Редьярд Киплинг
Как было написано первое письмо
Давным-давно, если не раньше, жил один Доисторический человек. Он не был саксом, англом[1] или даже, к примеру, дравидом (только не расспрашивай меня о них сейчас, моя радость). Он был простым Первобытным человеком: жил в пещерной Пещере, ходил почти без одежды, не умел читать и писать и не собирался этому учиться; и он был совершенно счастлив, если только не слишком хотел кушать. Звали его Тегумай Бопсулай, что значит «Человек-который-ни-за-что-не-станет-торопиться», но мы, моя радость, будем звать его Тегумаем, для краткости.
Его жену звали Тешумай Тевиндро, что значит «Женщина-которая-задает-слишком-много-вопросов»; но мы, моя радость, будем для краткости звать её просто Тешумай. А его маленькую дочку звали Таффимай Металлумай, и это значило «Непослушная-девочка-которую-надо-бы-почаще-шлёпать»; но я буду называть её просто Таффи. Она была самой большой радостью для папы Тегумая и для мамы Тешумай, и шлёпали её гораздо реже, чем она того заслуживала; и они были счастливы, все трое.
Едва научившись ходить, Таффи стала повсюду ходить с папой Тегумаем, и только проголодавшись как следует, они вспоминали, что пора бы уже вернуться в пещеру; и мама Тешумай говорила им:
— Где это, скажите на милость, вы умудрились так жутко перепачкаться? Знаешь, мой милый Тегумай, мне иногда кажется, что ты ничем не лучше нашей милой Таффи!
А теперь слушай, внимай и запоминай, о моя радость!
Однажды Тегумай Бопсулай отправился за Бобровую топь, на реку Вагай, наловить карпов на ужин; Таффи, конечно, увязалась за ним. Едва Тегумай начал ловить рыбу, как тут же поломал свою деревянную острогу с наконечником из акульего зуба, потому что слишком сильно ударил ею по дну реки. Запасную острогу Тегумай взять забыл, а до дома было далеко (обед они, конечно, принесли с собой в обеденной корзинке).
— Вот ведь досада! — воскликнул Тегумай. — Метил в кролика, а угодил в медведя! Теперь полдня уйдёт, чтобы её починить!
— У тебя же ещё есть большая чёрная острога, — сказала Таффи, — Давай я сбегаю в Пещеру и возьму её у мамочки.
— Нет, это слишком далеко для твоих пухленьких ножек, — ответил Тегумай. — А вдруг ты свалишься в Бобровую топь и утонешь? Ну ладно, сейчас мы с тобой что-нибудь придумаем.
Тегумай сел на землю, достал кожаную чинительную сумочку, битком набитую оленьими жилами, полосками кожи, комочками пчелиного воска и кусочками смолы, и принялся чинить острогу.
Таффи тоже уселась на берегу, сунула ноги в воду, подпёрла голову рукой и задумалась.
— Слушай, папочка, — вдруг сказала она, — а ведь это ужас как неудобно, что мы с тобой не умеем писать! А то взяли бы и написали домой, что нам нужна другая острога.
— Таффи, — сказал Тегумай, — сколько раз я тебя просил говорить культурно? «Ужас» — некрасивое слово. Но раз уж ты заговорила о письмах, то и вправду было бы здорово, если б мы могли написать домой.
И тут возле реки появился чужеземец; он был из далёкого племени тевара и по-тегумайски не понимал ни слова. Чужеземец остановился на берегу и улыбнулся Таффи, потому что у него дома тоже была маленькая дочка. Тем временем Тегумай вытащил клубок оленьих жил и занялся острогой.
— Иди-ка сюда, — сказала Таффи Чужеземцу. — Ты знаешь, где живёт моя мамочка?
— Ва! — ответил Чужеземец (ведь он, как ты помнишь, был теварец).
— Вот дурачок! — Таффи притопнула ногой от досады, потому что вверх по реке проплыл целый косяк здоровущих карпов — а у папы, как назло, сломана острога!
— Таффи, отстань от человека! — велел Тегумай (он был так занят своей острогой, что даже не обернулся).
— Я и не приставаю, — ответила Таффи. — Я просто хочу, чтобы он сделал что я хочу, а он не хочет понять, чего я хочу.
— Тогда ко мне не приставай, — сказал Тегумай и стал наматывать на острогу оленьи жилы, затягивая свободные концы зубами. Чужеземец — а он был настоящий теварец, — уселся на траву, а Таффи стала ему показывать, что делает её папочка. «Что за удивительный ребёнок, — подумал Чужеземец. — Зачем-то топает ногой и строит мне гримасы. Она наверняка дочь этого знатного Вождя — такого знатного, что он даже не желает меня замечать». И он улыбнулся еще вежливее, чем раньше.
