов с русскими, — и отправился к берегам Чёрного моря. Там накануне севастопольской битвы «Феникс» использовался для размещения офицеров британской армии. А потом до конца войны возил союзникам зерно и солому. Этой прибылью, полученной за счёт нейтралитета страны в военное время, Йенс Энгебрет заложил основу своего состояния.
Женился он поздно. Ему было сорок два, когда он познакомился с Ханной Хенрикке Густавой Салквист, дочерью сборщика налогов. Много странствовавший Йенс Энгебрет, капитан и судовладелец, славился заграничными манерами. В Норвегии того времени с уважением относились ко всему иностранному, считая это проявлением культуры. Высокий и представительный капитан произвёл на госпожу Салквист сильное впечатление. Кроме того, к моменту их знакомства в 1862 году Йенс Энгебрет уже был состоятельным человеком. В следующем году они поженились.
Они поселились не на островах Хвалер, а на материке, в поместье Хвидстен, купленном братьями Амундсен за несколько лет до этого. Поместье находилось недалеко от Сарпсборга, одного из главных морских портов Норвегии.
К этому моменту Йенс Энгебрет вместе с братьями основал собственную компанию, которая занялась морскими грузоперевозками и со временем стала крупнейшей в этой части страны. Но, несмотря на богатство, Йенс Энгебрет, следуя норвежским обычаям того времени, по-прежнему выходил в море, и Густава иногда сопровождала его. Их старший сын Йенс Уле Антонио (его звали Тони) родился в Китае, а остальные дети, все мальчики, — в Томта, доме Йенса Энгебрета в Хвидстене. Второй сын, Густав Салквист, появился на свет в июне 1858 года, а третий, Леон Генри Бенхам, — в сентябре 1870 года.
К концу июля 1872 года Аманда, племянница Йенса Энгебрета, написала своему отцу: «Длинного Джона нет, он в Лондоне… а 16-го тётя Густава родила ещё одного сына. Эта женщина крепка и весела, как всегда, и уже на шестой день опять начала работать».
Легкомысленное объявление Аманды о рождении Руаля маскирует то напряжение, которое возникло в семействе Амундсенов. Отсутствовать дома, когда твои дети приходят в мир, — таков, без сомнения, удел всех мореплавателей. Но после девяти лет брака Густава чувствовала, что так и не стала настоящей женой моряка. Ей было не по себе среди просолённых шкиперов торговых судов, составлявших общество Сарпсборга. Будучи дочерью государственного служащего, она придумала прекрасный способ облегчить свою долю. Спустя три месяца после рождения Руаля Йенс Энгебрет без энтузиазма согласился с её предложением, и Амундсены переехали в Христианию. Так называлась в те времена нынешняя столица страны Осло. Город получил это имя в честь датского короля Кристиана IV, основательно перестроившего его в XVII веке. Оно стало постоянным напоминанием о том, что Норвегия не являлась независимой страной и ею управляли иностранцы. Старое название столице вернули только в ХХ веке в качестве символа восстановленного суверенитета.
Амундсен появился на свет в период надежд и ожиданий. Несмотря на то что Норвегией четыреста лет владели датчане, а в XIX веке она оказалась под властью шведов, страну нельзя было назвать застойным болотом. Её охватило активное национальное движение. Именно там европейский национализм расцвёл раньше всего. Она первой получила независимость после победы над Наполеоном. Итог был впечатляющим: не прошло и ста лет, как Норвегия из находившейся в тени могущественных соседей бедной страны превратилась в современное индустриальное государство.
Однако промышленность по-прежнему занимала скромное место в экономике страны. В Норвегии всегда правила её величество Природа. В течение веков положение человека здесь было неустойчивым. На то существуют веские причины. Три четверти территории страны занимают горы. Там, где море затопило глубочайшие долины, раскинулись знаменитые фьорды. Этот потрясающе красивый ландшафт с резкими контрастами дополняется суровым климатом. Здесь человек даже в городе никогда не забывает о силе Природы. И всё это наложило свой отпечаток на национальный характер.
