Наконец, еще один тип привязанности – небезопасный амбивалентный – выделился из принципиально иного поведения ребенка. Ребенок ощущает мир как безопасный, если может его предсказать. Амбивалентная мать характеризуется тем, что сегодня она наказывает ребенка за то, на что не обращала внимание вчера и, возможно, за что похвалит его завтра. Ребенок не может предсказать реакции матери на его поведение, а потому, оказавшись в новом помещении, не обследует его, как ребенок с безопасным типом привязанности, и не находится вдали от матери, как ребенок с небезопасной тревожной привязанностью. Он стоит рядом с матерью, не обнаруживая той безмятежности, которая свойственна ребенку с безопасной привязанностью. Его тревога повышалась, когда мать уходила, незнакомец не мог его успокоить, но когда мать появлялась, ребенок встречал ее яркой реакцией гнева или негодования.
Каждый из этих трех типов привязанности фиксирует ответ малыша на утрату фигуры привязанности и дальнейшую встречу с ней. При безопасном типе у ребенка возникло абсолютное доверие к матери: он уверен, что если она вышла, то непременно вернется и не оставит его в беде. Его прежний опыт подтверждает это. При тревожно-избегающем типе ребенок уже узнал, что от матери лучше держаться подальше, поскольку ее реакция на его приближение всегда отрицательна.
При амбивалентной привязанности поведение матери непредсказуемо: она может и приласкать, и сильно наказать, причем ребенок не может обнаружить сигналы каждой из этих реакций.
Все эти типы поведения отражают природу детской внутренней рабочей модели и, как впоследствии оказалось, предсказывают поведение в играх, исследовательской активности, самостоятельной деятельности, компетенции в общении со сверстниками и возможности лживого поведения. Предпочитают не лгать только дети с безопасной привязанностью, поскольку им есть, что терять.
Важным моментом является и то, что из детей с безопасным типом привязанности вырастают взрослые, которые будут заботиться о своем здоровье и нести за него ответственность. Напротив, из людей, воспитанных в условиях небезопасной привязанности, чаще вырастают люди, зависящие от тех или иных вредных привычек (употребление алкоголя или наркотиков, курение табака и т. д.).
В одном из исследований было обнаружено, что родители детей с тревожно-избегающим небезопасным типом привязанности излишне вмешиваются в самостоятельные действия детей, не учитывая их познавательных потребностей. Такие родители игнорируют практически пятую часть обращенных к ним детских вопросов.
Доказано, что дети с безопасной привязанностью обладают преимуществом в интеллектуальном развитии вплоть до 17 лет (последняя возрастная группа, оцененная в соответствующем исследовании). При этом дети с амбивалентной привязанностью отстают в развитии логического мышления и установлении причинно-следственных связей. В некоторых исследованиях указывается, что дети с безопасной привязанностью могли иметь трудности в процессе обучения и решения познавательных проблем в дошкольном возрасте, но у них был высокий потенциал интеллектуального развития позднее, в школе.
Дети без подобной привязанности испытывают значительные трудности. Это можно объяснить тем, что у детей с амбивалентной привязанностью все силы направлены на установление более прочных отношений с учителем, чтобы восполнить недостаток теплых чувств со стороны матери. Дети с тревожно-избегающим небезопасным типом вообще отстраняются от общения с учителем (проецируя на него свои отношения с матерью), прогуливают школу, крайне не уверены в себе и не имеют познавательных интересов.
Небезопасные типы привязанности в раннем детстве влияют на социальное поведение в более позднем возрасте. У детей, обладающих этими типами привязанности, часто проявляется агрессивность или застенчивость. Хотя существуют исследования, доказывающие, что здесь нет простых причинных связей: у родителей всех типов могут быть агрессивные дети.
