О господи, что это будет, когда мы встретимся, я себе не представляю… У меня сердце, наверное, разорвётся. «И всё же внешним чувствам не дано, ни всем пяти, ни каждому отдельно, уверить сердце бедное моё, что это рабство для него смертельно…» Сердце бедное моё… Организм разваливается. Слишком много психики. Слишком много лирики. И я совершенно не понимаю, что мне надеть. Значит, ясно – джинсы и чёрный свитер. Это, значит, такой сигнал – я ни во что не одета и ни на что, ни на что не претендую. (Переодевается.) Ну, пожилая такая пионерка. В буднях великих строек, в веселом грохоте, в огнях и звонах. Я вышла погулять. А тут вы навстречу. А можно, я вас провожу?
Выпить, что ли, чуточку. Ой, нет, нельзя. Он подумает ещё, что я алкоголичка. И так ни одного плюса нет. Тридцать семь лет, ребенок на руках, не фотомодель, нервы ни к черту, имущества ноль, да ещё и попивает. Ничего себе принцесса Грёза. Это как в анекдоте, когда еврея спрашивают, да есть ли в вас что-нибудь положительное, а он отвечает: «Да, реакция Вассермана».
Сашенька-то как плакал, когда я уезжала. Я ему говорю, заинька моя, да я всего-то на пять дней, я тебе подарки привезу. А что ему подарки, да и какие тут подарки откопаешь, в этой дыре. Впрочем, зачем так зло говорить, городок как городок, а может, вдруг тут счастье… Это старый мой друг любил повторять. «Зачем я туда иду? Ой, оставьте. Вы не знаете. Может, придёшь – а там счастье…» Так и проходил всю жизнь… Сашенька мой. Совсем не может без меня дитятко, совсем. Серые мои глазки, как вы там – без меня. И ведь вот как уеду – обязательно с ним что-нибудь случается. В позапрошлом году руку порезал. А прошлым летом всего-то на неделю в Крым поехала, чего поехала, дура, а он заболел ветрянкой… приезжаю – весь в сыпи и зелёнкой намазан, я ему говорю – ты мой леопардик. Какая страшная связка у меня с ним. Что тут рассуждать – надо, не надо, хорошо, плохо – если по-другому не будет. Ну вот, сынок, свихнулась у тебя мамаша. Ты там русский-английский учишь, маму зовёшь, а мама сидит у чёрта на рогах в капкане с тараканами и ждёт звонка от какого-то хрена.
А как Лариса Петровна изволила на меня посмотреть! Дескать, знаем мы ваши командировки. Тоже мне бабушка называется. Не может пять дней с внуком посидеть. Чем это она таким государственно важным занята, министр без портфеля. Вся их сучья порода такая. И сынка такого же вырастила, у которого на глазах помирать будешь – а он через тебя перешагнёт и пойдет по своим делам. Ох ты, сколько у нас дел! Всё важнее меня! Всё! Всегда! Было важнее меня!
Как с детьми хорошо, честно – ты их любишь, они тебя. А у взрослых одна морока. Если в квартире нет света – люди тревожатся, чинят что-то, налаживают – знают, что без света никак нельзя. А если в душе, в жизни нет света – плевать, и так сойдёт. Я же пыталась. Я держалась до последнего. Я всегда держусь до черты – но когда вижу черту, всё, конец. Дальше распад, когда перестаёшь уважать себя, когда начинается жизнь абы как, день да ночь – сутки прочь. Когда видишь, что для человека ты вроде мебели – стул, шкаф, жена. Он поэтому так удивлялся, когда я кричала – мебель, и вдруг кричит. Ну, и катись ты к своим делам.
Да может, и этот такой же. С чего они другими вдруг станут. Взял и уехал «по делам». Когда я спросила: «Хочешь, я приеду?» – конечно, он испугался. Просто ему неловко было… и потом я ему, наверное, понравилась, так зачем сразу нет. Приехала. А ещё неизвестно, что здесь будет. Может, ничего доброго не будет.
Может, он вообще не позвонит. Почему, если он меня любит, сразу не приехал? Сразу, немедленно. «Позвоню в три часа». Он прекрасно знает – не может он не знать! – что я здесь сижу, с ума схожу, помираю от волнения, от тревоги, от страха… от любви, в конце концов. Помилуйте, мне ведь не двадцать лет. Это в двадцать лет ещё можно так сидеть, а я и в двадцать сидела, и в тридцать, и в пятьдесят, что ли, буду вот так сидеть, а! И смотреть на проклятый телефон, мерзкий, подлый телефон, который придуман, чтоб люди побыстрее связывались друг с другом, а они мучают друг друга. Боже мой, есть тысячи способов, как превратить жизнь в ад, а люди неутомимо изобретают новые способы, новые, новые! Когда же это всё кончится. Точно я в камере пыток.
Вот интересно. Правда, кстати сказать, это самое интересное. С чего я, собственно, взяла, что он меня любит? Да ни с чего. На ровном месте. Это очередной мираж в цепи миражей моей жизни. Это иллюзия. Потеря границы между желаемым и действительным. Да это и впрямь безумие.
Пожалуй, я выпью всё-таки. Два часа осталось. (Пьёт.) Ох, боже мой, развезёт на голодный желудок. Но чем они тут в буфете торгуют – я этого ничего есть не могу. Мм, зажглось, побежало. Мираж, мираж, конечно, мираж. «Посмотрели в глаза и узнали друг друга…» «Вспомнила тебя душа моя!» Да чего там ей вспоминать, когда вспоминать нечего. И узнавать некого. Мало ли я, что ли, в глаза им глядела! О, да, они будут смотреть в твои глаза, и уверять в своей любви, а потом предадут, замучают, убьют… вообще мне всегда было интересно, а вот что они называют любовью? Я думаю, это когда их от человека резко не тошнит, они уже думают – любовь. И бесполезно объяснять. Всё равно что толковать слепым про особенности солнечного света…
Новая жизнь… откуда она возьмётся – новая жизнь… (Пьёт.) Да, пью, и плевать. Какое ваше дело. Ах, что он подумает! Ничего он не подумает. Неизвестная и ненужная посторонняя женщина что-то там понемножку употребляет. Если бы он меня вправду любил, он услышал бы, как я мучаюсь. Разве любовь не даёт понимание? Или все сочинители красивых сказок про обыкновенные чудеса так заморочили мне голову. Или я недостойна любви. Или ничего этого не бывает в нашем мире.
Да, он должен был бы меня услышать. Сейчас между нами совсем небольшое расстояние. Мы в одном городе. Может быть, какой-то жалкий километр нас разделяет. Один жалкий километр – и вся прожитая жизнь… я попробую. Вот, я загадала. Любит – услышит и позвонит. Нет – всё мираж. Надо только сосредоточиться… сильно-сильно… собрать всю волю. И послать ему такую… мысленную телеграмму. Сейчас. (Ходит по номеру.) Сейчас. Я говорю так.
«Милый мой. Дорогой мой. Это я. Прошу тебя услышать меня. Пожалуйста. Я долго тебя искала. Я ошибалась. Я страдала. Я уже немолодая женщина и мне трудно жить. Я могу для тебя сделать всё на этом свете. Я могу переделать этот мир, если он тебе не нравится. У меня болит сердце. Я схожу с ума от одиночества и любви. Я никогда не буду тебе мешать. Мне вообще так мало нужно! Я человек самостоятельный. Помоги мне, прошу тебя. Мне так от тебя хорошо. Отзовись. Не оставляй меня, откликнись, позови, позвони, позвони, позвони! Пожалей меня. Это же я, я, я!»
Она закрывает глаза и сидит молча, закоченев от напряжения. Потом открывает глаза и смотрит перед собой. Потом начинает лихорадочно ходить по номеру, убыстряя шаг. Это похоже на мрачно-эскпрессивный испанский танец в авангардной постановке. Вдруг она начинает собирать свои платья. Пьёт. Смеётся. Опять укладывает чемодан. Пьёт и смеётся.
Платьев-то сколько я притащила. А ведь даже трогательно – такой идиоткой быть. Что-то, ей-богу, во мне есть душераздирающее. Так. Нормально. Сашенька, сынок, я скоро буду. Домой. Домой. Немедленно домой. Всё взяла, ничего не забыла. Нет. Ничего не забыла. И спокойненько. И так спокойно – спокойненько. И домой. (Смотрит на телефон.) Я всё это знала. Я всегда это знала. (Берёт чемодан, потом ставит его на пол.)
Господи! Я приду к тебе, а ты спросишь – ну, что тебе сделать хорошего, доченька? И я скажу: отче наш! Иже еси на небеси! Да святится имя твое! Ты, который благ и человеколюбец, ты, который всемогущ, всеведущ и вездесущ! Святый Боже, святый крепкий, святый бессмертный, помилуй нас! Истреби все телефоны на свете!!!
Она уходит. Тишина. Всё погружается в темноту. В круге света – только бедный обруганный телефон. И он начинает звенеть – громко, отчаянно, долго, долго, долго…
Сказка про алкоголика
Наверное, комедия
Действующие лица
(в порядке появления)
Лидия Ракушкина.
Рубина Аганбекова.
Первый инспектор (Агора).
Второй инспектор (Фудзи).
Борис Брусов.
1-ый собутыльник.
2-ой собутыльник.
Антонина Ивановна.
Полина.
Сцена первая
Лидия Леонидовна, пациентка, и Рубина Гиреевна, врач. Лидия молчит и поглядывает на врача – та пишет.
Лидия Леонидовна. Вы всё пишете…
Рубина Гиреевна. А?
Лидия Леонидовна. Вы, говорю, всё пишете, пишете…
Рубина Гиреевна. Да-да… (Продолжает писать.)
Лидия Леонидовна. С ума сойти, сколько вы пишете. Вон, целое дело мне сшили. Следователи пишут, врачи пишут… И почерк такой ужасный… У них у всех. Я думаю, может, мне тоже пойти в доктора? Я подхожу, мне кажется. Почерк у меня скверный, людей я ненавижу…
Рубина Гиреевна. Так, Лидия (взглядывает на дело)… Леонидовна. Анализы наши мне не нравятся. С такими анализами на свободе гулять нельзя.
Лидия Леонидовна. А что там с анализами?
Рубина Гиреевна. Наша кровь мне не нравится. Где положено двадцать единиц, у нас сорок. Где сто, у нас пятьдесят. Да и моча наша, я вам скажу…
Лидия Леонидовна. Я в этом ничего не понимаю. Скажите по-человечески.
Рубина Гиреевна. Разваливаетесь вы, Лидия Леонидовна. По-человечески! Интересно, я по-каковски говорю? Лечиться надо. В стационаре. Месяц-два.
Лидия Леонидовна. В больницу? На месяц? Вы что! Вы что! Невозможно. Исключено!
Рубина Гиреевна. Я вот женщина сама.
Лидия Леонидовна. Вы это к чему?
Рубина Гиреевна. Я сама женщина. Но, моя бы воля, я бы вас… (с неожиданной злобой) ещё в детстве утопила, как котят. Когда вы ещё девочки. Чтоб потом вас всех… чтоб ни при какой погоде… ни одну вашу рожу климактерическую… ты понимаешь, дура, что загнёшься через год-другой? Да не просто так, заснуть-не проснуться, а через кровищу, через нож, через химию? Ты уже сейчас сидишь тут передо мной и смерть свою двигаешь к себе, двигаешь. Я отодвинуть хочу – а ты всё к себе её, всё к себе!
Лидия Леонидовна. Разве… так плохо всё?
Рубина Гиреевна (обычным голосом). Следить надо за здоровьем. Беречь надо здоровье, Лидия Леонидовна. Ваши близкие должны это понять.
Лидия Леонидовна. Должны, да. Задолжали они мне вообще. Долги у нас, знаете, Рубина Гиреевна, наросли прямо космические. Такого размера, как бывает у государств – когда понятно, что уже никогда не отдать.
Рубина Гиреевна. Вы замужем?
Лидия Леонидовна. Замужем. И дочь от первого брака, двадцать лет. И бабушка на руках, тётя по матери.
Рубина Гиреевна. Кого по матери?
Лидия Леонидовна. На руках имею старшую сестру моей покойной мамы, Антонину Ивановну, девяносто два года. Это на мне всё.
Рубина Гиреевна. Значит, в принципе люди у вас есть.
Лидия Леонидовна. Я их содержу, Рубина Гиреевна. Я одна работаю в семье. И мои месяц-два в больнице – это голод в семье. Вообще конец света.
Рубина Гиреевна. Они у вас инвалиды?
Лидия Леонидовна. Почему инвалиды?
Рубина Гиреевна. Так а что вы чушь несёте? Здоровые – не помрут. Работать пойдут.
Лидия Леонидовна. О-о-о… Вы их не знаете.
Рубина Гиреевна. Да на что мне их знать! Давайте-ка, вы сейчас взволнованы, давление измерим. (Присоединяет аппарат.) Ну вот! Двести десять на сто двадцать!
Лидия Леонидовна. А вы себе померьте. Вы тоже, знаете… не в себе… Что это за выражения – рожа климактерическая… Почему обязательно…
Рубина Гиреевна. Простите… Ну, если это вас утешит… (Меряет давление.) М-да.
Лидия Леонидовна. И сколько у вас?
Рубина Гиреевна. Сто восемьдесят на сто.
Лидия Леонидовна. Тоже с перевесом?
Рубина Гиреевна. Зато у меня гемоглобин – во! До потолка! А у вас – плюнуть и растереть, ваш гемоглобин.
Лидия Леонидовна. Знаете, Рубина Гиреевна, вам самой лечиться пора. Нормально, да – писала, писала свои каракули, а потом орать на человека. Оскорблять человека больного!
Рубина Гиреевна. Какие каракули? Это болячки твои! Нажила в сорок шесть лет три вагона болячек, а я сиди, а я пиши, а я уговаривай! Щитовидка! Давление! Холестерин! Зуб даю, камни в почках! И ещё мы сделаем УЗИ малого таза, и мы не знаем, какая там у нас завелась история в деталях! (Уставая.) Кардиограмма дрянь, РОЭ выше нормы, дисфункция… затемнение… патология… (Падает головой на стол в бумаги.)
Лидия Леонидовна. Рубина Гиреевна! Рубина Гиреевна! (Подбегает к раковине, набирает в рот воды, прыскает на Рубину.)
Рубина Гиреевна (очнулась). Я отключилась? Лидия Леонидовна. Ага.
Рубина Гиреевна. Так. Напомните мне… А! (Читает дело.) Лидия Леонидовна Ракушкина? На что жалуемся, Лидия Леонидовна?
Некоторое время врач и пациент смотрят друг на друга.
Лидия Леонидовна (о чём-то догадавшись). Рубина Гиреевна, а вы замужем?
Рубина Гиреевна. Ну, а вам что. Ну, замужем, да. Восемнадцать лет. Он наполовину наш, наполовину русский.
Лидия Леонидовна. И что – какая половина победила? (Делает характерный жест.)
Рубина Гиреевна. А как вы догадались?
Лидия Леонидовна. Давно пьёт?
Рубина Гиреевна. Да сначала, вроде как, в рамках было…
Лидия Леонидовна. Лечился?
Рубина Гиреевна. Э-э-э… Ампулы три раза ножом вырезал. Довженко ученик ни хрена не помог. Потом гипноз…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.