Когда Амундсены переехали в Христианию, они жили в двух шагах от центра, но их дом был самым последним — здесь город заканчивался. Дом стоял на их собственной земле, но не в садике, выдержанном в английском стиле, а на огороженном диком участке леса. Дом Амундсенов представлял собой двухэтажное здание, типичное «добротное жилище» норвежской буржуазии того времени. Его построили на пригорке и назвали «Малый Ураниенборг»[2].
Старый корабельный плотник по имени Эрик (фамилия его не сохранилась), долгие годы плававший с Йенсом Энгебретом, последовал за ним в «Малый Ураниенборг» в качестве управляющего. Штат домашней прислуги состоял из кухарки-горничной и сиделки, что было типично для представителей высшего класса Христиании. Эрик стал детям кем-то вроде второго отца. Переезд не умерил активности Йенса Энгебрета, и он по-прежнему часто уходил в море на своих кораблях.
Похоже, что Йенса Энгебрета любили и сыновья, и матросы. Он оказался прирождённым шкипером, то есть капитаном парусника. Его успех был основан на использовании бесплатного ветра, а не затратного пара в случаях, когда скорость не имела значения. Поэтому он действовал в особой среде. Кроме того, шкипер отличается от капитана любого другого корабля. Поскольку слаженность команды при работе с оснасткой может стать вопросом жизни и смерти, его приказы должны выполняться мгновенно. А хороший шкипер никогда не пойдёт против справедливости. Он не может быть капризным деспотом и всегда придерживается строгой дисциплины. Его решение неизменно, его слово — закон. Похоже, что Йенс Энгебрет был именно таким, хорошим шкипером и управлял своим домом, как одним из кораблей: это очень важно для понимания характера Руаля Амундсена. Кроме того, Йенс Энгебрет считался уважаемым членом общества, в котором жил. Успех сопутствовал ему. Сыновья тянулись за ним. На всё это следует обратить внимание при сравнении характеров Амундсена и Скотта.
Детство Руаля было шумным и уличным, как у обычного норвежского мальчишки. Он оказался самым младшим в ватаге, носившейся по лесу вокруг Ураниенборгвейн. Один из его друзей, Карстен Борхгревинк, в результате невероятного совпадения тоже стал полярным исследователем.
Братья Амундсены любили подраться. И в этом вопросе совет их отца, без сомнения, помнившего своё собственное драчливое детство, оказался неоднозначным: «Я не хочу, чтобы вы с кем-то дрались. Но если без этого нельзя, бейте первыми — и увидите, что этого будет достаточно».
О Руале вспоминают как о высокомерном и легковозбудимом мальчике. К тому же он был самым младшим среди своих многочисленных приятелей. Всё это естественным образом вело к тому, что его дразнили и задирали. Однажды, по словам Борхгревинка, он бросился в сарай и, как безумный берсерк эпохи викингов, возник на пороге, размахивая топором и выкрикивая ужасные угрозы. «После чего, — заключает Борхгревинк, — его оставили в покое».
Это было время, когда в Норвегии стали появляться командные виды спорта с формализованными правилами и особую популярность приобрела гимнастика. Братья Амундсены соорудили у себя во дворе брусья и со временем стали отличными гимнастами. Но национальным спортом по-прежнему считались лыжи — неизменный атрибут детства каждого норвежского ребёнка.
Едва научившись ходить, Руаль встал на лыжи. Первую пару лыж ему сделал Эрик. Это была примитивная конструкция: всего лишь бочарная клёпка с ивовой петлёй в качестве крепления. Ходить на них оказалось трудно. На рынке можно было найти настоящие детские лыжи с современными креплениями, но отец Руаля, хотя и был человеком состоятельным, не желал баловать своих сыновей.
Дети Амундсенов выучились, а точнее научили друг друга, кататься. Это было традиционное норвежское сочетание бега по пересечённой местности, прыжков и катания с горы. В качестве трассы для новичков использовалась дорога, начинавшаяся от ворот их сада.
В целом семья Амундсенов была счастлива. Отец и сыновья были бесконечно преданы друг другу. Один из слуг, работавший в их доме, сказал: «Эти люди знали, как оставаться сплочёнными и вместе подниматься над толпой».