— Ну так вот, — сказала Таффи. — Я хочу, чтобы ты сходил к мамочке и принёс большую чёрную острогу, которая висит над очагом, потому что у тебя ноги длиннее моих и ты не свалишься в Бобровую топь.
«Какой поразительный ребёнок! — подумал Чужеземец из далёкого племени тевара. — Она машет руками и кричит на меня, а я не понимаю ни слова. Но её отец, этот надменный Вождь-сидящий-спиной-к-чужеземцам, — он может рассердиться, если я не сделаю как она хочет!» И Чужеземец встал, содрал с берёзы большой ровный кусок коры[2] и протянул его Таффи. Он хотел показать, моя радость, что в его сердце нет чёрных замыслов и оно светлое как берёста, но Таффи поняла его по-своему.
— А, теперь мне всё ясно! — воскликнула она. — Ты хочешь, чтобы я тебе написала Место-Жительство моей мамочки! Написать я, конечно, не могу, зато могу нарисовать; только мне нужно что-нибудь острое, чтобы рисовать на коре. Дай мне, пожалуйста, акулий зуб из своего ожерелья.
Чужеземец (настоящий теварец из теварского племени) ничего ей не ответил. И тогда Таффи протянула ручку к восхитительному ожерелью на его шее и дёрнула за акулий зуб, висевший среди зёрен и бус.
«Что за удивительный и поразительный ребёнок! — подумал Чужеземец из племени тевара. — Ведь это не простой акулий зуб, а волшебный, и мне всегда говорили, что кто его коснется без моего разрешения — распухнет, а то и лопнет; но она почему-то совсем не распухла, и этот важный Вождь-которого-волнуют-только-свои-дела — он, похоже, совсем не боится, что его дочка распухнет и лопнет. Надо бы мне быть ещё вежливей». И он отдал Таффи акулий зуб.
Таффи улеглась на животик и стала болтать ногами в воздухе — прямо как одна моя знакомая, когда рисует, лёжа на полу в гостиной (вот только язык Таффи не высовывала).
— Сейчас я нарисую тебе красивые картинки, — сказала она, — а ты можешь смотреть мне через плечо, но только не толкайся. Смотри, вот я рисую, как папа ловит рыбу. Он получился не совсем похожий, но мамочка поймёт, потому что я нарисовала ему острогу — ту, которая поломалась. А вот это другая острога — та, что ему нужна: длинная, с чёрным древком. Кажется, будто она воткнулась папе в спину, но это потому что акулий зуб соскользнул, и вообще на этой коре совсем мало места. Я хочу, чтобы ты принёс эту острогу — вот я рисую, как я тебе это объясняю. Конечно, мои волосы так не торчат, зато их так легче рисовать. Теперь я рисую тебя. Вообще я думаю, что ты очень славный, но на картинке ты получаешься не очень славный, — только не вздумай на меня за это дуться. Ты ведь не дуешься, правда?
Чужеземец (который был истинным теварцем) только улыбнулся. Он подумал: «Наверное, скоро начнётся большое сражение, и эта изумительная девочка, которая взяла мой волшебный акулий зуб, но не распухла и не лопнула, — она хочет, чтобы я привёл на помощь великому Вождю всё его племя. Он поистине великий Вождь, раз до сих пор сидит ко мне спиной».
— Смотри, — сказала Таффи; она очень старалась, но всё равно выходило не совсем похоже. — Это ты, и в руке ты держишь чёрную острогу — я её нарисовала, чтобы ты не забыл её принести. А теперь я тебе объясню, как искать Домашний Адрес моей мамочки. Сначала ты дойдёшь до двух деревьев (вот они, эти деревья), потом поднимешься на холм (вот он, этот холм), а потом пойдёшь через Бобровую топь, где живут бобры. Я нарисовала только их головы, потому что целых бобров рисовать не умею, — но ты всё равно увидишь одни головы, когда будешь идти через Бобровую топь. Только смотри не свались туда и не утопни! А за топью почти сразу будет наша Пещера. Конечно, она не такая высокая, как холмы, но у меня мелкие рисунки не очень получаются. А вот рядом с Пещерой стоит моя мамочка. Правда, она очень прекрасная?
Чужеземец кивнул.
— Она самая очень-прекрасная из всех мамочек, — сказала Таффи, — и она не обидится, что получилась вот такая, а только обрадуется, что она у меня получилась. И на всякий случай, если ты всё-таки забудешь, я нарисовала рядом с ней острогу, которая нужна папочке. Вообще-то она в Пещере, но когда ты покажешь рисунок, мамочка тебе её вынесет. Видишь, мамочка подняла руки и радуется тебе; я точно знаю, что она тебе обрадуется. Правда, прекрасный рисунок? Ты всё хорошо понял — или переговорить тебе всё сначала?
Чужеземец (ты ведь помнишь, что он был теварец?) посмотрел на рисунок и усердно закивал. «Если я не приведу на помощь всё племя, — подумал он, — то Вождь падёт от руки врагов — вот они, надвигаются со всех сторон с копьями в руках! Теперь-то я понял, почему великий Вождь делает вид, что не замечает меня! Он боится, что его заметят враги, которые затаились в кустах. Поэтому он повернулся ко мне спиной, поручив мудрому и удивительному ребёнку нарисовать этот ужасный рисунок, по которому видно, в какую беду он попал. Надо скорей бежать за его племенем!» И даже не спросив у Таффи дорогу, он схватил берёсту и быстрее ветра помчался сквозь кусты, а Таффи уселась на землю, очень довольная собой.
[4]; затем Вилланы и Вассалы, наделённые частичным правом сидеть в семи ярдах от огня и укрываться половиной медвежьей шкуры в зимние ночи; и наконец, Крепкочелюстные Крепостные, обладающие правом догрызать обглоданные мозговые косточки. (Как много смешных старинных слов, — правда, моя радость?)И все они кричали, и скакали, и распугали всю рыбу на двадцать миль вверх и вниз по реке, за что Тегумай горячо поблагодарил их в своей краткой Первобытной речи.
Тешумай Тевиндро кинулась целовать и обнимать Таффи, а Большой вождь тегумайского племени схватил Тегумая за пучок перьев в волосах и стал трясти изо всех сил.
— Объясни! Проясни! Разъясни! — прокричало всё тегумайское племя.
— Оставь в покое мои перья! — воскликнул Тегумай. — Да что же это такое?! Неужели первобытному человеку даже остроги сломать нельзя без того, чтобы к нему не сбежалась вся округа?! Вы очень надоедливый народ, о тегумайское племя!
— А папину чёрную острогу вы так и не принесли?! — сказала Таффи. — Ну просто уму недостижимо! И что это вы творите с моим милым Чужеземцем?
К бедному теварцу подбегали вдвоём, втроём, а то и вдесятером — и колотили, пока его глаза не завертелись колесом. Он только и смог, что втянуть в себя воздух и показать пальцем на Таффи.
— Мой любимый, а где же те злодеи, что проткнули тебя копьями? — спросила Тешумай Тевиндро.
— Здесь не было никаких злодеев, — ответил Тегумай. — Один лишь этот бедолага, которого вы пытаетесь задушить. Что с тобой, о тегумайское племя? Ты сошло с ума или обезумело?
— Это всё тот рисунок, что принёс Чужеземец, — сказал Большой вождь. — На нём из тебя отовсюду торчат копья — целая вязанка.
— Наверно, мне бы надо сознаться, что этот рисунок ему дала я, — сказала Таффи, и ей стало как-то не по себе.
— Ты?! — воскликнуло всё тегумайское племя. — Это опять ты, о Непослушная-девочка-которую-надо-бы-почаще-шлёпать?!
— По-моему, моя дорогая, нам с тобой сейчас придётся туго, — сказал папа и обнял Таффи за плечи, отчего она совсем перестала бояться.
— Разъясни! Объясни! Проясни! — прокричал Большой вождь тегумайского племени и от нетерпения запрыгал на одной ноге.
— Я хотела, чтобы Чужеземец принёс папину запасную острогу, вот я её и нарисовала, — объяснила Таффи. — И никакая это не вязанка: просто я нарисовала острогу три раза, для запоминательности. И вовсе она не торчит из папиной головы: это на коре было мало места. А те, кого мамочка называет злодеями, — это бобры. Я их нарисовала, чтобы объяснить, как идти через топь; и ещё я нарисовала мамочку, как она стоит у входа в Пещеру и радуется Чужеземцу, потому что он милый; а вообще я думаю, что вы самые дурацкие дураки на свете, — сказала Таффи. — Ведь он такой хороший! Зачем вы ему измазали грязью волосы?! Идите и вымойте его!