Принцесса и Гоблин (др.перевод) - Макдональд Джордж 7 стр.

Принцесса тихонько постучала в дверь.

— Входи, Айрин, — ответил ласковый голос.

Принцесса отворила дверь и вошла. В окно струился лунный свет, и освещённая им, сидела пожилая женщина в своём чёрном платье с белыми кружевами, а её серебряные волосы мешались с лучами луны, так что и сказать нельзя было, что есть что.

— Входи, Айрин, — повторила она. — Угадай, что это я пряду?

«Она говорит так, — подумала Айрин, — словно мы виделись только вчера или даже пять минут назад».

— Но я не знаю, что вы прядёте, — ответила она. — Вообще-то я думала, что вы мне приснились. А почему я не могла отыскать вас раньше, милая пра-пра-прабабушка?

— Ты ещё недостаточно взрослая, чтобы это понять. Но ты разыскала бы меня гораздо раньше, если бы не взяла себе в голову, будто я тебе приснилась. Скажу тебе ещё одну причину, почему ты не могла меня разыскать. Я сама не хотела, чтобы ты меня нашла.

— А почему?

— Потому что я не хотела, чтобы Лути узнала, что я здесь.

— Но вы же разрешили рассказать всё Лути.

— Да. Но я знала, что Лути тебе не поверит. Да если она собственными глазами увидит меня здесь, сидящей за прядением пряжи, то всё равно не поверит в меня.

— Почему?

— Не сможет. Она потрёт себе глаза, потом уйдёт и заявит, что у неё голова кружится, а потом половину перезабудет и станет утверждать, что всё это был сон.

— Как и я тоже, — сказала Айрин, покраснев от стыда.

— Вот-вот, почти как ты, только не совсем как ты, потому что ведь ты пришла снова, а Лути и не подумала бы. Она бы сказала: «Нет, нет, хватит с меня этой чепухи».

— По-вашему, нехорошо с её стороны?

— По-моему, нехорошо с твоей стороны. Я ведь для Лути ничего не делала.

— Да, вы же вымыли мне лицо и руки, — сказала Айрин и заплакала.

Женщина улыбнулась доброй улыбкой и сказала:

— Но я нисколько не сержусь на тебя, дитя моё, даже на Лути не обижаюсь. Но я больше не хочу, чтобы ты рассказывала Лути обо мне. Если она станет тебя расспрашивать, ты должна молчать. Только я думаю, что она не станет расспрашивать.

Во всё время разговора пожилая женщина продолжала прясть.

— Ты так и не сказала мне, что же я пряду, — продолжала она.

— Это потому что я не знаю. Такая хорошенькая пряжа!

Пряжа и в самом деле была хороша. К прялке был приторочен здоровенный пук, и он сиял в лунном свете как... С чем бы его сравнить? Не совсем белый для серебра... Да, он был словно серебро, только какое-то матовое — не сверкал так сильно. А нить, которую вытягивала из него женщина, была настолько тонка, что Айрин едва могла её разглядеть.

— Я пряду её для тебя, дитя моё.

— Для меня! А что мне с ней делать?

— Постепенно узнаешь. Но сначала скажу тебе вот что. Это паучья паутина, только не совсем обычная. Мои голубки приносят её мне из-за широкого моря. Существует только один лес, где живут пауки, выделывающие такую паутину — самую тонкую и самую прочную на свете. Эту свою работу я уже почти закончила. Того, что у меня здесь, вполне достаточно. Работы не больше, чем на неделю, — добавила она, взглянув на пук.

— А вы, милая пра-пра-пра-пра-прабабушка, работаете весь день, а потом всё ночь? — спросила принцесса, считая, что от всех этих «пра» её вопрос звучит вежливо-превежливо.

— Ну не такая я уж и «пра», — ответила женщина, едва не рассмеявшись. — Достаточно, если будешь звать меня просто прабабушкой. Нет, каждую ночь я не работаю, только лунными ночами, и то пока луна освещает мою прялку. Сегодня ночью я не буду работать долго.

— А что вы будете делать потом, прабабушка?

— Пойду спать. Не хочешь ли взглянуть на мою спальню?

— Хочу, хочу!

— Тогда, думаю, с работой на сегодня можно закончить. Продолжу в подходящее время.

Женщина встала. Свою прялку она оставила стоять на месте; и в самом деле, зачем задвигать её куда-то в угол? Всё равно в комнате нету другой мебели, так что никто не скажет, что прялка не на месте.

