Эту оплошность совершают не только философы: если нелепо не верить в Бога, то не менее нелепо верить в него наполовину, думать, что Его Промысел[9] не всеобъемлющ, что он пренебрег заботой о наших самых неотложных потребностях, какова потребность в социальном строе, который обеспечил бы нам счастье. Глядя на чудеса нашей промышленности, огромные суда и иные чудеса, преждевременные для нас, принимая во внимание наше политическое младенчество, нельзя себе представить, чтобы Бог, расточавший нам столько божественных знаний, намерен был отказать нам в искусстве общественного строительства (l’Art social), без которого все остальное – ничто. Не заслуживала ли бы порицания непоследовательность Бога, если бы такое количество благородных наук, к которым он нас приобщил, способствовало лишь цели создания общества со столь отвратительными изъянами, как Цивилизация?
V
Общее предубеждение цивилизованных
Ознакомившись с моим изобретением, которому суждено освободить род человеческий от хаоса Цивилизации, варварства и дикости, обеспечить ему больше счастья, чем он осмеливается желать, и раскрыть перед ним тайны природы, к которым он и не надеялся когда бы то ни было приобщиться, толпа людей не преминет обвинить меня в шарлатанстве, а мудрецы сдержанно будут называть меня мечтателем[10].
Не останавливаясь на мелких выпадах, к которым должен быть готов любой изобретатель, я постараюсь склонить читателя к беспристрастному суждению[11].
Почему самые знаменитые изобретатели, Галилей, Колумб и др., становились объектом преследований или в лучшем случае насмешек, прежде чем их выслушивали? Главных причин тому две: общее злополучие и гордость ученых.
1. Общее злополучие. Когда какое-либо изобретение сулит счастье, люди боятся надеяться на благо, которое представляется им сомнительным; они отвергают перспективу, способную разбудить едва приглушенные желания, обострить в них несбыточными чаяниями чувство неудовлетворенности. Так, бедняк, неожиданно выиграв состояние или получив наследство, на первых порах отказывается этому верить: он оттолкнет принесшего эту радостную весть и обвинит его в глумлении над его нищетой.
Таково первое препятствие, на которое я натолкнусь, возвещая роду человеческому предстоящий ему переход к огромному счастью, надежда на которое в нем угасла за пять тысячелетий социальных бедствий, якобы неизлечимых. Обещай я благосостояние средней руки, меня бы приняли лучше; это побуждает меня значительно умерить картину грядущего счастья. Узнав всю его безмерность, люди удивятся тому, что я медлил с опубликованием моего открытия, обнаружил столько сдержанности и усвоил столь ледяной тон, возвещая событие, которое должно пробудить столько энтузиазма.
2. Гордость ученых – второе препятствие, которое мне придется преодолевать. Любое блестящее изобретение возбуждает зависть в тех, кто мог бы его сделать; люди недолюбливают неизвестного, который единым махом поднимается на вершину славы; они не прощают современнику проникновение в тайны, куда каждый мог бы проникнуть до него; ему не прощают, что он затмил былые достижения науки и намного опередил самых знаменитых ученых. Такой успех воспринимается существующим поколением как оскорбление; оно забывает о благодеяниях, которые несет с собой открытие, и помышляет лишь о позоре, который ляжет на век, прозевавший это открытие; и каждый, прежде чем рассуждать, мстит за свое оскорбленное самолюбие. Вот почему автора блестящего изобретения преследуют раньше, чем изобретение исследуют и составят себе о нем суждение.
Никто не станет завидовать Ньютону; его исчисления столь малодоступны, что рядовой ученый на них не претендует. Но любого Христофора Колумба делают мишенью нападок, его готовы разорвать в клочья, потому что его идея отправиться на поиски нового материка столь проста, что она каждому могла бы прийти в голову. И люди молчаливо договариваются перечить изобретателю, мешать осуществлению его идей.