Но в чём состояла роль Густавы? Подавленная в Хвидстене близостью многочисленных братьев и сестёр мужа (в особенности его незамужних сестёр), здесь, в «Малом Ураниенборге», она оттаяла и с головой ушла в ранее недоступные ей заботы и хлопоты. Впервые за все годы брака Густава могла создать собственный дом.
По мере своих сил она смягчала суровость дисциплины, установленной Йенсом Энгебретом в доме. Всячески старалась проникнуться духом игр своих детей (по крайней мере наиболее тихих игр), становясь при этом скорее старшей сестрой, нежели матерью, возможно, даже излишне балуя их. При всём этом она оставалась в тени и, очевидно, была несчастна, мало с кем общаясь вне дома. Совершенно очевидно, что Руаль ощущал недостаток душевного тепла и искал любви вне семьи — у тёти Олавы и главным образом у Бетти, своей няни.
Мало кто из норвежцев был прирождённым горожанином. «Малый Ураниенборг» человеку со стороны мог показаться совершенно деревенским, но Йенс Энгебрет в нём чувствовал себя некомфортно, слишком по-городскому. Его корни были там — в сельской местности, у воды. Летом и на рождественские школьные каникулы Амундсены регулярно возвращались в Хвидстен, хотя часто без Густавы, которая предпочитала этим поездкам компанию собственных родственников, разбросанных по всей Южной Норвегии. Йенс Энгебрет продал дом в Хвидстене своему племяннику, но Хвидстен оставался семейным гнездом Амундсенов, а потому для родственников из Христиании там всегда находилось место.
Приморский и тихий Хвидстен, расположенный в судоходном низовье реки Гломма, стал важной частью жизненной школы Руаля. Играя в прятки среди стоящих на якоре кораблей, учась управлять лодкой на мелководье и сопротивляться течению реки, сыновья Амундсенов приобретали первые навыки мореплавания. За рекой была верфь Йенса Энгебрета. Амундсены оставили её под своим контролем и продолжали всячески развивать её деятельность.
На этой верфи Руаль научился чувствовать деревянный корпус корабля. Один из мастеров, умудрённый опытом старый корабельный плотник, знавший толк и в кораблях, и в детях, дал ему первый урок по особенностям «морской архитектуры». Вспоминают, что мальчик непрерывно задавал своему учителю вопросы, был серьёзен и стремился познать законы парусной оснастки и такелажа.
Именно зимой Хвидстен, как и бoльшая часть норвежского ландшафта, наконец становился самим собой. Река замерзала. Сквозь стекло, обрамлённое морозным узором, под ностальгический аккомпанемент треска поленьев в печи Руаль мог видеть мачты поставленных на прикол кораблей, застывших на ветру и ловящих снежинки сетями своих снастей. Пейзаж был тих, бел, холмист, с редкими вкраплениями домов и заплатками деревьев. И лишь фигурка редкого прохожего время от времени нарушала его неподвижность.
Когда становилось совсем холодно и море замерзало, братья проезжали на коньках милю за милей в сторону внутренних островов архипелага Хвалер. Это был типичный скандинавский зимний морской пейзаж, перемежавшийся закруглёнными силуэтами скал. Под ногами лёд, твёрдая белая поверхность простирается до горизонта — такова она, пограничная страна, где земля и море, лёд и вода сливаются воедино, почти смешиваясь друг с другом.
Всё это оставило глубокий след в душе Руаля. Он навсегда проникся красотой стремительного бега на лыжах и бесстрашного мореплавания, он вырос человеком моря и скал, воды и льда, леса и снега. Он полюбил наблюдать за природой, став наполовину моряком, наполовину — жителем гор. Это редкая, специфически норвежская комбинация.
Родина воспитала в Руале все качества, необходимые полярному исследователю.
Глава 4
Дух Нансена
Норвежцы — люди побережья, их жизнь пропитана морем. Норвежские города концентрируются у берега, вдоль его длинной, изрезанной линии. Перемещаться по суше сложно из-за гор. В таких условиях море всегда исторически помогало человеку избежать изоляции, становилось окном в мир, дорогой выживания.
Поэтому всякий, чья работа связана с морем, был на виду и вызывал уважение. Но в отличие от других морских держав почётом здесь всегда пользовался торговый, а не военно-морской флот. Это и понятно, ведь речь идёт о небольшой стране, где ко времени описываемых событий ещё не сложилась современная военная традиция, да и война означала не лёгкое заграничное приключение, а национальную катастрофу.
Торговля же, напротив, олицетворяла богатство и престиж нации. Успех в море гарантировал уважение на берегу. Перед торговыми шкиперами преклонялись, звание «капитан» значило очень много. Судовладелец считался больше чем обычным предпринимателем. Быть судовладельцем и капитаном означало находиться на вершине социальной иерархии.
Норвежское общество XIX века в общем и целом представляло собой общество равных возможностей, ведь социальный статус человека зависел от его способностей. Так повелось с древности — верхушку общественной иерархии занимали лучшие охотники и члены их семей. Значение имела функция, а не принадлежность к классу. Род значил многое, но не всё. Каждое поколение должно было проявить себя на деле.
В отличие от Англии торговля здесь никогда не считалась чем-то позорным. Да и социальное положение любого из норвежских мореплавателей было выше, чем у их английских коллег. Поэтому Руаль Амундсен имел все преимущества человека благородного происхождения.
Но для абсолютной респектабельности его отцу не хватало одной детали: «шапки студента» — похожей на офицерскую серой заострённой шляпы с кисточкой. Её носили все сдавшие examen artium — вступительный экзамен в высшее учебное заведение. Эта шляпа была таким же социальным символом, как и само высшее образование. Практически посвящением в средний класс. Дети, имевшие эти шляпы, не только сами получали преимущество в жизни, но и обеспечивали почёт своим родителям, повышая их социальный статус.
Йенс Энгебрет с ранней юности начал ходить в море, а потому окончил лишь начальную школу. Но всё же он тщательно изучил навигацию и добился успеха. Тем не менее, как и многие люди, добившиеся всего в жизни собственным трудом, он страдал от недостатка формального образования и считал, что у его детей не должно быть такого пробела. Их определили в частную школу, и студенческая шапка с кисточкой стала их первоочередной целью.
Судьба часто распоряжалась так, что дни многих важных событий Йенс Энгебрет встречал в плавании. Так случилось и в тот раз, в 1886 году. Он находился во Франции, когда его сын Густав получил свою заветную шапку. В этом же плавании уже по дороге домой Йенс Энгебрет заболел и умер. Руалю было тогда четырнадцать. В естественном порыве он обратился к своим кузинам из Хвидстена, написав Карен Анне Амундсен, которую любил больше всех:
В дом пришли печальные времена. Раньше я не знал, что такое скорбь, но теперь понимаю. Можешь представить, как это тяжело — потерять такого отца, как наш. Но на то была воля Божья, и значит, это должно было случиться. Нам есть за что благодарить Господа. Он сделал так, чтобы папа вернулся домой, пусть и мёртвый, ведь его тело могло быть похоронено в море, выброшено за борт — насколько бы нам сейчас было тяжелее. А так у нас есть утешение — мы можем пойти и ещё раз увидеть его в часовне. Он не изменился, он в точности такой же, каким был, когда сидел с нами. Он лежит в гробу такой красивый, укрытый белым саваном и усыпанный цветами. Вчера в восемь вечера мы были там, чтобы в последний раз увидеть его и попрощаться. Было тяжело на душе, когда мы покинули его, но так нужно. Сегодня мы снова пойдём в часовню — закроют его гроб. Все мы боимся случайно взглянуть на него после того, как у нас осталось такое светлое воспоминание. Ведь никто не знает, не изменилось ли что-то со вчерашнего дня. Мне становилось легче каждый раз, когда я мог хоть чуть-чуть поплакать у его гроба. Сегодня мы были на «Ролло», на котором умер папа, чтобы немного вознаградить стюарда, заботившегося о нём. Он был рядом день и ночь, пока не пробил последний час. Всю субботу отец был не в себе, но не в том смысле, что бредил, нет, — он всё время вёл себя довольно спокойно, но говорил так, что стюард не мог его понять. В последние полчаса жизни он не узнавал никого из тех, кто за ним ухаживал, а когда пришёл его час — умер без боли и скорби на лице. Надеюсь, ты приедешь на похороны. Передавай всем привет! Любящие вас Амундсены и любящий вас особенно Руаль.