Женщина взяла Айрин за руку, но это оказалась больная рука, и Айрин слегка вскрикнула.

— Дитя моё! — удивилась прабабушка. — В чём дело?

Айрин поднесла свою руку к лунному лучу, чтобы прабабушка сама могла увидеть, и всё ей рассказала. Лицо прабабушки стало озабоченным, но она сказала только:

— Дай-ка мне другую руку, — и, выведя девочку на тёмную лестничную площадку, отворила противоположную дверь. С каким же изумлением взглянула Айрин на самую прекрасную комнату, которую только видела в жизни! Комната была просторная и высокая, с потолком в форме купола. Из центра купола свешивалась круглая как шар люстра, светившаяся словно яркая-яркая луна. Она освещала каждый предмет в комнате, хотя и не так ясно, чтобы принцесса могла догадаться, что представляет собой большинство из них. Посередине стояла большая овальная кровать под розовым балдахином, огороженная бархатными занавесками прелестного голубого оттенка. Стены комнаты тоже были голубыми, сплошь в блёстках, словно усеянные маленькими серебряными звёздочками.

Женщина оставила принцессу и направилась к диковинному шкафчику, открыла его и взяла с полки причудливую серебряную шкатулку. Затем она присела на низкий стул, подозвала Айрин и, попросив её опуститься на колени, стала разглядывать её руку. Закончив обследование, она раскрыла шкатулку и вынула из неё немного мази. Пока женщина мягко втирала мазь в опухшую и горячую руку, по комнате распространился нежный аромат, словно от букета роз или лилий. Касания женщины были такими приятными и прохладными, что, казалось, сами по себе изгоняли боль и жар туда, откуда те явились.

— Ой, прабабушка, как приятно! — радовалась Айрин. — Спасибо тебе огромное!

Затем женщина направилась к комоду и достала оттуда большой носовой платок из тончайшего, словно паутина, батиста, которым она повязала принцессе руку.

— Думаю, не стоит тебя сегодня отпускать, — сказала она. — Не хочешь ли поспать на моей кровати вместе со мной?

— Да, да, да, дорогая прабабушка! — воскликнула Айрин и хотела даже захлопать в ладоши, забыв, что это повредит её руке.

— Так ты не боишься лечь в постель с такой старухой?

— Нет, прабабушка, вы же такая красивая!

— Но ведь я очень стара.

— Зато я очень молода. Ведь вы согласны спать рядом с такой молодой женщиной, а, бабушка?

— Ах ты, милая маленькая нахалка! — сказала женщина, притянув принцессу к себе и расцеловав её в лобик, в щёчки и в губы.

Затем она взяла большой серебряный таз и налила в него воды. По её просьбе Айрин села на стульчик и вымыла ноги. Теперь она готова была ложиться в постель. Ах, что это была за постель, в которой устроила её прабабушка! Принцесса даже сказать не могла, что она вообще на чём-то лежит — она ничего не почувствовала, одну только мягкость. Раздевшись, прабабушка легла рядом.

— А почему вы не погасите эту луну? — спросила принцесса.

— Я никогда её не гашу, ни днём, ни ночью, — ответила прабабушка. — Когда какой-нибудь из моих голубков летит ко мне с вестью, он всегда знает, в каком направлении лететь, даже в самую тёмную ночь.

— Но ведь её может заметить и кто-нибудь другой — кто-нибудь из слуг, я имею в виду, — они тогда придут посмотреть, что это такое, и найдут вас.

— Тем лучше для них, — ответила прабабушка. — Но этого почти никогда не случается. Ведь те, кто её видит, принимают её за метеор — поморгают глазами и снова забудут. А кроме того, ещё никому не удавалось отыскать эту комнату, если я того не хотела. Открою тебе ещё один секрет: если этот свет вдруг погаснет, то тебе покажется, будто ты лежишь на пустом чердаке, на куче старой соломы, и ты не увидишь ни одной из этих прекрасных вещей, что сейчас тебя окружают.

— Мне бы хотелось, чтобы этот свет никогда не гас.

— Мне тоже этого хочется. Ну, пора засыпать. Давай я тебя обниму.

Маленькая принцесса прильнула к своей прабабушке, которая обхватила её руками и прижала к груди.

— Милая прабабушка, как мне хорошо! — воскликнула принцесса. — Мне кажется, это самое приятное место на земле! Я бы хотела здесь всегда лежать.