Я взял этот пример, чтобы ярче выявить всеобщее коварство людей цивилизованных в отношении изобретателей.
Невежественный Папа метал в Колумба громы и молнии церковного осуждения; между тем, разве он не больше других был заинтересован в успехе плана Колумба? Несомненно так. Ведь едва была открыта Америка, как его преосвященство стал раздавать приходы в новом мире, считая для себя удобным использовать открытие, самая мысль о котором раньше возбуждала в нем гнев. Эта непоследовательность главы церкви типична для людей вообще: его предрассудки и его самолюбие мешали ему видеть свои собственные интересы. Рассуждая, он понял бы, что Святой престол, имея в ту пору возможность устанавливать временный суверенитет над вновь открытыми землями и подчинять их своей религиозной власти, был всецело заинтересован в поощрении мероприятий, направленных к открытию нового материка. Но Папа и папский совет, в силу болезненного самолюбия, не рассуждали вовсе. Это убожество свойственно всем векам и всем людям. Такие помехи стоят на пути всякого изобретателя, он должен быть готов к преследованиям в меру величия своего открытия, особенно если это человек никому неизвестный и если никакие предварительные изыскания не протянули нити к тем открытиям, ключ от которых случайно оказался у него.
Если бы я имел дело с веком справедливым, который искренно старается проникнуть в тайны природы, было бы приятно ему доказать, что последователи Ньютона лишь на половину истолковали закономерность того движения, которое они исследовали, – движения небесных тел.
Действительно, они ничего не могут вам сказать относительно системы распределения небесных светил. Самый ученый их последователь – Лаплас, не сумеет пролить хотя бы каплю света на разрешение следующих проблем:
Каковы правила размещения небесных светил, ранг и место, предназначенное звездам? Почему Меркурий является первым?
Почему Уран[12] так удален от солнца, почему он меньше Сатурна?
А Юпитер, разве он не должен был бы находиться ближе к очагу света?
Какова причина большей или меньшей эксцентричности орбит?
Каковы принципы сочетания или соединения?
Почему некоторые небесные тела носят характер лун и прикованы к одному стержневому, как спутники Юпитера, Сатурна и Урана?
Почему другие, например, Венера, Марс и пр., движутся по свободной орбите?
Почему Уран, будучи в шестнадцать раз меньше Юпитера, имеет восемь лун, а Юпитер только четыре? Разве не подобает колоссальному Юпитеру иметь большее количество лун? Ведь он в силу своих размеров мог бы управлять количеством лун в шестнадцать раз большим, чем Уран! Это распределение странным образом противоречит теореме, согласно которой сила притяжения прямо пропорциональна массе.
Почему на основании той же теоремы огромный Юпитер не притягивает к себе и не вовлекает в свою орбиту четыре маленьких небесных тела – Юнону, Цереру, Палладу и Весту, расположенных столь близко к нему? Но и вовлекши их в свою орбиту, он, все же имел бы лишь восемь лун, подобно Урану, в шестнадцать раз меньшему, чем он; этот груз был бы для него все-таки минимальным.
Почему у Сатурна есть светозарные кольца, а у Юпитера их нет, несмотря на то, что Сатурн получает от своих семи лун больше света, чем Юпитер от своих четырех?
Почему у Земли есть Луна, а у Венеры ее нет?
Почему наша Луна, Феб, в отличие от Венеры и от Земли, не имеет атмосферы?
Каково различие функций между светилами сопряженными, или спутниками, подобно Фебу, планетами, имеющими Луны, как Земля, Юпитер, и одинокими, как Венера, Марс, Меркурий, Веста?
Какие изменения претерпела и будет претерпевать система распределения планет?
Каковы планеты, нам неведомые? Где они расположены? Где их искать? Каковы их размеры, их функции?
Такими вопросами можно заполнить двадцать страниц, и наши ученые не сумеют на них ответить; значит, у них нет представления о системе распределения, им неведомы в большей части законы движения небесных светил, и они ошибаются, воображая, что уяснили себе это движение.
