2. Подростка в возрасте от 7 до 14 лет родители осаждают своими наставлениями; эти нравоучения бывают приправлены дурным обращением; а так как ребенок недостаточно разумен, чтобы осознать необходимость принуждения, то его привязанность непременно будет складываться в зависимости от ласки, ему оказываемой; зачастую ребенок любит деда, соседа, слугу больше тех, кто дал ему жизнь, и отцы не вправе на это жаловаться; при некоторой проницательности они должны понять, что ребенку (в силу указанных выше мотивов) свойственна любовь лишь как чувство симпатии, а это чувство развивается в соответствии с добротой и чуткостью, вносимой отцами в свои отцовские функции.
3. Когда подросток, достигнув половой зрелости, начинает понимать сущность отцовства и материнства, он убеждается, что родительская любовь не бескорыстна; в основе ее лежит уцелевшее в родителях воспоминание о былых наслаждениях, связанных с его зачатием, честолюбивые мечты или сознание своей слабости, развлечения, доставляемые ребенком в детстве, когда он очаровательно скрашивал родителям досуг. Поняв все это в сознательном возрасте, ребенок не может считать себя в долгу перед родителями, которым он доставил столько радостей, им не разделенных (и которых его хотят лишить в лучшую пору жизни). Это сознание скорее ослабит, чем усилит его привязанность; он понимает, что его зачали из любви к наслаждению, а не из любви к нему самому, а может быть, зачали вопреки желанию, то ли в силу неловкости увеличив потомство, и без того многочисленное, то ли желая ребенка другого пола. Коротко говоря, в эпоху юности, когда сыновняя любовь может зародиться, тысячи соображений подрывают престиж родителей, делая смешной в глазах юноши роль, отводимую отцовству. Таким образом, если родители не сумели снискать его уважение и дружбу, он не будет чувствовать к ним сыновней любви, даже в небольшой дозе, установленной природой в качестве долга детей в отношении родителей; эта доза покажется нормальной, если учесть, что при комбинированном строе, к которому перейдет земной шар и применительно к которому заложены в нас страсти, воспитание не будет стоить отцам ни малейшего труда.
В настоящее время людям кажется, что трудности воспитания дают отцам неограниченные права на любовь детей, но это объясняется лишь тем, что они не взвесили трех ослабляющих моментов, только что мною приведенных:
1) полное непонимание детьми в младенческом возрасте сущности отцовства;
2) испытываемое ими в отроческом возрасте отвращение к злоупотреблению и неразумному осуществлению отцовской власти;
3) наблюдаемое ими в юности резкое несоответствие между большими претензиями отцов и мнимыми заслугами, на которых эти претензии основаны.
Учтя при этом еще и другие моменты второстепенного характера, например предпочтение, оказываемое родителями одному из детей, обидное для других детей, мы поймем, почему сыновняя привязанность втрое меньше родительской; если ребенок привязан сильнее – это под влиянием симпатии, а не кровного родства. Случается нередко, что ребенок привязан к одному из родителей в два-три раза больше, чем к другому: хотя формальное право на любовь у обоих родителей и одинаково, но характер одного из них более сродни ребенку.
Все это – истины, которые цивилизованные не хотят ни осознать, ни положить в основу своих социальных расчетов. Бедные наслаждениями, они хотят быть богаты иллюзиями; они присваивают себе право собственности на привязанность слабейшего. 60-летний муж претендует на безраздельную любовь 20-летней супруги; мы прекрасно понимаем, в какой мере обоснованы эти претензии; отцы хотят быть божеством, идеалом в глазах детей; они вопиют о неблагодарности, получая от детей любовь лишь в меру ими заслуженного. За отсутствием подлинной привязанности они питаются химерами: они любят, чтобы в романах и комедиях им рисовали безграничную сыновнюю любовь и супружескую верность, которой нет и тени в семье. Питаясь этими нравственными химерами, цивилизованные утрачивают способность к исследованию общих законов природы; они возводят в степень закона свои собственные капризы и деспотические претензии и обвиняют природу в несправедливости, не желая заняться исследованием цели, к которой тяготеют ее предначертания.
Чтобы раскрыть эту цель, надо, минуя идею долга, приступить к анализу и синтезу притяжения страстей, которое кажется нам порочным только потому, что мы не ведаем его цели, и которое, будь оно порочно или нет, никогда не было предметом систематического анализа.
Чтобы читатель различал между притяжением и долгом и исследовал притяжение независимо от предрассудочного понятия о долге, я дам в третьей части этого трактата новую главу, посвященную этому вопросу, главу о сложных контр-движениях, из которой будет видно, что притяжение не может быть подавлено, хотя бы и противоречило долгу. Итак надо капитулировать перед этой сиреной и приступить к изучению его законов, вместо того чтобы диктовать ему наши законы, которыми оно пренебрегало и вечно будет игнорировать во славу Бога и к величайшему конфузу наших неустойчивых систем.
XII
Древо страстей и его разветвления, или ступени и градации 1-я, 2-я, 3-я, 4-я и5-я
Начнем с первой ступени, имеющей три разветвления; в дальнейшем мы будем говорить о стволе, или унитеизме[42], как источнике всех страстей, которых на первой ступени 3, на второй 12 и т. д.
На первой ступени, или при первом разветвлении ствола, имеются три страсти, три подочага или центра притяжения, к которым тяготеют люди всех рангов, всех возрастов; эти три страсти следующие:
1) люксизм, или жажда роскоши;
2) группизм, или стремление к образованию групп;
3) сериизм, или тяга к образованию серий.
Будем исследовать эти страсти в их подразделениях, соответствующих количеству страстей на следующей ступени, во втором разветвлении их дерева на 12 ветвей, образующих гамму страстей, аналогичную гамме музыкальной.
1-й подочаг. Роскошь. Она охватывает пять управляемых ею страстей вторичного характера, называемых чувственными, или влечением пяти органов чувств. Люксизм бывает внутренний и внешний. В первом случае дело касается здоровья, которое обеспечивает нам полноценность и непосредственность всех чувственных восприятий. Но эти чувственные восприятия невозможны вне богатства; хороший желудок и великолепный аппетит вам не помогут, если у вас нет ни гроша, чтобы пообедать. У кого нет гроша, тот обречен на голод, на косвенное подавление своих чувств; чувства не могут функционировать полноценно без посредства денег, которым в цивилизации все подвластно.
С другими четырьмя внешними органами чувств дело обстоит точно так же, как и со вкусом: амплитуда каждого из них вне богатства минимальна. Пусть у вас превосходный слух – без денег вам не попасть ни в оперу, ни на концерт, между тем как при наличии туго набитого кошелька доступ туда свободен любому человеку с плохим слухом. Для счастья недостаточно роскоши внутреннего характера или здоровья; нужна еще роскошь внешнего характера, или богатство, которое обеспечивает полноту чувственных восприятий, предпосылкой чего является здоровье, или роскошь внутреннего характера.
Наличие исключений лишь подтверждает правило. Молодая девушка встречает старика, который обеспечивает ей счастливую жизнь, полноту чувственных радостей, хороший стол, наряды и пр., чего ей доставало. В этом случае одно из пяти чувств – осязание, действует в виде полового влечения, чтобы обеспечить посредством богатства внешнее функционирование четырем остальным, которые сами по себе имели бы лишь внутреннее функционирование, или здоровье, и вне богатства находились бы лишь в потенции, будучи лишены позитивного двигателя; вне богатства, предоставленного стариком, уделом девушки были бы лишения всякого рода, страдало бы и чувство осязания, так как у бедняков слишком мало средств и возможностей для любовных связей с теми, кого они любят.
Отсюда мы заключаем, что роскошь есть фактор сложный, а не простой, что она бывает внутренняя и внешняя, – существенный принцип, устанавливаемый нами, чтобы констатировать путаницу физических наук во всяком вопросе, касающемся единства движения. Доказательством тому споры по вопросу о простоте и сложности света. Если свет – тело простое, в таком случае, в силу единства природы, роскошь тоже должна быть элементом простым. Роскошь – первичная цель притяжения страстей, подобно тому, как основа света, или солнце, есть первый центр материального притяжения. Но так как мы видим, что роскошь есть фактор сложный, следовательно, сложен и свет; в противном случае в системе природы оказалось бы раздвоение между движением материи и движением страстей.
2-й подочаг группы. Это ответвление охватывает четыре страсти вторичного характера, так называемые аффективные (affectives).
Мажор:
1. Группа честолюбия или корпоративного чувства.
2. Группа дружбы.
Минор:
1. Группа любви.
2. Группа семейная, или родственная.
Наши законодатели стремятся подчинить социальную систему последней из четырех групп, группе семейной, Богом почти лишенной влияния при социальной гармонии, потому что узы в этой группе носят материальный или принудительный характер, а не характер свободного объединения, основанного на страсти и расторжимого по желанию.
Принятие за стержень социального механизма именно той из четырех групп, которой суждено обладать наименьшим влиянием за отсутствием в ней свободы, достойно людей, которые во всех своих расчетах идут вразрез с природой; в гармонии же эта группа будет активно использована лишь в случае поглощения ее тремя другими группами и функционирования ее в их духе.
Так как всякое принуждение порождает лицемерие, то оно будет прямо пропорционально влиянию семейной группы как несвободной и нерасторжимой; недаром общественные ступени – цивилизация и патриархат, – где эта группа господствует, как нельзя более лживы. Общество варварское более кровавое, более деспотическое, чем наше, все же менее лживо, так как семейная группа – один из сильнейших зачатков лживости в недрах движения – пользуется там меньшим влиянием. В качестве нерасторжимого союза семья чужда предначертаниям Бога, которому угодно, чтобы узы и импульсы направлялись лишь притяжением и свободой.
3-й подочаг – серии, или совокупности групп, связанных в серии и обладающих теми же свойствами, что и геометрические ряды. Это третье ответвление дает три из 12 вторичных страстей; они именуются распределяющими (distributives) и ведут к социальному и домашнему механизму, совершенно неизвестному цивилизации. Первобытному обществу он был знаком; эту тайну утраченного счастья надо вновь разгадать. Таким образом, план гармонической увязки страстей сводится главным образом к искусству формирования групповых серий и приведению в действие их механизма.
Если бы ученые верили в единство Вселенной, о котором они прожужжали нам уши, они бы понимали, что, поскольку весь мир и все творения распределены по сериям, необходимо для нашей связи с мировым единством установить аналогичный порядок в игре социальных и домашних страстей.
Ученым не угодно было допустить эту аналогию и сделать из нее вывод относительно необходимости исследования способа формирования серий на основе страстей, тайну которых я раскрываю.
Так как в этом томе я не освещаю полностью данного вопроса, лишь поверхностно касаясь серий в примечании А и во второй части – втором примечании, то я считаю ненужным давать здесь определение трех страстей, которые ведут к образованию серий; какой смысл характеризовать три новых двигателя без описания их функций в социальном и домашнем механизме!
В дальнейшем мы часто будем возвращаться к этому подразделению 12 вторичных страстей на 5 телесных, или чувственных, и 7 душевных, или душевного происхождения (таковы 4 аффективных и 3 распределяющих). Они имеют свой коллективный очаг, или ствол, – унитеизм; эта страсть дала три первоначальные ветви и сама является результатом их комбинированного действия.
Унитеизм есть склонность индивидуума к увязке собственного счастья со счастьем всего, что его окружает, и всего рода человеческого, столь ненавистного людям в наши дни. Это – филантропия, не знающая границ, всеобщее взаимное доброжелательство; оно сможет развиваться лишь в ту пору, когда весь род человеческий будет богат, свободен и справедлив в соответствии с тремя страстями – подочагами: люксизмом, группизмом и сериизмом, которые требуют:
в первом подразделении богатства различных степеней для удовлетворения пяти внешних органов чувств;
во втором подразделении – абсолютной свободы для четырех групп;
в третьем подразделении – справедливого распределения по страстям этого наименования.
Если унитеизм охватывает три первичных страсти, то он включает в себя и 12 вторичных, содержащихся в трех первичных. Не правы ли мы, сравнивая унитеизм с белым лучом, который содержит в себе семь цветов радуги? Надо помнить, что этот луч содержит еще пять других, не видимых нашим глазом и не замечаемых нами: розовый, малиновый, каштановый, зеленый оттенка драгун, сиреневый (я твердо уверен лишь в розовом и малиновом). В действительности, белый луч содержит 12 лучей, из коих нам видимы лишь семь; так и музыкальная октава содержит двенадцать звуков, но в гамме звучат лишь семь. Было бы неправильно, неточно изображать унитеизм, как объединение семи душевных страстей, так называемых аффективных и распределяющих, потому что это сочетание предполагает наличие пяти чувственных страстей и, следовательно, функционирование двенадцати страстей вторичного характера.
В этом проспекте не хватает определения унитеизма, или коренного ствола страстей, но он при цивилизации не действует: таким образом, достаточно приковать внимание к противоположной ему страсти, или эгоизму, который господствует столь безраздельно, что система совершенствуемого совершенства – идеология – кладет эгоизм или собственное «я» в основу всех своих построений. Изучая цивилизованных, люди естественно видели в них лишь разрушительные страсти, которые имеют свои градации, подобно страстям в гармонии.
Наши ученые не знают унитеизма, или безграничной филантропии: вместо этой страсти они видели лишь ее пагубный антипод, свойственную человеку манию все подчинять своим собственным удобствам. Эта отвратительная наклонность имеет различные наименования в мире ученых: у моралистов она называется эгоизмом, у идеологов – собственным «я», термин новый, который, однако, не вносит ничего нового и является лишь бесполезной перефразировкой эгоизма; в нем всегда обвиняли цивилизованных, и обвиняли вполне основательно, потому, что их общественный быт, это царство лицемерия и гнета, ведет к подчинению всех двенадцати страстей эгоизму, который становится разрушительным очагом и заступает место унитеизма, или гармоничного очага страстей.
Так как счастье – общая цель наших устремлений – является двигателем унитеизма, приводящего в движение все страсти, то следует ради упрощения исследования остановиться на трех первичных страстях – люксизме, группизме, сериизме, или, в крайнем случае, на 12 вторичных, которые являются подразделениями трех первичных. Бесполезно было бы преждевременно вдаваться в подробную характеристику 32 страстей третьей ступени и 134 – четвертой и т. д., поскольку полноценное развитие трех первичных обеспечивает развитие 32 третичных, 134 – четвертой ступени, 404 – пятой и т. д…
Итак, в данном проспекте больше чем достаточно осветить вопрос о расцвете трех первичных страстей и 12 вторичных, именуемых корнями октавы и гаммы страстей.
Мы прекрасно знаем пять страстей чувственных, ведущих к роскоши, четыре «аффективных», ведущих к образованию групп; нам остается ознакомиться с тремя распределительными, комбинированное действие которых порождает серии – социальный метод, тайна которого утеряна первыми людьми, сумевшими сохранить серии лишь около 300 лет. Наконец-то тайна этого механизма вновь обретена и намечены мероприятия, необходимые для применения его к крупному производству!