То, как мать может формировать лживое поведение у ребенка, описано в «Преступлении и наказании» Ф. М. Достоевского. Жена Мармеладова, тяжело больная женщина с явно измененными эмоциональными реакциями, использовала старшую дочь – Поленьку, чтобы изливать ей свои чувства. Девочка «хотя и многого еще не понимала, но зато очень хорошо поняла, что нужна матери, и потому всегда следила за ней своими большими умными глазками и всеми силами хитрила, чтобы представиться все понимающей. В этот раз Поленька раздевала маленького брата, которому весь день нездоровилось, чтобы уложить его спать. В ожидании, пока ему переменят рубашку, которую предстояло ночью же вымыть, мальчик сидел на стуле молча, с серьезной миной, прямо и неподвижно, с протянутыми вперед ножками, плотно вместе сжатыми, пяточками к публике, а носками врозь. Он слушал, что говорила мамаша с сестрицей, надув губки, выпучив глазки и не шевелясь, точь-в-точь как обыкновенно должны сидеть все умные мальчики, когда их раздевают, чтобы идти спать» (Достоевский, 1998, с. 192–193).
С развитием внутренней речи формируется внутренний контролер, позволяющий ребенку предсказать, что стоит говорить родителям, а что – нет. Тогда и создаются условия для лжи.
Существует еще одна особенность детства: представления детей столь живы, сколь и реальные образы. А потому они могут путать их. Так, Петр Федорович Каптерев (1980) приводит слова мальчика, спрашивающего у матери: «Отчего это, когда я о чем-нибудь думаю, мне все это так и представляется, точно я вижу пред собою картину?» До определенного времени ребенок путает услышанное, прочитанное, сновидение и реальность. А потому его рассказ может показаться взрослым ложью.
Именно поэтому дошкольников нельзя использовать как свидетелей в суде. Однажды был проведен замечательный эксперимент. В детский сад пришел незнакомый взрослый и спросил у детей, не случалось ли с ними такого, что палец попадал в мышеловку. Специально была выбрана ситуация, которая не могла произойти в благополучной американской семье. При первом посещении незнакомца ни один ребенок не вспомнил ничего подобного. Но этот человек приходил каждые 10 дней и задавал один и тот же вопрос. В какой-то момент все дети начали описывать, как палец попал в мышеловку, припоминая большое количество мельчайших деталей. Они говорили, как все им сочувствовали, рассказывали о поездке к врачу, и как врач перевязал палец. Они живописали и доктора, и клинику и повторили все фразы, сказанные участниками. Дети не лгали, они фантазировали на привычную тему.
Читатель может и себя представить в данной ситуации. К вам приходит друг и утверждает, что вы заняли у него сто рублей. В первый раз вы только посмеетесь над этим. Но если друг скажет об этом десять раз в течение года, то вероятность того, что вы в красках представите, как это было, резко возрастет.
Подобное явление объясняется тем, что человек не припоминает события, а каждый раз восстанавливает их, включая последующую информацию, которая возникла уже после того, как событие произошло.
Дети более внушаемы и им труднее отличить вымысел от реальности. Это означает, что они могут придумывать ситуации, которые полезны им в том случае, если желание весьма велико, а запрет силен. За подобные фантазии детей вообще не стоит наказывать. Однако обсудить, как следует поступать в каждом случае, когда одновременно есть желание у ребенка и запрет родителей, – стоит.
Смешение фантазии и лжи случается с большей вероятностью и тогда, когда взрослые пытаются сообщить ребенку вещи, которые он пока не готов воспринять.
Например, Корней Чуковский в своей книге «От двух до пяти» описывает рассказ пятилетнего сына Отто Юльевича Шмидта после того, как мама поведала ему «всю правду» о его рождении:
«Там есть перегородка… между спинкой и животиком.
– Какая перегородка?
– Такая перегородка с дверкой. А дверка вот такая маленькая. (Смеется.) Да-да. Я сам видел, когда у тебя в животике был. И комнатка там есть малюсенькая, в ней живет дяденька.
– Какой дяденька?
– Я был у него в гостях, пил у него чай. Потом играл еще в садике. Там садик есть маленький, и песочек в нем… И колясочка маленькая… Я там с детками играл и катался.
– А откуда же детки?
– Это у дяденьки породились… Много-много деток. И все мальчики; девочек нет…
– Я приходил к дяденьке в гости, а когда пришла пора родиться, я с ними попрощался за ручку и вышел у тебя из животика». (Чуковский К. И., 1990, с. 185.)
Этот пример иллюстрирует сразу два факта: дети до определенного возраста не отличают фантазии от вымысла, и дети воспринимают слова взрослых в рамках доступных им представлений. Они не могут нафантазировать того, чего не было в их опыте. Это означает, что ребенку трех-четырех лет не стоит слишком подробно рассказывать о сложных вещах, например, о его происхождении. Когда ребенок спрашивает: «Откуда я появился?», – стоит уточнить, что он хочет узнать. Вопросы дети задают в меру собственного понимания мира. Обычно на подобный вопрос они ждут ответа, который уже получил их сверстник: «Ты родился в том роддоме, мимо которого мы идем в детский сад». Стоит отвечать на подобные вопросы постепенно, не выкладывая ребенку сразу «всю правду», осознание которой пока невозможно.
В то же время, когда ребенок играет, он точно знает, что это не реальность. Возможно, так происходит потому, что в этом случае подключается двигательная активность, которая позволяет различать представление и действие.
К. И. Чуковский приводит пример, когда ребенок спрашивает у бабушки, когда та умрет. Бабушка в ответ задает вопрос внуку о том, почему он интересуется столь деликатным делом. Ребенок беспечно отвечает, что тогда он будет крутить колесо ее швейной машинки (запрещаемое в настоящий момент бабушкой действие). Это, наверное, большое удовольствие крутить колесо швейной машины, представляя себя то капитаном, то машинистом. А что такое смерть, ребенок не знает. Понимание придет позднее. Он знает только, что тогда бабушкин запрет на приятную игру действовать не будет. В любом случае в словах ребенка нет лжи – его мысли открыты взрослому, они как на ладони.
В первый раз, когда ребенок лжет, его ложь проста и примитивна, поскольку он только учится это делать. Первый блин оказывается комом. Но если родители не уследят, то ложь с каждым разом будет становиться все совершеннее, отражая развитие и интеллекта, и речи. Известно, что умственно отсталые дети не лгут – у них на это «не хватает ума». И чем умнее человек, тем изощреннее его ложь.
Я помню, как в детстве, когда мне было лет пять, обманула маму. Она мне дала тарелку супа и кусок хлеба. Я не хотела есть хлеб и тихонько задвинула кусок за большую чашку, стоящую на столе. Мама пришла, увидела, что все съедено, но что-то ей показалось подозрительным. Я была слишком мала, чтобы понять признаки, по которым она почувствовала ложь. Возможно, прошло слишком мало времени. Мама стала выяснять, куда делся хлеб. Стоит уточнить, что это было послевоенное время, поэтому люди еще очень хорошо помнили голод, и хлеб ценился высоко. Я понимала, что нужно сознаться, но что-то внутри меня протестовало. Мне очень хотелось, чтобы мама сама увидела задвинутый кусок хлеба, но она его не видела. Она взяла меня за руку и повела к бабушке, которая жила в соседнем доме. Но и перед ней я стояла как партизанка, страстно желая, чтобы все закончилось, и кто-нибудь нашел хлеб. Я не помню, чем все кончилось. Знаю только, что ложь не была раскрыта. Помню острое желание, чтобы кто-то сам выяснил все, не заставляя меня говорить хоть что-то. Этот случай показателен в том отношении, что у старших дошкольников пробуждается совестливость, но ее пока не достаточно, чтобы ребенок признался. Если бы событие было нейтральным для меня, я не помнила бы его столь отчетливо через полвека. Возможно, именно поэтому не стоит загонять ребенка в угол и заставлять признаваться в факте вины. Достаточно того, что он осознает это, а осознание легко видно по переживаемым им эмоциям. Но и требования взрослых не должны превышать разумных пределов. Например, нет необходимости заставлять ребенка есть более, чем ему необходимо.