А я с момента моих открытий в 1814 году даю надлежащие ответы на все эти вопросы. Спрашивается, не я ли решил задачу, которую последователи Ньютона только поставили, но не разрешили?
Однако полное познание закономерности движения небесных тел охватит лишь одну отрасль мирового движения; остается уяснить себе и другие отрасли, в том числе движение страстей или движение социальное; от уяснения себе этого зависит единая организация рода человеческого, осуществление социальных судеб. Открыть же это можно лишь на основе изучения всех совокупных законов движения, а последователи Ньютона уловили лишь обрывок, не дающий ключа к счастью.
Выдвигая общую теорию движения, следовало бы возглавить ее чьим-либо крупным именем, чтобы обеспечить ее рассмотрение и проверку. Если бы Ньютон или кто-либо из его соперников или последователей, каковы Лейбниц, Лаплас, провозгласили теорию притяжения страстей, счастье бы им улыбнулось; благодаря такой вывеске люди сочли бы вполне естественным распространение на эту область уже открытых законов тяготения материи и усмотрели бы прямое следствие мирового единства в том, что принцип материальной гармонии оказывается применимым к теории страстей или к социальной теории; благодаря престижу, которым пользуется Ньютон или другая знаменитость, вся свора критиков заранее рукоплескала бы изобретателю; ему воспевали бы хвалу научного парии, одного из тех парвеню, которые не являются уделом человека неизвестного, какого-либо провинциала или даже академиками, вся эта шайка предает несчастного анафеме. Пример тому – Христофор Колумб. За высказанную им мысль о существовании нового материка его целых семь лет высмеивали, травили, отлучали: не навстречу ли подобной невзгоде иду и я, возвещая новый социальный мир?
Идти вразрез с общепринятыми мнениями нельзя безнаказанно; и философия, царящая в XIX веке, поднимет на борьбу со мной больше предрассудков, чем подняло суеверие в борьбе с Колумбом в его время. Однако нашел же он в лице Фердинанда и Изабеллы менее предвзятых и более справедливых монархов, чем лучшие умы того века. Почему бы и мне, подобно Колумбу, не надеяться на поддержку какого-либо монарха, более ясновидящего, чем современники? Я знаю, софисты XIX века, подобно софистам XV века, будут твердить, что никакие новые открытия невозможны; но разве не найдется самодержца, который пошел бы на эксперимент, как пошли кастильские монархи? Они рисковали немногим, снаряжая наудачу корабль для открытия нового мира и грядущего завладения им; точно так же и монарх XIX века может себе сказать: «Рискнем на площади в одну квадратную милю произвести опыт с земледельческой ассоциацией! Риск невелик, между тем как есть шансы извлечь род человеческий из общественного хаоса, взойти на престол мирового единства и передать нашему потомству на веки вечный мировой скипетр».
Я указал на предрассудки, которыми будут орудовать против меня людское злосчастье и гордость ученых. Я хотел подготовить читателя к сарказмам толпы, которая всегда рубит с плеча там, где она ничего не знает, и противопоставляет разумным рассуждениям игру слов; этой манией заражен даже мелкий люд: всюду укоренилось зубоскальство. Когда же правильность моего открытия будет доказана и приблизится момент пожать его плоды, когда универсальное единство готово будет водвориться на развалинах варварства и цивилизации, тогда критики столь же внезапно перейдут от презрения к упоению; они возведут изобретателя в сан полубога и вновь унизятся до заискивания, предварительно унизившись до опрометчивого глумления.
Что касается людей беспристрастных, которых на свете очень мало, то мне нравится их недоверчивость, и я предлагаю им отложить свое суждение до того, как я их ознакомлю с механизмом прогрессивных серий. Два первых мемуара не затронут еще этого вопроса; их целью будет расчистить пути и освоить человеческий разум с избытком счастья, которое людям уготовано.