— Ты можешь, когда захочешь, — заверила прабабушка. — Но я должна подвергнуть тебя испытанию — надеюсь, не очень для тебя тяжёлому. Ты должна будешь вернуться ко мне в такую же ночь ровно через неделю. Если ты не вернёшься, я даже не знаю, когда ещё ты сможешь меня разыскать, а ведь вскорости тебе очень захочется меня видеть.

— Ой, как бы не забыть!

— Ты не забудешь. Вопрос лишь в том, будешь ли ты верить, что я существую — что я на самом деле существую, кроме как во сне. Не сомневайся, я приложу все силы, чтобы помочь тебе вернуться. Но всё остальное остаётся за тобой. Ночью в следующую пятницу я буду тебя ждать. Имей в виду.

— Я сильно-сильно постараюсь придти, — ответила принцесса.

— Тогда спокойной ночи, — сказала прабабушка и поцеловала лобик, лежащий на её груди.

И в следующую секунду маленькая принцесса уже спала и видела чудесные сны — ей снились летние моря и лунный свет, родники на мшистых полянах и шепчущиеся деревья, гряды диких цветов, от которых исходил такой аромат, какого ей никогда ещё не доводилось вдыхать. Но ни один сон всё-таки не был прекраснее яви, которая оставалась по эту сторону её сна.

А утром она пробудилась в собственной постели. На её руке не было ни батистового платочка, ни вообще чего бы то ни было, только лёгкий аромат задержался. Опухоль полностью пропала, исчез булавочный укол; верьте не верьте, её рука была совершенно здорова.

Керди провёл в руднике много ночей. С одобрения отца он полностью посвятил в тайну и свою мать, миссис Питерсон, потому что на неё можно было положиться: она не давала воли своему языку, чего нельзя было сказать про остальных жён рудокопов. Однако Керди не стал говорить матери, что, оставаясь в руднике на ночь, он ещё и прирабатывает на новую красную юбку для неё.

Миссис Питерсон, должен сказать, была очень заботливой и доброй матерью. Все матери более или менее заботливые и добрые, но миссис Питерсон была заботливой и доброй более, нежели менее. Возвращаясь из глубокого и унылого подземелья в свой бедняцкий домишко на высокой горной круче, её муж и сын попадали в поистине райский уголок. Даже принцесса Айрин вряд ли была более счастлива в объятьях своей большой огромной прабабушки, чем Питер и Керди в объятьях миссис Питерсон. Правда, её руки были большие, твёрдые и шершавые, но ведь это из-за домашней работы, которую она проделывала ради своих любимых, поэтому на взгляд Питера и Керди её руки были самыми прекрасными на свете. И в то время как Керди упорно трудился, чтобы купить ей новую юбку, она упорно трудилась каждый день, чтобы обеспечить домашний уют, в котором он нуждался даже сильнее, чем она нуждалась в новой юбке. Кто же из них больше делал для другого? Им и в голову не приходило подсчитывать.

Оставаясь в одиночестве в руднике, Керди всегда поначалу часок-другой работал, следуя рудной жиле, которая, по утверждению Глампа, должна была в конце концов вывести к брошенному жилищу гоблиновской семейки. Поработав, Керди отправлялся в разведывательную экспедицию. Для пущего успеха, или, вернее, ради безопасного возвращения, Керди, учитывая прежний опыт, прихватывал здоровенный моток тонкой верёвки. Этому трюку он научился от Мальчика-с-пальчика, историю про которого мать часто ему рассказывала. Не то чтобы Мальчик-с-пальчик когда-либо пользовался мотком верёвки — я не хочу, чтобы меня заподозрили в перевирании знаменитой сказки, — но ведь идея была та же, как если вместо верёвки пользоваться камешками. Конец верёвки Керди привязывал к своей кирке, из которой получался прекрасный якорь, а затем, с мотком в руке, он смело устремлялся в темноту, постепенно разматывая верёвку. В первую ночь и во вторую тоже мальчик не обнаружил ничего примечательного, только в некоторых пещерах — наверно, таких же квартирах кобов, — встречались едва приметные следы их обитания. Но ему не попалось ничего, что пролило бы свет на тайну затеваемого гоблинами предприятия, ради которого они даже решили повременить с наводнением. Зато на третью или четвёртую ночь он, ведомый стуком их кирок и лопат, набрёл на команду гоблинов-инженеров и гоблинов-рудокопов — и, судя по всему, отнюдь не из худших, — которые старательно над чем-то трудились.

Над чем бы это? Ведь наводнение не было запланировано. Тогда что же? Постоянно рискуя быть обнаруженным, мальчик подкрадывался как мог ближе и наблюдал. Увы! Ничего выяснить ему не удалось — ни в этот день, ни в последующие. Не раз ему приходилось спешно отступать — дело, требующее тем большей сноровки, что при этом нужно было ещё и сматывать свою верёвку. Нет, он вовсе не боялся гоблинов, он боялся только того, что гномы заметят слежку, и тогда выяснить их планы будет гораздо сложнее. Иногда он отступал настолько поспешно, что даже не успевал как следует смотать клубок, и верёвка, пока он «увиливал от кобов», безнадёжно запутывалась. Но после здорового, хотя и непродолжительного сна у себя в постели, он всегда находил верёвку вновь распутанной и смотанной в клубок, который оставалось только схватить — и снова мчаться в разведку.

— Как это тебе всякий раз удаётся распутать мою верёвку, матушка? — спрашивал сын.

— Я следую по нити, — говорила мать в ответ, — как и ты у себя в руднике.

Казалось, ей и сказать-то больше нечего, но чем хуже обстояло у неё дело со словами, тем лучше работали её руки, и чем меньше она говорила, тем лучше Керди её понимал.

Но пока он так и не выяснил, что затевали рудокопы гоблинов.

Примерно в эти дни стражники, которых король оставил охранять принцессу, были сбиты с толку, пришли в замешательство и отказались верить своим глазам, настолько необычные вещи происходили у них под носом. Все они, бесспорно, стали замечать каких-то зверей, но настолько причудливых и уродливых, что те походили скорее на детское малевание, чем на что-то существующее в природе. Появлялись эти звери только по ночам, когда стражники обходили дом дозором. Как показывал впервые их увидевший стражник, однажды ему на глаза попалось существо, которое стояло, озарённое луной, на задних лапах, передними держалось за оконный перепёт и заглядывало в окно. Туловищем оно походило на собаку или на волка — так он подумал, но честью уверял, что голова существа была вдвое большей, чем пристало зверюге с таким названием, и круглой как шар, а морда, которую существо обернуло к человеку, перед тем как сбежать, словно была вырезана из тыквы, внутрь которой поместили свечку. Сбежало существо в направлении сада. Стражник пустил вслед стрелу и даже решил, что попал, ибо зверь издал дикий вой, но стражник не смог найти ни стрелы, ни зверя, хотя обыскал всё вокруг. Над ним стали смеяться, и он пристыжено замолчал, а потом промямлил, что, должно быть, хлебнул чересчур много эля натощак. Но не прошло и двух ночей, как ещё один стражник присоединил к нему и свой голос, ибо тоже рассказал про какое-то странное существо, только описывал он его совсем по-другому. Судя по этому описанию, второй зверь был ещё более уродливым и несообразным. Остальные подняли их на смех, но ночь следовала за ночью и всё больше стражников приносили подобные известия, так что в конце концов остался только один, который продолжал смеяться над своими товарищами. Ещё две ночи прошло — он ничего не видел; но на третью ночь он в таком возбуждении примчался из сада к своим товарищам, что они потом заявляли, будто ремешок его шлема лопнул под подбородком, оттого что волосы у него под шлемом встали дыбом. Кинувшись вместе с ним в ту часть сада, про которую я уже рассказывал, они увидали десятка два существ, ни одному из которых они даже названия не знали, и ни одно из которых не походило на другое. Отвратительные и смешные одновременно, эти существа скакали в лунном свете по лужайке. Неестественная, или, скорее, противоестественная нелепость их морд, длиннота ног и шей у одних и явное отсутствие того и другого у прочих так поразили зрителей, что хотя они и сознавали, что видят всё это наяву, однако не верили, как я говорил, собственным глазам — и ушам тоже, ибо производимые существами звуки, хоть и негромкие, были столь же разнообразны и нескладны, как и их вид; такие звуки нельзя было назвать ни скрипом, ни хрюканьем, ни рёвом, ни мычанием, ни лаем, ни кряканьем, ни писком, ни кваканьем, ни шипом, ни мяуканьем, ни карканьем, но как будто всё это, взятое вместе, смешалось в одну жуткую какофонию. Держась в тени, стражники имели несколько секунд, чтобы прийти в себя, прежде чем жуткое сборище догадалось об их присутствии, а уж тут все звери, словно с общего согласия, бросились в бегство по направлению к высокой скале и исчезли до того, как стражники вспомнили о погоне.