Одним из самых типичных видов лжи становится лицемерие, которое особенно неприятно обнаруживать у дошкольника, от которого обычно его не ожидают. Мальчик чувствует, что мама любит новорожденную сестричку больше, чем его, поскольку уделяет ей практически все свое время. И он начинает играть и разговаривать с девочкой не для того, чтобы помочь матери, и не потому, что ему интересно, а исключительно затем, чтобы обратить внимание взрослых на себя и услышать от них похвалы. Такую ложь родители воспитывают сами: и малым вниманием, которое уделяют ребенку, и тем, что подкрепляют в нем лицемерие, а не искренность. В данном случае адекватной реакцией взрослых должно быть отсутствие внимания к действиям мальчика в отношении сестры, но усиление этого внимания в тот момент, когда ребенок искренен в проявлении своих чувств.
Итак, услышав первую ложь, родитель внутренне может обрадоваться: у моего ребенка интеллект соответствует возрастной норме. Но следующей его мыслью должно быть: как следует поступить, чтобы не создать условия, благоприятные для оттачивания навыков лжи.
Поскольку ребенок маленький, его не стоит пугать и наказывать. Сначала следует просто рассказать о том, что есть правда и ложь. Правда – это события, а ложь – это когда мы скрываем, изменяем или искажаем правду. Мы объясняем, что когда человек говорит не то, что произошло, а скрывает это или изменяет хоть что-то в реальности, то он лжет.
Очень важно спросить у ребенка, почему он солгал в первый раз. Скорее всего, под ложью скрывается либо страх наказания, либо желание похвалы, внимания или поддержки. Поскольку задачей родителя является обучение ребенка поведению в разных ситуациях, а не судейская расправа, то необходимо объяснить, как стоило вести себя в том или ином случае. Можно даже проиграть вместе с ребенком эти ситуации, причем роль ребенка может исполнить взрослый, а роль родителя – ребенок.
В какой-то момент общения с ребенком, после первого случая лжи (до этого беседовать на данную тему не стоит вообще, поскольку у ребенка пока нет опыта, позволяющего адекватно воспринимать слова взрослого) можно поговорить с ним на тему, что такое жизнь в семье. Семья существует для того, чтобы обучить ребенка многому, а потом отпустить в большой мир умелым и способным справиться с трудностями. В большом мире есть наказание за ложь. Оно состоит в том, что люди перестают доверять такому человеку. Это очень неприятно. Все люди совершают ошибки. Важно не бояться совершать ошибки, а уметь на них учиться, чтобы больше не повторять. Если мама или папа не будут знать правды, они не смогут помочь и научить преодолевать трудности.
Но это означает, что когда ребенок, согласно этим установкам, обратится к родителю с проблемой, ему не будут говорить, чтобы он сам с ней разбирался, на него не обрушатся с криками и уничижающими высказываниями.
Вот как описывал подобное событие Лев Кассиль: «Да, это была непогодка! Какая там гроза! Вихрь, ураган, циклон, самум, смерч, тайфун обрушился на нас! Папа бушевал. Он назвал нас варварами и вандалами. Он сказал, что даже медведя можно научить ценить вещи и бережно обращаться с ними. Он кричал, что в нас заложен разбойничий инстинкт разрушения, и он не потерпит этого инстинкта и вандализма.
– Марш оба в "аптечку" – в угол! – закричал в довершение всего отец. – Вандалы!!!
Мы поглядели друг на друга и дружно заревели.
– Если бы я знал, что у меня такой папа будет, – ревел Оська, – ни за что бы в жизни не родился!
Мама тоже часто заморгала глазами и готова была "капнуть". Но это не смягчило папу. И мы побрели в "аптечку".
"Аптечкой" у нас почему-то называлась полутемная проходная комната около уборной и кухни. На маленьком оконце стояли пыльные склянки и бутылки. Вероятно, это и породило кличку.