VI
План
В этих двух мемуарах я буду освещать следующие вопросы:
Что такое судьбы?
Из каких отраслей складывается их общая система?
Какими приметами и средствами располагал человеческий разум для изобретения общей системы судеб?
Эти вопросы я не буду разобщать: мне было бы трудно освещать их раздельно. В этом труде будет много повторений, быть может, требуется еще больше, чтобы приковать внимание читателя к предмету столь новому и столь противоположному философским предрассудкам, которыми все заражены.
Этот проспект я подразделю на три части: экспозицию, описание и конфирмацию.
1. В экспозиции будут трактоваться некоторые категории общих судеб; тема столь возвышенная и обширная заинтересует немногих читателей, но здесь будет разбросано много довольно занимательных подробностей, которые вознаградят читателя за некоторую сухость. Итак, первая часть предназначается для любознательных, для людей усидчивых, которые не остановятся перед преодолением трудностей ради проникновения в глубокие тайны; они будут приятно удивлены, ознакомившись в этой первой части с целым рядом положений относительно происхождения обществ, их последующего чередования и материальных и социальных революций, предстоящих нашей Земле и другим мирам.
2. Описания ознакомят читателя с некоторыми особенностями частных или домашних судеб при комбинированном строе; они дадут некоторое понятие о сулимых им наслаждениях и в этой плоскости предназначаются специально для сибаритов, или любителей наслаждений. Предвкушение прелестей комбинированного строя поможет им понять, до какой степени род человеческий находится в плену у обманывающих его философов; они долго таили от нас пути к счастью, упорно критикуя тяготение страстей, старались эти страсти подавлять, глушить, вместо надлежащего их изучения.
3. Конфирмация будет основана на доказательствах ошибочности современных научных знаний, я докажу систематическую оплошность цивилизованных и в числе прочего новейшую оплошность, под знаком которой строится их политика: я имею в виду коммерческий дух. Я отмечаю растущий практицизм неточных наук и революций, навстречу которым мы идем, отдаваясь под их покровительство. Эта третья часть предназначена для критиков; они должны признать, что общественный организм ныне больше, чем когда бы то ни было, находится под влиянием мистифицирующих его философов, несмотря на их кажущуюся удрученность; что меркантильные системы – последний ресурс этих софистов – своей абсурдностью превосходят все виданное человечеством и достойно венчают все нелепости цивилизации.
Путем такого распределения материала в проспекте, я надеюсь польстить вкусам читателей различных категорий, так как каждый из них может быть отнесен либо к любознательным, либо к любителям наслаждений, либо к критикам.
И тех и других прошу помнить, что в рамках проспекта я не могу подробно останавливаться на доказательствах и что, возвещая столько чудесных событий, делая столько непонятных умозаключений, я не претендую на то, чтобы мне верили на слово: я пытаюсь лишь возбудить любопытство, чтобы привлечь внимание к последующим работам, где будет дана теория, содержащая множество сведений, подкрепляемых доказательствами. Эти научные данные тем чудеснее, что каждый сможет легко их постигнуть, потому что они вытекают из весьма простых рассуждений относительно земледельческой ассоциации, образуемой прогрессивными сериями. Таков скромный зачаток самого блестящего из открытий. Так величайшая река зачастую в своих истоках оказывается смиренным ручейком, и лавина, сметающая деревни и села, в месте своего рождения – лишь воздушные хлопья снега.
Если самые точные науки, науки математические, в сфере которых тысячи трактатов соперничали друг с другом в теоретическом совершенстве, если даже эти науки представляют для каждого изучающего их трудности и содержат непонятные места, в которые приходится вчитываться не раз, прибегая к помощи учителя, то вполне понятно, что еще больше трудностей представит изучение притяжения страстей: эта наука едва вылупилась на свет, она переживает свою зарю, и последующее изложение ее неизбежно будет страдать тремя недостатками: